Прыжок священного оленя

A.I. Solovyev, E.A. Solovyeva

Institute of Archaeology and Ethnography SB RAS

The Jumping of Sacred Deer

This article reviews several variants of deer image iconography in Scythian time art from the position of reproduction of animal poses, “standard” for the viewer as usually considered. The last ones are connected with the nature of represented object behavioral norms. Special attention is paid to very specifi c position of an animal body which is usually characterized as “a deer on tiptoe” or “a pose of a sudden stop” by the experts. Authors managed to observe behavior of an alarmed deer who has been overtaken unawares and has shown jumping reaction which is very close to a standard pose “deer on tiptoe”. The authors suppose that in art compositions where figures of deer in a similar pose are located one above another, it is not just about the geared-up “multiplication” of the imagined properties of an animal but also can be the representation of the movement dynamics reflecting in total fragments a stage of the sacred animal movement up to heavenly spheres.

Вряд ли стоит доказывать, что из числа представителей животного царства олень является одним из самых популярных и знаковых персонажей в сюжетах искусства скифского мира. Животное изображается в профильных ракурсах в нескольких основных позициях, особенности которых определяются положением головы, шеи и ног относительно туловища. В том случае, когда голова и шея вытянуты вперед, а согнутые в коленях ноги как бы смыкаются копытами между собой и плотно прижаты к животу, положение тела интерпретируется как поза отдыха. Когда же при прочих равных характеристиках копыта и голени передних и задних ног оказываются на расстоянии от живота, олень воспринимается уже скачущим существом, движение которого вперед как бы подчеркивают закинутые назад рога. За такими фигурами даже закрепилось образное определение – «поза летящего галопа». Впрочем, и первая из вышеупомянутых позиций при известных допусках может также трактоваться как воплощение одной из фаз движения. Еще один из распространенных сюжетов связан с изображением тела животного с «перекрученным» торсом и «вывернутым» крупом и закинутыми за спину задни- ми ногами, при этом кончики копыт направлены к рогам. Такой образ связан преимущественно со сценами «терзания» – борьбы животных. Не разбирая специально подобные сцены, ибо содержание их выходит за рамки нашей темы, отметим, что возможное прочтение такой специфической позы копытного может быть связано с моментом «вставания», т.е. когда, например, животное из положения «на боку» пытается быстро вскочить. В одной из фаз движения оно «выворачивает» корпус и, опираясь на копыта передних ног, приподнимает его переднюю часть, в то время как круп и задние ноги еще лежат на боку на земле. Такую «разносность» конечностей в художественных нормах того времени можно воспроизвести только, «перекрутив» туловище животного и изобразив его круп с обратной стороны в положении, когда задние ноги оказываются над спиной. Зачастую в близкой позе, только вытянув вперед передние конечности, лежат (отдыхают) и домашние питомцы, и их дикие (когтистые, клыкастые, копытные, рогатые и даже одно- и двугорбые) сородичи. Собственно, разница между такой позой «свободного отдыха» и позой «подъема» будет в изображении положения передних ног. В одном случае они, будучи параллельны «земле», окажутся в целом соосны туловищу, а в другом будут располагаться под некоторым углом к нему. С позиции сцен борьбы представителей животного царства, отмеченные отличия можно трактовать как разные стадии «поверженности» копытных – от частичного до полного «подчинения» противнику его жертвы, либо, наоборот, мощного сопротивления и даже преодоления его гнетущей силы – своего рода «подъема с колен». Впрочем, данная тематика, хотя и представляет определенный семантический интерес, уже выходит за рамки данной статьи. Резюмируя сказанное, можно сделать вывод о том, что все упомянутые позы копытных так или иначе связаны с кинематикой движения и отражают его динамику.

Среди популярных сюжетов искусства скифского времени есть еще один, который резко отличается от упомянутых. И прежде всего тем, что как будто передает образ оленя в статике, очевидность которой подчеркивается выпрямленными и как бы безвольно свисающими ногами с острыми, направленными вниз, кончиками копыт. Своеобразие позы породило немалое число образных определений, используемых при ее описании: «поза внезапной остановки», «олень на цыпочках», «животное в жертвенной позе» и пр. Последнее появилось при явном сходстве как будто безжизненной позы животного с тем положением, которое принимают шкуры копытных (в частности, лошади, а в иных районах и северного оленя), вывешиваемые после жертвоприношения на конце поднятого вверх шеста или ветвях деревьев. К этому вопросу мы еще вернемся, а пока отметим, что в данном сюжете мы сталкиваемся с многочисленностью интерпретаций и ситуацией, когда вопросов оказывается больше, чем ответов, когда легче констатировать факт, нежели его убедительно объяснить. Впрочем, можно пополнить копилку таких гипотез еще одной, которая, возможно, послужит своего рода «опорным камнем» для дальнейших реконструкций мировоззренческого плана.

Некоторое время назад в парке «Двух тысяч оленей» (г. Нара, Япония) авторам довелось наблюдать необычное, на взгляд жителя современного мегаполиса, поведение животного. На опушке хвойного редколесья, у кромки пологого склона горы мирно дремал, поджав ноги и подвернув голову к брюху, крупный рогатый олень. Легкий ветерок играл звуками парка, создававшими привычный животному звуковой фон и одновременно глушившими шаги человека. При нашем приближении он вскинул голову и вскочил на ноги. А затем начало сь нечто совершенно неожиданное и трудновообразимое. Вместо того, чтобы решительно направиться навстречу человеку в поисках лакомства, как это бывает с доместицированными обитателями парковых зон, или же, наоборот, стремительно, ломая сучья, ринуться прочь, олень насторожился. А затем легко и пружинисто оторвался от земли, буквально взмыв в воздух. И на мгновение, застыв в самой высокой точке своего прыжка, олень опустился на землю практически на том же самом месте. «Техника» этого прыжка была такова, что толчок был совершен одновременно всеми четырьмя ногами. В воздухе туловище животного приняло горизонтальное, параллельное земле положение, голова была высоко поднята, ноги свободно свисали, острые кончики копыт были направлены вниз, т.е. олень принял ту самую позу «внезапной остановки». Может быть, нам бы и не удалось так подробно рассмотреть все эти детали, если бы едва приземлившийся рогатый красавец опять, словно спортсмен с поверхности батута, не «взлетел» бы обратно в воздух. А потом еще, еще и еще. Олень, как мячик, перемещался в пространстве. Порой казалось, что он вообще не касается земли. Толчки его ног были столь стремительны, что казалось, что они совсем утратили способность сгибаться и глаза наблюдателя фиксировали лишь момент и позу «зависания». Встревоженное животное явно искало причину своего беспокойства и пути к отступлению. Движения оленя ускорились, и в какой-то момент даже возник стробоскопический эффект, который был настолько силен, что почудилось, будто олень повис в воздухе и медленно, волнообразно поплыл в нем к зеленым кустам горного склона. Лучи солнца, пробившиеся сквозь кроны деревьев, «брызнули» на его туловище и, смешавшись с пятнами на шкуре, огнем зажгли его рыжую шерсть. По телу покатились (инициированные колебательными движениями прыжков) волны солнечного света, очертили в легкой пыли шлейф движения и даже золотой ореол вокруг зверя. Казалось, будто он танцует по солнечному лучу. Так продолжалось несколько секунд, которые показались целой вечностью. Затем он застыл, прислушиваясь и отыскивая глазами причину своей тревоги. И когда тихо подошел второй автор данной статьи, волшебный танец возобновился. Меж тем, животное понемногу удалялось от невольных зрителей, и в какой-то момент траектория его прыжков изменилась, перейдя в горизонтальную плоскость. Рогач определил направление угрозы. Затрещали ветви, и он легким стремительным галопом исчез в кустах. Сказка закончилась, волшебное видение пропало.

Вероятно, в древности люди, которые были гораздо ближе к природе, чем наши современники, неоднократно наблюдали похожие формы поведения встревоженного животного. Вполне возможно, высота прыжков застигнутого врасплох оленя и их амплитуда могли быть абстрагированы мифологическим сознанием от прагматики поиска источника угрозы и определения путей спасения в привычных формах стремительного бегства. И более того, могли восприниматься как прямая апелляция к небесным сферам и даже как свидетельство непосредственной связи рогатого представителя животного мира с верхним солнечным миром. Мифологический потенциал такого значимого для архаического мировоззрения сюжета не мог ускользнуть от внимания и, соответственно, взгляда мастеров, воплощавших в художественных образах его постулаты. Рискнем высказать предположение, что эффект «мультипликации», хорошо известный для изобразительного искусства эпохи раннего железного века, когда в композиции фигуры оленей в «позе внезапной остановки» расположены друг над другом, вопреки как будто очевидной для нас статичности поз, подчеркивает, наоборот, динамику движения, отражая в каждом фрагменте стадию перемещения вверх – навстречу солнцу или иным лучезарным мирам.

У нас пока нет достоверных данных о непосредственном использовании оленей в погребальной практике представителей разных культур скифского мира, исключая, пожалуй, «маскировку» под упомянутых животных коней из пазырыкских курганов. В археологии и этнографии северного пояса Северной Азии известны примеры, когда оба этих животных выступали алломорфами друг друга. Хотя большинство этих случаев относится к гораздо более позднему и даже этнографическому времени, можно предполагать, что истоки этого явления уходят глубоко в пласты времени, тем более, что солнечные или небесные ипостаси животных, судя по изобразительным материалам раннего железного века, могли совпадать. Также можно констатировать, что в обрядовой сфере баланс ценно стного «веса» животного зависел от приоритетного отношения человеческого коллектива к конкретному представителю фауны и реальной возможности обеспечить его наличие для нужд ритуала. Можно, конечно гипотетически, предполагать и существование некоего обряда аналогичного вывешивания шкуры и в раннем железном веке. Отыскать подтверждение или опровержение данного тезиса можно только при комплексных раскопках могильников сплошными площадями, включая межкурганное и прилегающее пространство, которые в необходимых масштабах еще не проведены. Поэтому пока можно отталкиваться только от неясных упоминаний Геродота об установке чучел коней и людей близ царских курганов причерноморских скифов. При пока гипотетиче ском наличии в погребальной практике ритуала, связанного с использованием животного, знаковым для нас оказывается не сам финал обряда вывешивания, а его непосредственный ход, когда сценография акта поднятия вверх шкуры сакрального, «жертвенного» (?) животного мистически становится тождественной повторению его «прыжка» к небесам и имитацией его доступными средствами.