Пространство Венеции в лирике Иосифа Бродского

Понятие «венецианского текста» предполагает определенное внутреннее единство посвященных ему произведений, которое реализуется в однородности описаний, повторяемости ключевых понятий и определенной общности их смыслового наполнения.

Венецианская тема вошла в мировую литературу в эпоху романтизма. Поэты-романтики ассоциировали город на воде с бушующими страстями, ощущением безграничной свободы. В литературе серебряного века тонущая Венеция появляется как апокалептический символ умирающей красоты. Тематическая основа венецианской поэзии Серебряного века – смерть и красота, смерть красоты, красота смерти.

Во второй половине XX в. литературную традицию поэтического изображения Венеции подхватывает Иосиф Бродский. Во многом следуя сложившимся культурным представлениям о городе, он предлагает иное осмысление его пространства. Венецианская лирика Бродского включает в себя шесть поэтических произведений: «Лагуна» (1973), «Венецианские строфы, I-II» (1982), «В Италии» (1985), «Посвящается Джироламо Марчелло» (1988), «Лидо» (1989), «С натуры» (1995).

Превалирующее настроение первого венецианского стихотворения Бродского «Лагуна» – отчаяние. Ни эстетического созерцания, ни элегического восхищения пространством Венеции, главное свойство которого – красота. Венеция – корабль, погружающийся в волны морского потока, «тонущий город, где твердый разум внезапно становится мертвым глазом» [Бродский 2005: 174]. Погружаясь в венецианские пучины, лирический герой показывает бесовскому воинству «итальянский салют» – «жест получим, похожий на молот в серпе – и как черт Солохе, храбро покажем его эпохе, принявшей образ дурного сна» [Бродский 2005: 175]. Соответственно, «Лагуна» – не столько венецианское, сколько

изгнанническое произведение, исполненное агрессией по отношению к системе, обрекшей Поэта на эмиграцию. Пространство Венеции окрашивает атмосфера обиды, отчаяния, одиночества. Лирический герой – изгнанник, ретроспективный механизм, мысли которого обращены к Родине. В венецианском пространстве он пассивен, он вне города – «совершенный никто, человек в плаще, потерявший память, отчизну, сына» [Бродский 2005: 173].

Через девять лет Бродский вновь пишет о Венеции. «Венецианские строфы», датируемые 1982-м годом, стали, пожалуй, самыми известными стихами Иосифа Бродского о Венеции. Они являются наиболее последовательным осмыслением венецианской жизни, которая, по-прежнему, не включает в себя лирического героя. Он появляется лишь однажды, в заключительной строфе:

Я пишу эти строки, сидя на белом стуле под открытым небом, зимой, в одном пиджаке, поддав, раздвигая скулы фразами на родном.

[Бродский 2005: 313]

Тон отстранения станет лейтмотивным в поздней лирике Бродского. Стоит отметить и отсутствие в «Венецианских строфах» ранних апокалептических настроений. На смену им приходит эстетическое созерцание, умение находить в красоте ответы на крайние вопросы бытия. «Вся Венеция – произведение искусства, там особенно отчетливо понимаешь, что созданное руками человека может быть намного прекраснее самого человека» [Волков 2000: 211].

Еще через три года Бродский пишет очередной венецианский шедевр «В Италии». Несмотря на время, частично примиряющее поэта с обстоятельствами, сохраняется интонация отрицания – «больше нету в живых», «нет ничего понятней», «нельзя его больше любить», – которая свидетельствует о депрессивном, надрывном состоянии лирического героя.

Пространство Венеции так и не преодолевает сакральную границу «свой – чужой», до конца оставаясь воплощением абсолютной гармонии на чужой земле. Венецианские выкрики типа «гад! уйди!» звучат на чужом для поэта наречьи. Доминантным настроением лирического героя вновь становится одиночество:

Человек, дожив до того момента, когда нельзя его больше любить, брезгуя плыть противу бешеного теченья, прячется в перспективу.

[Бродский 2005: 325]

На смену эмоциональной агрессивной открытости ранней лирики приходит готовность стоически принять трагичность бытия.

Мотив одиночества является ключевым и в следующем венецианском стихотворении Бродского «Посвящается Джироламо Марчелло». Однако принципиально новым по сравнению с ранней венецианской лирикой становится расширение временных рамок, движение от прошлого к будущему. Однако движение вперед на поверку оказывается движением по кругу. Ведь будущее сливается с настоящим: «Я мог, казалось бы, догадаться, что будущее, увы, уже настало…» [] Срастание будущего с настоящим является прямым отрицанием будущего, причина та же – одиночество лирического героя: «…когда человек один, он в будущем. Когда человек несчастен, он в будущем…» [].

Душевное состояние лирического героя точно характеризуется каскадом метафорических образов, выстраиваемый Бродским в очередном венецианском шедевре – «Лидо»: «стоптанный полуботинок, который, вздохнув, разули»; «открытка, приколотая к закату»; «пустыня Средиземного моря» [].   Пространство в

«Лидо», как и в «Лагуне», концентрируется вокруг мифологемы воды. Однако в «Лагуне» лирический герой «захлебывался в плеске зеркал», гондолу «било о гнилые сваи» [Бродский 2005: 174], то есть вода несла семантику гибели. Сейчас же поэт ставит её в центр философских размышлений, сближает внутренний поэтический ритм с мерно раздающимся шумом волн, плывет для того,

Чтоб сесть там за круглый столик с какой-нибудь ненаглядной местных кровей под цветной гирляндой и слушать, как в южном небе над флагом морской купальни шелестят, точно пальцы, мусоля банкноты, пальмы.

[]

Наконец, последнее венецианское произведение Бродского «С натуры» вбирает в себя все предшествующие ему поэтические образы. Однако при сохранении ключевых мотивов модифицируется самосознание лирического героя. «Совершенный никто» обретает для себя «переулок земного рая». В последнем венецианском произведении перед читателем – идиллический пейзаж размеренного, тихого городка, покой почти посмертного существования. Мотив трагического одиночества утрачивает агрессию, приобретает в «последних лучах заката» смирение, лирический герой отныне «погружен в лицезренье».

Таким образом, Венеция – воплощение красоты, гармонии в лирике Бродского. Это пространство, на фоне которого он мечтал выстрелить себе в висок. Однако «я» лирического героя в венецианской лирике практически отсутствует. Поэт ощущает себя вне пространства итальянского города, остается отчужденным и безучастным зрителем бурной венецианской жизни. Венецианская лирика Бродского – влюбленный, но отстраненный взгляд на пространство тонущего города.