Психологическая интроспекция в XXI веке: исторические тенденции и феномены методологии

Историко-методологический фон интроспекции

Интроспекция как прикладной и практический метод психологии в начале XXI в. подвергалась разнообразным верификациям. Демонстрировались позитивные эвристики интроспекции и как метода сбора эмпирических данных [11; 30], и как прикладной психологической техники [19; 28], и как дидактической методики [2]. При этом сложно однозначно утвердить целостность интроспективной методологии и выявить единый тренд исторического развития идеи интроспекции.

Интерес к истории и общеметодологической функции интроспекции выражен в ряде публикаций первого десятилетия. Проводилось изучение мотивов экспериментальной психологии В.Вундта при установлении взаимосвязи рефлексии и интроспекции [12]. Отстаивалась позиция, согласно которой интроспекция никогда не являлась ведущим методом психологии, но и никогда не уходила из нее [20]. Рассматривались истоки интроспекции в философской психологии и физиологии [6]. На отечественном историко-психологическом материале XIX-XX вв. было показано движение идеи интроспекции в контексте субъективной и объективной традиций в психологии [4]; изучалось соотношение интроспекции и экстраспекции [13], интроспекции и интерпретации [36] и вновь осмыслялись психологические и философские категории, определяющие функцию интроспекции по отношению к сознанию [3; 9; 38].

На протяжении второй половины XX в. неоднократно предпринимались исследования истории интроспекции. Например, термин «ин-

троспективная психология» обозначался как вводящий в заблуждение в связи со своим широким значением, охватывающим разнообразные точки зрения на теорию и практику интроспекции [22]. Предлагались определения интроспекции как воспроизведения восприятия, предполагающие окончательное исчезновение интроспекции из проблемного поля когнитивных наук [31]. Эти попытки встречали сопротивление сторонников выдвижения интроспекции на центральное место в психологии, поддерживающих этическое обоснование интроспекции и скептически относящихся к аргументам против интроспекции [26].

Безусловно, самым ярким событием в историографии психологической интроспекции стало исследование Э.Г.Боринга середины прошлого века [16], завершенное выводом о «растворении интроспекции» в разнообразных методологических решениях своего времени. Была констатирована «смерть» интроспекции в своей классической форме лабораторной процедуры, проводимой подготовленными исследователями. Этот метод, согласно классику истории психологии, реализовывал укорененную в картезианском дуализме и эмпирической философии Нового времени концепцию сознания. Соответственно, вместе с аналитической интроспекцией, фактический конец которой отождествлялся со смертью Э.Б.Титченера в 1927 г., среди теорий психического первой половины XX в. растворялся и психологический интерес к сознанию. При этом отмечался позитивный вклад этих процессов в историю науки: «Результат интроспекции – сознание – показывается сегодня в формах собственного наследия (bodies of its progeny)» [Там же. С.187]. Различение непосредственного опыта и логического вывода (inference) выступает у Боринга в качестве конституированной интроспективным сознанием дихотомии.

Впрочем, и сам автор аналитической (структурной) интроспекции заметил нечто по- добное по завершению своего масштабного проекта в Корнелльском университете. В статье 1921 г. [39] проблема «двойных стандартов» научной психологии была определена как принципиальная несовместимость методологических проектов В.Вундта и Ф.Брентано, соответственно экспериментальной и эмпирической психологии.

Указанные оппозиции, на наш взгляд, представляют проблему методологического различения . Сегодня эта проблема наиболее обобщенно фиксируется теоретической и практической психологией как различие между эксплицитной и имплицитной методологией, явным и неявным знанием (напр.,[5; 15]). Здесь для нас не имеет значение, какие конкретноисторические источники фундируют разнообразные формулировки этого различения: Л.Выготский, Ж.Пиаже, М.Полани, или, скажем, М. Фуко. Имеют значение современные экспликации различных способов высвечивания путей познания психического, которые не столько маркируют хронический характер проблемы, сколько вновь возвращают к фундаментальным вопросам психологии.

В каких бы терминах не формулировалась методологическое различение психологии, оно остается в рамках логики антиномий, лишь иногда становясь трехчастной синтетической структурой (напр., интроспекция – экстраспек-ция – диалог [13]), но каждый раз распадающейся на самобытные феномены. Рассмотрим эти актуальные феномены, удерживая при этом историко-методологический фон, на котором они фигурируют.

Феномены психологической интроспекции в современности

В 2006 г. журнал Consciousness and Cognition выпустил тематический номер, посвященный интроспекции. Этот номер объединил в себе статьи по проблемам научной легитимности интроспекции [21; 33]; роли интроспективных отчетов в качественных [27] и количественных

[36] исследованиях сознания; отношения самосознания к эксплицитному знанию [37]; объективного и субъективного подходов к изучению имплицитного знания [25] и т.д. Содержание этого выпуска не только указывает на взаимосвязь проблемы интроспекции с рядом существенных методологических вопросов психологии, но и отражает в общих чертах современное многообразие трактовок этого термина.

Давняя история конфронтации идеи интроспекции (Дж. Локк) и идеи бессознательного (Г.В.Лейбниц) также находит свое воплощение в этом номере. Здесь опубликованы результаты психофизиологического исследования интроспекции [34] с использованием электроэнцефалографического метода событийно-связанных вызванных потенциалов (Event-related brain potentials - ERP). Ученые манипулировали типами инструкций (интроспективной и неинтроспективной) в заданиях на обнаружение скрытого символа, что позволило зафиксировать значимые различия в психофизиологических показателях, порождаемых различными инструкциями. При этом различия касались показателей как сознательных, так и предсозна-тельных процессов.

Наряду с включением интроспекции в качестве переменной в экспериментальный дизайн, сегодня прилагаются усилия для ее исключения из экспериментов. Ограничения интроспективного изучения сознания по-прежнему упоминаются при разработке концепта бессознательного. Так, для изучения бессознательных эмоциональных реакций в их взаимосвязи с базовыми потребностями и мотивацией (жажда, голод) и осознанными эмоциями и эмоциональными состояниями предлагаются задачи с подпороговым предъявлением стимула [40].

Другое конкретно-научное исследование границ интроспективного сознания представлено в журнале Cognition. В мае 2010 г. были опубликованы результаты сопоставления объективных и субъективных измерений времени реакции на различные по модальности стимулы [32]. Исследователи стремились точно описать «слепое пятно» интроспективного метода. Статья вышла с подзаголовком «Реконструкция феноменологии двойной задачи с использованием количественной интроспекции». Количественная интроспекция определяется здесь как сбор «точных количественных данных о таких субъективных переменных, как видимость стимула, расположение, длительность и т.д.» [Там же. С. 303-304]. Кроме того, использовался классический метод объективного измерения времени реакции. После задания на калибровку громкости звука и тренировочной серии ставилась задача различения кратковременно и последовательно предъявляемых звуковых и визуальных стимулов. Затем в случайном порядке предлагалось ответить на четыре интроспективных вопроса, отметив на шкале длительность своей реакции на предъявления звукового и визуального стимулов, промежуток между их предъявлениями и последовательность предъявлений. Таким образом, сопоставлялись замеры двигательных и интроспективных реакций (introspective responses). Результаты эмпирического исследования показали высокие положительные корреляции между аппаратной (объективной) и интроспективной (субъективной) оценками психологического времени реакции, хотя испытуемые систематически недооценивали собственное время реакции (в среднем на 300 мс). При этом «слепое пятно» количественной интроспекции в очередной раз утвердилось (вслед за [20]) как невозможность оценки длительности времени реакции на стимул, следующий с коротким интервалом после предъявления первого стимула (психологический рефрактерный период). Также ограничения интроспекции дополнились искажением восприятия вариации интервалов предъявления стимулов (stimulus onset asynchrony) и задержкой реакции (slack time). Тем не менее удалось реконструировать последовательность осозна- ваемых событий, отражающих психологический рефрактерный период. Другой важный эмпирический факт - порядок предъявления интроспективных вопросов не влияет на точность ответов.

В рассмотренной работе авторы выстраивают гипотезы и обсуждают результаты в рамках трехэтапной модели центральной интерференции. Теоретический прогресс здесь скромен, так как подобные гипотезы тестируются уже достаточно длительное время (см. [7]), но эмпирика количественно насыщена. Положительное методологическое значение современной количественной интроспекции в углублении разработки явления психологического рефрактерного периода (psychological refraction period), оформляющую одну из современных парадигм в психологии познания. Современный психологический эмпиризм напоминает больше экспериментальный подход Вундта, чем эмпирический проект Брентано.

Эмпирическому изучению «слепых пятен» интроспективного метода в когнитивных исследованиях сознания сегодня противостоит гипостазирование «светлых пятен сознания» [9]. «Светлые пятна сознания» - метафора И.П.Павлова - интерпретация более высокой локальной возбудимости в пунктах коры полушарий, в которые адресовались осознаваемые зрительные или вербальные сигналы, чем во всех остальных участках коры (эксперименты школы Е.И.Бойко). Легитимность сознания и интроспекции здесь конституируется в теоретико-методологической рефлексии и философских спекуляциях, что традиционно для российской психологии [4]. Показательны следующие фрагменты: «Если согласиться с классическим определением сознания как восприятия человеком того, что происходит в его собственном уме, а шире – в его собственной психике, то нельзя не признать справедливости понятия интроспекции в его буквальном значении как “смотрении внутрь”» [9. С.15]. При этом

«смотрение внутрь» на собственную психику не является непосредственным, а требует участия специальных процессов, исторически маркируемых понятием рефлексии. Также утверждается, «что сознание в смысле обращения к собственной психике сущностно необходимо для того, чтобы сообщать о ней другим людям» [Там же. С.16-17]. Здесь можно отследить еще одно, наряду с самосознанием, субъективностью и рефлексией, активно исследуемое философское наследие психологии, а именно проблему Другого Я и интерсубъективности. На интроспекцию при этом возлагается роль мессии в избавлении от картезианского дуализма: «Можно надеяться, что (…) включив интроспекцию и явления сознания в систему естественнонаучных взглядов, психология сможет наконец обрести свой предмет и теоретическое единство» [Там же].

В данном случае дихотомия естественных и гуманитарных наук остается парадоксальным контекстом доверия к интроспекции как гаранту сохранения сознания и, следовательно, субъекта деятельности в психологии. В контексте цитированной работы само возвращение к проблематике, столь свойственной эмпирической философской психологии Дж.Локка и Д.Юма, может выглядеть как регресс. Особенно если заметить, что 30 лет назад этот же автор отстаивал позицию, согласно которой субъективизм и интроспекционизм «не только не ведет к познанию природы психического, но даже уводит все дальше и дальше от (…) души и душевной деятельности» [10. С. 21]. Тем не менее, предпочтительнее увидеть здесь симптом нового обострения неудовлетворенности классической дихотомией, амплификация которого может «взорваться во вне» перспективными теоретико-методологическими решениями.

Оба рассмотренных выше исследования, несмотря на существенные различия, обнаруживают сходство в определенности самих формулировок проблем различия души и тела и подчеркивают единство интроспекции и рефлексии. В первом случае интроспективная оценка кратковременных интервалов предполагает обращение к прошедшим восприятиям времени, во втором – открыто декларируется опосредующее отношение рефлексии к интроспекции.

Отмеченная артикуляция взаимосвязи интроспекции и рефлексии доходит до их полного отождествления в практической психологии. Так, интроспективное путешествие разворачивается как рефлексия экзистенциальным терапевтом личной философии практики, т.е. своей концептуализации клиентов, целей терапии и терапевтического присутствия [14]. Наложение, пересечение и взаимопроникновение «там и тогда» и «здесь и сейчас» в психотерапевтической эссеистике становится интроспективным актом экзистенциального самопознания, раскрывающим терапевту его допущения, ценности и убеждения. Здесь интроспекция смыкается с собственным литературно-художественным пониманием [8], в котором вновь возвращается к самой себе как философско-психологическому понятию.

В психологические проблемы речи и языка интроспекция проникает в исследования периодов молчания в самоотчетах испытуемых в контексте экспериментальных лабораторных процедур [43]. Интроспекция операциона-лизируется как повествование об актуально разворачивающемся процессе мышления и состояниях сознания, т.е. как ментальный нарратив (mentation narrative). Выдержки из транскриптов разговоров испытуемого с экспериментатором иллюстрируют влияние контекста получения интроспективных данных на организацию пауз в самоотчетах. Авторы заключают, что распределение молчания (management of silences) в ментальных нарративах перспективно для выявления ряда прагматических характеристик сознания. А именно: неявного, молчаливого понимания требований, относящихся к задаче или институциональным условиям ее выполнения; форм осознания обыденных описаний методов познания и оценок нормативных поведенческих ожиданий [Там же. С.401].

Два последних случая позволяют сформулировать понятие о повествовательной интроспекции , локализованной в регионе «гуманистической и гуманитарной» психологии и направленной на качественную экспликацию когнитивных режимов в разнообразных дискурсивных практиках. Повествовательную интроспекцию как исследовательский и развивающий метод, на наш взгляд, следует отличать от процедур сбора данных, в которых интроспекция используется лишь как повод для интервью.

Например, в исследованиях измененных состояний сознания [1] использовалась интроспективная сенсибилизация, воспроизводящая аналитическую интроспекцию Титченера. Инструкция в экспериментальной (интроспективной) группе побуждала испытуемых принять взгляд на мир, «при котором из воспринимаемого исключается все имеющее отношение к свойствам самих воспринимаемых объектов, к их значениям и смыслам» [Там же. С.74]. Также предлагалось расслабиться и не двигаться. Приводились примеры подобного видения мира, т.е. инструкция была обучающей. Здесь аналитическая интроспекция накладывалась на состояние кратковременной сенсорной депривации, т.е. комбинировалась с дополнительным экспериментальным воздействием. Далее проводилось интервьюирование с последующей транскрипцией (без учета интонационных и па-равербальных составляющих) и категоризацией высказываний испытуемых. Безусловно, здесь мы также имеем дело с экспериментальным дискурсом, но он не становится специальным предметом научной рефлексии, а выполняет лишь вспомогательную, инструментальную функцию.

В качестве примера исследований, достаточно близких к нашей формулировке повествовательной интроспекции, можно отметить работу по изучению особенностей интроспективного познания внутреннего мира профессиональным психологом [11]. Отличие состоит в сосредоточении исследовательского внимания на содержании текстов и количественных самоотчетов. При этом динамика текста как событийного движения речи и языка в конкретной исследовательской ситуации остается не-тематизирована.

Повествовательная интроспекция, методологическое различение и интерсубъективность

Таким образом, повествовательную интроспекцию характеризует имманентная рефлексивность и, вероятно, некоторая трансцендентальная составляющая. Понятие имманентной рефлексивности, фундированное известным «ego cogito» Р.Декарта, проявляется не только в качественной методологии. Оно находит свое отражение в исследованиях с количественной интроспекцией в виде рефлексии имманентного. Вероятная трансцендентальная составляющая повествовательной интроспекции отсылает как минимум к двум людям и ситуации их взаимодействия, что позволяет предположить в качестве маркирующего термина интерсубъективность.

Эту гипотезу поддерживают разработки групповой диалогической интроспекции [19; 28; 29; 30]. Цель данного проекта: «повысить полезность и валидность (речь идет прежде всего об экологической валидности. – СВ) в приложениях интроспективного метода в (…) движении от классического (индивидуалистического) и вюрцбургского (тестировано-центрирован-ного) исследования к новым формам исследовательского дизайна через диалогические понятия» [29. С.100]. Здесь ориентированная на совместность исследования качественная методология интегрируется с практическим значением психологии в форме экспериментов, напоминающих по описанию некоторые техники психологической терапии. Подобный феномен в то же время просвечивался и в упомянутой интроспекции внутреннего мира психологов [11], где он носил характер индивидуального изучения в контексте онтологической схемы внут-реннее/внешнее. Также «терапевтический феномен» можно заметить и в современных разработках симпатической интроспекции в рамках методологии глубинного интервью [41; 42]. Симпатическая интроспекция как метод предполагает вступление исследователя в непосредственный контакт с иным (предметом, человеком, вещью) и позволение этому иному пробудить в себе жизнь, схожую со своей собственной, для последующей рефлексии. «На этом пути он (исследователь. – С.В.) более или менее способен понять – всегда интроспективно – … любой аспект человеческой природы, не полностью чуждый самому себе» [цит. по 41, с. 264]. Движение интроспективного сознания за пределы имманентной рефлексивности на территорию Я – Другой может быть отмечено в качестве еще одной исторической тенденции.

До тех пор, пока понятие трансцендентальной интерсубъективности остается гипотезой, мы остаемся заложниками методологического различения. Более того, пока мы помещаем сам процесс постановки проблемы в когнитивную схему «генерирования-и-тестирования гипотез», возводимую сегодня к Г.Рейхенбаху, К.Попперу и У.Селларсу [18], мы рискуем потерять сам повествовательный компонент. Данная схема науки также фундирована биполярной онтологией «содержания и сознания» с соответствующим эпистемологическим недоверием к качеству (qualia) [24]. Подобный путь укореняет нас в методологическом различении, несмотря на продуктивность отдельных направлений движения по нему. В отношении интроспекции здесь имеются перспективы, на наш взгляд, только как у метода сбора данных.

Другим путем является нейрофеноменология как «рефлексивное изучение разворачивающегося субъективного опыта» [23. С.393], направленное на преодоление «несоответствия между риторикой психиатрии как дисциплины, основанной на “объективных” доказательствах, и фактическое доверие к интроспекции и субъективным отчетам» [Там же. С. 381]. Этот метод, восходящий к Э.Гуссерлю, критикуется сегодня представителями подхода, затронутого выше. Отдавая должное феноменологическому взгляду от первого лица, критики указывают на гетерофеноменологию взгляда от третьего лица (формулировка Д.Деннетта). Тем не менее и они признают феноменологическую установку в качестве ключа к индивидуальной перспективе (first person perspective) [Там же. С.394]. Асимметрия между первым и третьим лицом конституирует изучение интроспективных эффектов взаимосвязи обоснования и самопознания в индивидуальном сознании, где указанная асимметрия концентрируется в проблеме власти первого лица (first-person authority) [17]. Здесь мы также остаемся в «различении между опытом самим по себе и вербальным или рефлексивным описанием этого опыта» [23. С. 397].

Итак, методологические проблемы современной психологии повсюду обнаруживают оппозиционное позиционирование содержания фундаментальной философской проблематики. Философские проблемы нуждаются в философской разработке, равно как и философские задачи требуют философских решений, всегда находящихся «по ту сторону» конкретнонаучных норм и идеалов. Соблазн преодолеть непреодолимый предел в акте трансгрессии велик, но рискует обернуться очередным «карнавалом видимостей», которыми так богата психология наших дней, особенно практическая. В качестве продуктивной линии разработки методологического различения, соразмерной проблеме и удерживающей взаимосвязь с консти- туирующими саму проблему традициями, представляется воспроизведение и пересмотр трансцендентальной интерсубъективности. Важны соприкосновения, пересечения, взаимопроникновения традиций и, особенно зазоры между ними. Параллельно необходимо методическое развитие повествовательной интроспекции, пусть пока что ограниченное имманентной рефлексивностью. Эти вопросы ставят исходные точки и определяют направления для дальнейших исследований.