Путь в Россию: некоторые особенности польской миграции в СССР в 1939-1940 гг.

Сегодня, по мнению многих политиков, ученых и деятелей культуры, отношения между Россией и Польшей переживают не самый лучший этап своего развития. В такой ситуации очень важно осторожное, спокойное, научное исследование тех страниц истории взаимоотношений двух стран, которые вызывают особенно болезненную реакцию у представителей политической и интеллектуальной элиты. Одна из таких страниц связана с событиями 1939—1940 гг. Когда говорят о польских гражданах в СССР в годы Второй мировой войны, обычно вспоминают военнопленных, заключенных, депортированных и ссыльных, хотя существовала еще одна довольно многочисленная, хотя и не преобладающая категория бывших польских граждан, добровольно приехавших на работу в различные регионы Советского Союза.

Вербовка бывших польских граждан на различные предприятия Советского Союза в 1939— 1940 гг. была связана со множеством различных причин, в первую очередь, с проблемой беженцев из немецкой зоны оккупации Польши. Многие последствия этого процесса не нашли еще должного отражения в исторической литературе, хотя сами беженцы все чаще становятся объектом изучения историков. Так, к проблеме беженцев в Бело-стокской области обращался Д. Боцьковский [27], польские беженцы в БССР находились в центре внимания Д. М. Толочко [25], однако оба автора не затрагивали их вербовку на предприятия в других частях Советского Союза.

В отечественной литературе проблема польских беженцев обычно затрагивается только в контексте депортации тех из них, кто подавал прошения о возвращении в немецкую зону оккупации Польши, но не был принят германской стороной. Такой подход характерен, например, для работ М. Б. Рогачева [23], Т. Е. Васильченко [1] и К. Н. Санукова [24]. А. Л. Кузьминых и С. И. Старостин также рассматривали, в основном, феномен репрессированных, но при этом приводили и данные о беженцах, добро- вольно завербовавшихся в Вологодскую область [2, с. 300—301].

А. В. Чевардин в своем исследовании о польских гражданах в Свердловской области специально останавливался на такой их категории, как завербованные на различные предприятия. Он определил их приезд как «добровольно-принудительный» и старался рассмотреть особенности трудового использования, быта и проблемы адаптации данной категории граждан. К сожалению, автор не до конца разобрался с особенностями трудоустройства завербованных (годичные контракты), а также занизил, как представляется, их численность, предположив, что всего в Свердловской области находилось около одной тысячи завербованных бывших граждан Польши, впрочем, оговорившись, что для оценки численности не хватает источников [26, с. 44—47].

В данной статье на материалах Челябинской области предпринимается попытка рассмотреть те факторы, которые толкали бывших польских граждан добровольно переезжать на работу вглубь Советского Союза. Представляется, что мотивация для такого решения могла быть различной у разных этносов и социальных групп, что требует уделить особое внимание составу завербованных.

Конечно, ответить на многие поставленные вопросы можно только в той мере, в какой это позволяют доступные источники. Они представлены, в основном, следственными делами на репрессированных и впоследствии реабилитированных бывших польских граждан, в отношении которых органами НКВД велось следствие по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР, а также воспоминаниями самих граждан довоенной Польши об их жизни на Урале, зафиксированными в разное время и с разными целями. И тот, и другой тип исторических источников требует осторожного критического подхода, однако нет оснований полагать, что они принципиально уступают по достоверности и познавательной ценности обычной делопроизводственной документации.

В сентябре 1939 года, заняв Западную Украину и Западную Белоруссию, Советский Союз получил кроме всего прочего и проблему беженцев, которые еще в первой половине сентября появились в восточных воеводствах Польской Республики и продолжали прибывать после занятия этих районов частями Красной Армии.

Если вначале у органов власти не было возможности заняться беженцами, почти 90 % которых составляли евреи, то в середине октября ситуация изменилась и началось их перераспределение по территориям УССР и БССР [25, с. 146—147; 28, s. 54]. Например, Йосефа Петрушку 20 октября направили из Западной Белоруссии, в которой он оказался, в город Горохов на Западной Украине [17, л. 13]. Берко Познанского после семи дней в Белостоке направили в Брест, где он находился в распоряжении комитета помощи беженцам. По воспоминаниям Познанского, их изредка направляли на общественные работы, например, на железную дорогу или на пилку дров, но по большей части беженцы сидели без работы [18, л. 24—25]. От комитета они получали завтраки, обеды и ужины [14, л. 183].

Для того чтобы справиться с проблемой беженцев согласно решению Политбюро ЦК ВКП(б) и постановлению СНК СССР от 4/XII-39 г. № 1990-553сс «Об использовании в качестве рабочей силы беженцев» народные комиссариаты Советского Союза получили разнарядки на организованный набор рабочих на территории западных областей Украины и Белоруссии [6, л. 113].

Кроме решения проблемы перенаселения приграничных территорий таким образом органами государственной власти решался еще и вопрос с нехваткой рабочей силы, в первую очередь, на строительстве крупных промышленных объектов (трест «Магнитострой» [5, л. 56, 76 об.; 19, л. 8], тресты № 8 [21, л. 41] и № 22 [20, л. 21—22]). При этом незначительная часть беженцев направлялась на небольшие предприятия, например, на спиртовые заводы [7, л. 34]. Сложно предполагать, что несколько семей, направленных на такой завод, могли существенным образом повлиять на обеспеченность рабочей силой, следовательно, на наш взгляд, в этих случаях на первый план выходили соображения гуманитарного характера.

Вербовка началась в декабре 1939 г. и продолжалась, по меньшей мере, в первой половине 1940 года. Например, Народный комиссариат угольной промышленности СССР производил набор рабочей силы в Белостоке, Гродно, Бельске и Волковыске, обещая бесплатный проезд, 6 рублей суточных и 50 рублей аванса по приезде [22].

В Народном комиссариате черной металлургии завербованным на время пути полагались суточные в размере 6 рублей на главу и 3 рублей на каждого члена семьи, а также аванс в размере 100 рублей на главу и 50 рублей на каждого члена семьи. Половина его должна была выдаваться сразу, а вторая — по приезде, затем эта сумма удерживалась из зарплаты на протяжении трех месяцев. На предприятия возлагалась ответственность за размещение по жилищам, организацию питания и бытовое обслуживание беженцев, на счет пред- приятий также относились все расходы, связанные с переездом [6, л. 117—119].

Типовые договоры сроком на один год заключали и организации Народного комиссариата по строительству. В них рабочим обещались оплата проезда и провоза 240 кг багажа в обе стороны, «в необходимых случаях» суточные в пути в размере 6 рублей; жилье, койка и постельные принадлежности за квартплату; питание в платной столовой; клубы, красные уголки, больницы, амбулатории, детские сады и ясли; инструктаж по технике безопасности, курсы повышения квалификации, инструмент и спецодежду; зарплату, отпуск или его компенсацию. Рабочим также могли выплачивать аванс и единовременное пособие [15, л. 48; 3].

Народный комиссариат электростанций и электропромышленности при заключении договора выдавал аванс 20 рублей и еще 80 рублей частями выплачивал, по-видимому, в дороге [12, л. 147].

Юзеф Бок в своих мемуарах описывает, как происходила вербовка. На городской площади стоял щит с объявлением о том, что для работы на Урале требуются каменщики, плотники, штукатуры, слесари и рабочие, и был указан адрес конторы. Там, отстояв в очереди, можно было записаться на работу [29, s. 3]. Наплыв желающих был такой, что в очереди приходилось стоять всю ночь. Находившиеся в переполненных городах без работы и жилья беженцы буквально осаждали вербовочные пункты, видя в них надежду на нормальную жизнь, тем более что пропаганда представляла Советский Союз страной «с молочными реками и кисельными берегами» [32, s. 35—36].

В вербовочных объявлениях рабочим обещали полные гражданские права и свободу выбора места жительства по истечении годового контракта [34, p. 51]. Берко Познанскому в Бресте при вербовке говорили, что он будет зарабатывать не менее 500—600 рублей [18, л. 20]. Пинхус Пастернак тоже на своем допросе показывал, что при вербовке рабочим обещали квартиры в Магнитогорске и хорошие заработки [14, л. 111 об.]. Любовь Петраш, приехав в Копейск, рассказывала, что им много обещали и говорили, что в СССР все есть [14, л. 18 об., 45].

Поскольку вербовка проходила в разные организации, расположенные в разных местах СССР, у людей была возможность выбора города [11, л. 31]. Хотя вряд ли новые граждане Советского Союза хорошо представляли различия между ними.

Газета Союза польских патриотов «Свободная Польша» так в 1945 году описывала причины приезда тысяч польских граждан в Магнитогорск: «Белосток в конце 1939 года. Сильное перенаселение города, нехватка жилья, тяжелые материальные условия толкали массы беженцев на добровольный выезд вглубь России в поисках лучшей жизни» [33]. Беженец Перец Фукс потом писал, что у его семьи альтернатив не было[34, p. 51]. Для некоторых евреев Советский Союз был уже не первым убежищем. До этого они, спасаясь от нацистов, приезжали в Польшу из Германии или Чехословакии [8, л. 2—5, 14—14 об.; 10, л. 28, 96, 98, 109, 110; 31].

Однако кроме беженцев на предприятия Советского Союза вербовались и местные жители

Западной Украины и Западной Белоруссии, преимущественно крестьяне, в меньшей степени, по-видимому, горожане, хотя вербовочные пункты располагались именно в городах.

Белорусский крестьянин Георгий Мороз оставил свое небольшое хозяйство с 6 га земли и поехал в город Лиду на заработки. Работы в Лиде он не нашел, зато узнал, что там вербуют рабочих в Магнитогорск и Нижний Тагил, и решил завербоваться в Магнитогорск. На допросе он назвал следующие причины приезда: «Мне нечего было дома делать, и хотел работать на производстве и взять к себе своего сына для обучения» [15, л. 10—11], хотя сыну было всего 12 лет [15, л. 5]. Однако жене и знакомым он говорил, что уехал потому, что боялся ареста из-за довоенных связей с польской полицией [15, л. 26, 29; 15, л. 13].

Другой белорусский крестьянин Александр Бузук, завербовавшийся в Барановичах, назвал социально-одобряемую цель приезда: «Имея желание помочь нашему строительству, а также получить хорошую квалификацию, я и решил выехать в город Магнитогорск» [9, л. 17 об.]. Однако можно предполагать, что на самом деле он выехал в Россию из-за того, что имел конфликт с сельским обществом, которое подозревало его в сотрудничестве с полицией до войны. Некоторые его односельчане прямо считали, что он сбежал, чтобы его не разоблачили как доносчика [9, л. 34—45 об.].

Уголовник Ян Мороз, отбывавший наказание в польских тюрьмах и успевший побывать под арестом при Советской власти, на вопрос о цели приезда в Златоуст заявлял, что приехал работать по вербовке [16, л. 15 об.]. Постоянный житель Августова Эдвард Дычевский писал, что завербовался из опасений ареста за участие в советско-польской войне 1919—1921 годов [30]. Однако местных жителей кроме опасений арестов могли толкать на выезд также и уже упоминавшиеся обещания высоких заработков.

Львовский маляр Владимир Куц перед войной имел собственную малярную мастерскую [13, л. 30 об., 77, 79]. По-видимому, с приходом Советской власти потерял работу и стал заниматься мешочничеством [13, л. 13]. Можно предполагать, что безработица повлияла на его решение завербоваться на строительство, хотя знакомым в Челябинске он говорил, что «просто поехал посмотреть, как живут в Советском Союзе» [13, л. 34 об., 35 об., 45, 66], а для официальной коммуникации у него было другое объяснение: «Из Львова в Челябинск я приехал работать и честно трудиться для Советской власти» [13, л. 25]. Владислав Колодзей в Луцке работал кузнецом, однако тоже завербовался на строительство Челябинской теплоэнергоцентрали, оставив жену с ребенком в Луцке [3, л. 13, 21, 24, 68, 75].

Дорога из Белостока на Урал занимала 3—4 недели или даже больше. Судя по расходам строительного треста № 22, затраты на доставку одного человека составляли примерно 300 рублей [20, л. 22, 38]. Завербованных везли в эшелонах, которые были составлены из товарных вагонов, оборудованных нарами и печами, на станциях кормили и водили в туалет [34, p. 51; 36; 37; 38; 39]. В сформированный в одном городе эшелон в пути следования могли подсаживать завербованных в других городах [15, л. 34].

По воспоминаниям Переца Фукса, их эшелон состоял примерно из тридцати вагонов. Каждый вагон был разделен на две приблизительно равные части. В каждой из них находилось по двое нар, сколоченных из плохо оструганных досок. В центре находилась большая металлическая печь, которая использовалась для обогрева, сушки белья и пеленок, приготовления гренок и кипятка. Топливо для печей иногда выделялось начальниками станций, через которые проходил эшелон, но этого количества не хватало, поэтому подростки крали топливо по дороге. Эшелоны сопровождались врачами [34, p. 48—51], хотя их отношение к должностным обязанностям иногда было совершенно халатным [32, s. 36].

Юзеф Бок писал, что за все время пути в баню водили только один раз в Куйбышеве [22, s. 11]. В эшелоне следовал вагон-лавка, где можно было купить продукты. Их можно было покупать также на станциях, а время от времени руководство эшелона заказывало по телефону обеды на вокзалах [29, s. 7].

В Магнитогорске на вокзале эшелоны очень торжественно встречали с транспарантами, а оркестр, даже несмотря на мороз, играл марши и фокстроты. Произносили речи на русском и польском языках, детям раздавали конфеты. Было видно, что приехавших встречают как дорогих гостей, что приятно их удивило [34, p. 53; 37; 38]. Прибывшие в Златоуст о торжественной встрече не вспоминают. Их сначала отводили в баню и в вошебойку, кормили, затем отвозили к месту жительства [29, s. 11; 35]. И в Магнитогорске после встречи на вокзале также отвозили в баню и вошебойку и стригли. После этого завербованных развозили по баракам или во временное жилье [37; 38].

Условия их труда и быта на Урале не были похожи ни на довоенную жизнь в Польше, ни на обещания вербовщиков и требуют отдельного подробного изучения.

Таким образом, можно выделить несколько возможных причин добровольного приезда бывших польских граждан на Урал:

• 1.    Потребность в работе и стабильном заработке.

• 2.    Потребность в жилье и нормальных условиях жизни.

• 3.    Опасения военных действий.

• 4.    Опасения репрессий со стороны новой Советской власти.

• 5.    Желание заработать и помочь семье.

Могли быть и другие причины переезда, однако их сложнее проследить по доступным для исследования источникам. У разных этнических и социальных групп, как представляется, превалировали разные причины. Для многих беженцев добровольная миграция была самой простой и зачастую единственной возможностью найти жилье и стабильный заработок, евреи, к тому же, могли опасаться новой войны и прихода нацистов, хотя, в основном, недооценивали ее угрозу, в том числе доверяя советской пропаганде. Местные жители тоже воспринимали переезд как шанс изменить свою жизнь, уехав от проблем на родине или в надежде на улучшение своего материального положения.

Всего из западных областей Украины и Белоруссии на разные предприятия Челябинской области было завербовано по приблизительным подсчетам более 13 тысяч человек, включая членов семей. Прежде всего, это были беженцы, но также местные крестьяне и небольшое количество постоянных жителей городов. Хотя в большинство организаций вербовались евреи-беженцы, на отдельных предприятиях белорусские крестьяне составляли половину или даже большую часть завербованных [4, л. 9—10, 18—18 об.].

Тяжелые жизненные условия и надежды на лучшую жизнь толкали массы бывших польских граждан на добровольный переезд вглубь Советского Союза. Там они попадали в непривычные для себя условия и вынуждены были адаптироваться к новой советской реальности.