Пространство - путешествие - преображение. Повесть Ольги Рожнёвой "Полынь скитаний"

Образ пространства в современной прозе играет важную смыслообразующую роль. Он отражает представление писателя о мире и человеке: «хронотопическое начало литературных произведений способно придавать им философический характер, “выводить” словесную ткань на образ бытия как целого, на картину мира - даже если герои и повествователи не склонны к философствованию» [Хализев 1999, 214].

Мы рассматриваем произведения, которые выделяются на фоне современного литературного процесса. В них «создается художественный мир, где каждая точка времени и пространства доступна вечности» [Бойко 2018, 293].

Произведения такого типа предложено называть духовной прозой, учитывая «геоцентризм мышления их авторов <...> Центром мироздания признается Бог, при этом он понимается не в отвлеченном контексте, а через призму религиозной, православной традиции <...> Этим современная духовная литература отличается от произведений многих писателей XIX XX вв.» [Леонов 2010, 91].

Для теоцентричной прозы типичен субстанциональный конфликт: «В ходе событий претерпевает изменения не сам конфликт, а отношение к нему героя: меняется степень познанности бытия <...> разграничиваются устойчиво-конфликтная реальность <...> и напряженное становление гар-

монии и порядка в индивидуальном сознании и судьбе героя <„.>» [Хали-зев 1999, 224]

Среди многочисленных жанровых разновидностей теоцентричной литературы есть произведения, сюжет которых основан на путешествии-перемещении героя.

Определение травелога как жанра вызывает разногласия среди ученых. Нашему материалу наиболее точно соответствуют критерии, предложенные для определения травелогов документального характера: «... наличие/описание маршрута путешествия (как “сюжетообразующего” начала), выражение личного отношения к увиденному, передача личных впечатлений, отношение к окружающему как другому / чужому / новому» [Печерская 2016, 8]. Вопрос о документальности как жанрообразующем признаке представляет для нас первостепенный интерес: «XX век <...> исторгнул человека из круга всего ему привычного <...> вверг его в пучину доселе немыслимых страданий, лишений и бед <...> Так действительность неожиданно оказалась фантастичнее вымысла, а факты - красноречивее слов» [Местергази 2007, 14]. Поэтому в прозе второй половины XX в. «заговоривший “сам по себе” факт неожиданно расширил пространство художественности» [Местергази 2007, 17].

На основании признака документальности иногда противопоставляют «травелог» - «литературному путешествию» [Милюгина, Строганов 2013, 12]. Но на своем материале мы убедимся, что указанные здесь свойства «травелога» присущи и произведениям беллетристического характера: «Травелог же по природе своей документален. Даже если автор склонен к вымыслу и перекомпоновке фактов, он перекомпоновывает реальные факты и вымышляет факты псевдореальные, непременно ориентированные на реальные». [Милюгина, Строганов 2013, 12].

Признак документальности актуален как свойство теоцентричной прозы. Уже в древнерусской литературе «подавляющее большинство повествовательных текстов отмечено априорной достоверностью» [Каравашкин 2011, 19]. Так и современная духовная проза предполагает свидетельство о значимых событиях. Сообщения очевидцев собирают, дополняют ими жития святых, иллюстрируют пастырские наставления.

Второй, после определения жанра, дискуссионный вопрос связан с образом путешественника в травелоге. По наблюдениям над литературой XVIII XIX вв. сложилось представление о неизменном, «константном» герое-наблюдателе: путешественник, как литературный герой, «как правило, существенно не меняется в течение повествования. Он путешествует в чужом мире, от которого отделен своей позицией наблюдателя» [Гумин-ский 1987, 148].

Но в более ранней литературе путешествий дело обстояло иначе. Исследователи паломнических хождений отмечают: «Путешественник - не созерцатель, спасающий душу вдали от мирской суеты, и не все знающий моралист. Герой путевой литературы находится в постоянном движении <...> а его душа в это время совершает восхождение к вершинам христианских добродетелей» [Травников, Ольшевская 2007, 102].

С тезисом об изменении/развитии героя по ходу путешествия согласны также наблюдатели современного процесса, считающие одною из «тенденций классического травелога» - «преображение путешествующего» [Балла 2013]. «Помимо физического перемещения тела в пространстве, этот жанр предполагает и метафизическое путешествие, в финале которого происходит если не взросление, то как минимум умудрение (как повествователя, так и читателя)» [Бондарева 2012].

Итак, личностный рост героя-путешественника считаем отличительным признаком современного травелога.

Повесть Ольги Рожнёвой «Полынь скитаний» (2018) - описание человеческой жизни, которая вся стала ‘путешествием’ помимо воли героини. Это одиссея - повесть о многоэтапных скитаниях, которые изобиловали жестокими перипетиями, носили вынужденный характер, но завершились благополучно. Документальная основа сюжета - жизнь М.Г. Дубровской, в замужестве фон Люэлсдорф, рассказанная ею самой [Люэлсдорф 2016].

Образ пространства в повести на всех этапах скитаний носит двойственный характер. «Свое» оборачивается «чужим», и наоборот. Города и страны меняют облик, переходя их рук в руки военных противников. Моменты «превращений» сопровождаются парадоксами.

Русский доктор Дубровин с женой живет в Синьцзяне с 1904 г, он врач в первой русской миссии. Здесь рождаются дети и внуки. Для двух поколений потомков здесь родина, для доктора с женой - поприще и дом. Но когда в 1924 г. Китай официально признал Советскую Россию, то миссия, консульство и храм при нем упраздняются. Однако на родину возвращаться нельзя: там преследуют «белых». Дом здесь и любимая родина там одновременно становятся «чужими».

В 1937 г. доктора и его зятя - бывшего белого командира - расстреливают советские чекисты. Дом стал местом расправы: бабушку и детей запирают, их мать избивают и режут.

Из первой тюрьмы Дубровиных вызволяет начальник-монгол. Парадокс объясняется тем, что он бывший пациент дедушки. Чужая Кульджа, куда они бегут, становится домом, поприщем (бабушка лечит и шьет) и детским раем: свобода, фрукты, аромат джигиды и бусы из ягод. Но та же Кульджа стала местом нового ареста семьи.

Тюрьма с семилетнего возраста - место страшных бед героини - становится для Ритки жизненной школой, дарит добрую подругу-сокамерницу Рукию и мудрую наставницу в лице надзирательницы Апы (следующей после предшественницы, избивавшей детей).

За пять лет каторжника девочка забыла Урумчи - свою родину. Беглянки здесь чужие, а для родственников - неудобные: «Их никто не ждет в Синьцзяне. Да и вообще во всем мире» [Рожнёва 2018, 20]. Благодарные люди, спасенные некогда дедом, вновь помогают семье бежать.

Шанхай - чужой, неудобопонятный - оборачивается своим. Здесь сообщество русских, тоже беженцев, взаимовыручка, церковь. Оккупиро-162

ванный японцами, город стал местом притеснения китайцев, интернирования европейцев, а в то же время местом служения святителя Иоанна, целившего искалеченные души.

Остров Тубабао, где свирепствуют тайфуны, тропические ливни и ядовитые существа, для девушки становится врачебницей: подживают у теплого моря больные ноги, находится общеполезное дело.

В джунглях Парагвая гонимые белоэмигранты «возмечтали создать русские общины и возродить старую Россию» [Рожнёва 2018, 514]. Утопический проект обернулся изнуряющим бесплодным трудом в непереносимом для приезжих климате.

Одиссею завершает счастливый конец: влюбленный друг находит девушку и увозит в чужую страну, где они обретают счастье.

Описания исторического контекста и географической среды строятся на основе документа.

Географические пояснения в повести Ольги Рожнёвой лежат в русле традиции произведений Жюля Верна. Как и его романы, текст обладает «большой научно-познавательной ценностью. В них автор сообщает читателю множество точных и разнообразных сведений из любых отраслей науки, умело вплетая их в сюжет» [Потапова 1959, 260]. Здесь «важна плодотворная и серьезная традиция литературных описаний путешествий», описания природы и быта различных стран, что «вносит в этот жанр дух исследования» [Потапова 1959, 261]. Сходно и отношение человека к природе: «не единоборство двух непримиримых начал, не схватка на уничтожение» [Потапова 1959, 262], а взаимодействие человека и природы.

Описание Востока, мало знакомого читателю, располагает к элементу познавательности, как это было еще в книге XIX в.: «Существеннейшей особенностью ориентальных травелогов первой половины XIX века является их исследовательский характер и опора на большой круг ориента-листских знаний» [Алексеев 2014, 39].

Важный источник сведений - воспоминания русских скитальцев, в том числе появившиеся сравнительно недавно, с 1990-х гг: «...тубабаовцы и их потомки начали делиться своими воспоминаниями, поднимать семейные архивы, устраивать встречи. Они поверили, что их миссия продолжается. Нужно донести эту неизвестную часть истории России и наших соотечественников до молодежи, передать новым поколениям» [Таболина 2016, 9]. Например, для описания жизни поселенцев на Филиппинах взят фрагмент из книги Н. Моравского «Остров Тубабао. 1949-1951»: «.. .спать по ночам без москитной сетки было невозможно, а укусы ядовитых змей, скорпионов и многоножек были чреваты иногда серьезными последствиями. Помню, как мой сосед по двухместной палатке Владимир Краковцев ночью во сне случайно высунул левую руку из-под москитной сетки, и его ужалила сколопендра. Пролежав несколько дней в больнице, он выписался, хотя был сильно ослаблен, и вскоре умер от инфаркта» [Моравский 2000, 30]. Этот эпизод с небольшими изменениями пересказан от третьего лица при описании лагеря беженцев на Тубабао [Рожнёва 2018, 408].

Источником сведений, а также личностных оценок служат и произведения мемуарно-аналитического характера. Так, в главах о Парагвае даны выдержки из книг И. Беляева, генерала и географа, инициатора переселения белоэмигрантов в Парагвай, и М. Каратеева, штабс-капитана и историка, как участника этой кампании. Письма частных лиц - тоже как участников ее - говорят об условиях хозяйствования и «медленной агонии русской “Надежды”» [Рожнёва 2018, 521] - условиях, в которых позднее оказались и русские «гастарбайтеры», в их числе героиня повести.

Исторический контекст событий нуждается в разъяснениях, которые и приводятся, поскольку, например, запутанные перипетии войн в Синьцзяне недостаточно известны читателю.

Картину дополняет описание крупнейших трагедий эпохи: опыты над людьми с 1932 г. в «Отряде 731»; ГУЛАГ для бывших сотрудников КВЖД и жителей Харбина после 1935 г; резня в Нанкине в 1937 г; атака на Пёрл-Харбор в 1941 г. Из перечисленного события в русском Харбине, Шанхае и капитуляция Японии касаются судьбы персонажей.

Исторические описания выполняют важные задачи. Во-первых, ужасные события в жизни героев оказываются рядовыми происшествиями на фоне этих чудовищных дел. Во-вторых, исторические описания суть элементы картины мира. Часть его связана с добром, милосердием, созиданием. Но есть и другое. Все соотносится.

Нередко указаны мотивы, которые движут участниками внесюжетных событий. Например, теми, кто бомбил Хиросиму: «Эти парни верили, что помогают родной стране и всему миру: боевые действия в тихоокеанском регионе уже привели к гибели тридцати одного миллиона человек, а жестокость японцев в Китае едва ли не превосходила жестокость гитлеровцев» [Рожнёва 2018, 306]. Тем самым, контекст раскрывается не только в документальном, но и в личностном и психологическом ключе.

Важную роль в поэтике «Полыни скитаний» играет разнообразие субъектов повествования. Выше мы отметили роль мемуаров, передающих индивидуальные впечатления. Переживания русских, оставшихся без России, описаны также поэтами Русского Харбина. Их стихотворения во множестве включены в повесть как свидетельство о событиях, воспринятых через призму человеческого духа. Виктория Янковская в стихах восхищается красотой хинганской тайги. Василий Логинов воспевает веселые санные прогулки по льду реки Сунгари в Харбине. Арсений Не-смелов стремится охватить судьбу Харбина: «милый город», построенный русской рукой, уходит в небытие. Николай Туроверов, казак и офицер, говорит о горькой доле всеми забытых изгнанников, о мертвых соратниках, об отплытии, похожем на уход русских из Шанхая в неизвестность.

Ольга Скопиченко, которую называли «лагерной поэтессой» Тубабао [Моравский 2000, 29], описывает тайфун, который ей довелось пережить на острове, мечты о возвращении: «К твоим полям, любимая Россия» [Рожнёва 2018, 319]. Усталость «от повседневности бивачной, странной» передана в стихотворении «В Америку» [Скопиченко 1993, 165], фрагмент

которого стал эпиграфом повести Рожнёвой.

Алексей Ачаир (Грызов), инициатор литературной Чураевки в Харбине, славит русских, которые гнутся, несломленные, «в Аргентинах, Канадах и Африках» [Рожнёва 2018, 441 ]. Валерий Перелешин видит свой путь через «Забездомье, Заизгнанье, Завеликоокеанье» [Рожнёва 2018, 469].

Приводятся во множестве мудрые пословицы и присказки китайцев, татар, русских, японцев, других народов. Из них видно, что герои не первые на земле со своей радостью и бедой. Смысловое пространство расширяется.

Стилевую основу повествования в целом образует несобственно-прямая речь главной героини.

В завязке повести - впечатления девочки от Урумчи после бегства из каторжника. Пережившая ад, она сосредоточена и готова защищать себя и своих, предвидит отношение родни, склонной выставить незваных приезжих: «Она не будет плакать по этому поводу - она железная и бесстрашная и легко сумеет прокормить себя. Она станет наемным убийцей, будет убивать и получать за это деньги» [Рожнёва 2018, 37].

Далее - предыстория, т.е. история семьи с начала века. В повествовании участвуют слова близких героини. Так, отец девочки говорил жене: «Мое детство было таким русским, что я даже не задумывался о том, что мы живем не в России, а в Китае» [Рожнёва 2018, 103].

Когда голос друга дан в несобственно-прямой речи, это говорит о духовной близости героев. Мальчик думает: «...вот если бы Мишке представилась возможность спасти Ритку от дикого зверя или патруля японцев, защитить от бомбежки или шальной пули!» [Рожнёва 2018, 282].

Голоса окружающих вклиниваются в мысли Ритки в виде чужих оценок, проявляющих свойства жестокого мира: «А самым лучшим человеком была Апа - кареглазая старушка-татарка, присматривающая за маленькими белобандитками и прочими никому не нужными отбросами общества» [Рожнёва 2018, И. Курсив мой. - СК].

Повествование передается самой героине, когда ее дух оживает, открываясь добру, в центральной части повести. Встреча с архиепископом Иоанном (Максимовичем), который с 1934 г. трудился над объединением епархии в Шанхае, преображала многих, Маргариту в том числе.

Возрождение изувеченной души происходит постепенно. Первое впечатление девочки от святости передано еще в несобственно-прямой речи: «Ритка не знала, сколько времени она пробыла в этом ласкающем душу свете» [Рожнёва 2018, 331]. По исцелении сестры, на удивление себе она говорит: «Да я теперь за вами в огонь и воду пойду!» [Рожнёва 2018, 334].

Появляется слово героини непосредственно в качестве рассказчика.

От первого лица, в виде записок, которые Ритка адресует мертвой бабушке, дано описание приюта, организованного свт. Иоанном в Шанхае, его богослужений и повседневных трудов, новых открытий девочки: «Ты знаешь, как я люблю свободу, как ненавижу ходить строем. Если бы не владыка, только бы меня и видели в этом приюте!» [Рожнёва 2018, 342].

Освобождение от зла происходит в прощальном диалоге со святым. Девочка задает вопросы о мести, справедливости, своей беззащитности перед жутким призраком прошлого. Владыка напоминает истины Евангелия. Она говорит, о чем всегда молчала. Беседа преображает героиню, и назавтра она «вместо ярости ощутила только умиротворение и душевный покой» [Рожнёва 2018, 438].

Звучит голос самого владыки, когда герои цитируют подлинные его слова. Звучат и голоса свидетелей. Приводятся случаи его помощи - из тех, что включены и в жития свт. Иоанна. Например, когда сотрудники изнемогли, совсем не имея пищи для детей приюта, а владыка приводил все новых сирот [Рожнёва 2018, 363]. В ответ на упреки он, изнуренный дневными трудами, ушел молиться с земными поклонами на всю ночь, - а утром явился «представитель зерновой компании, которая решила пожертвовать лишние запасы овсянки детям» [Святитель Иоанн 2015, 45].

Под влиянием о. Иоанна и самоотверженных врачей на Тубабао героиня приходит к пониманию природы зла и силы добра. В словах, взятых из интервью прототипа героини [Люэлсдорф 2016], сливаются мысли наставника, героини, автора: «Когда ты злопамятен, когда враждуешь, когда корчишься от обиды за то, что с тобой и родными сделали, - зло бушует рядом с тобой, а человеческая душа умирает. Когда ты прощаешь - чувствуешь освобождение, спокойствие, мир и покой душевный» [Рожнёва 2018, 461].

Вершина духовной жизни достигнута, но одиссея продолжается в виде странствий, а затем адских работ в парагвайских джунглях.

Травелог позволяет показать, что вершинные достижения духа, как и низменные состояния его, возможны в любом месте. Тем самым человеческий дух предстает свободным, независимым от обстоятельств.

В «Полыни скитаний» добро проявляет себя во взаимовыручке шанхайских русских и поселенцев Тубабао. В воинской доблести. В мудрости надзирательницы Апы и милосердии маленькой узницы Рукии. В терпении и беззаветном труде сподвижников свт. Иоанна, просветлении его духовных чад. В неустанной умелой работе дедушки-врача. В его благочестии: предвидя арест, он поручает внучку предстательству свт. Николая Чудотворца, который и спас Риту при несчастном случае. В самоотверженных поступках людей, которые выручали гонимую семью с риском для собственной жизни. Воплощение добра - образ свт. Иоанна, пребывающего в непрерывном подвиге спасения ближних и в непрестанной молитве.

Зло также предстает во всем диапазоне проявлений от бестактности обеспеченных родственников до неимоверной жестокости насильников, палачей, военных преступников.

Добро и зло сполна проявили себя в сюжетных и внесюжетных событиях. На фоне субстанционального конфликта добра и зла происходит становление личности героя.

Мир природы и быта, обрисованный в духе Жюля Верна, неоднороден. Смена повествующих голосов происходит параллельно путешествию-перемещению. Многоголосье при описании скитаний позволяет судить и о

состоянии духа разных лиц, и о свойствах пространства с разных точек зрения.

Многоголосье в «Полыни скитаний» снимает дихотомию своего и чужого, опасного или нет. Свое, истинное находится на духовном, а не на пространственном уровне.