Пути и перепутья исторической поэтики

И сторическая поэтика — одна из недавних научных дисциплин. Ее открытие и становление пришлось на конец XIX в. Имя ей дал академик А. Н. Веселовский (1838–1906). Он сформулировал идею и концепцию, ввел новые категории исторической поэтики и обосновал программу исследований [Веселовский, 1940, 1989, 2006]. Методологическим принципом исторической поэтики стал историзм, ее задачей — уяснение, «что такое поэзия, что такое эволюция поэтического сознания и его форм» [Веселовский, 1940: 53], определение «роли и границы предания в процессе личного творчества» [Веселовский, 1940: 491]. Эта задача была последовательно реализована им в изучении поэтики слова и речи (психологического параллелизма, общих мест, формул, повторов, эпитетов и других тропов), поэтики сюжетов и жанра [Хализев, 1990a, 1990b], [Захаров, 1992, 2007, 2012, 2018, 2020]. Ключевыми категориями поэтики Веселовского стали заимствованные французские слова sujet, motif, genre, которым он дал новое терминологическое значение. Во французском языке sujet и motif — синонимы. Веселовский придал им иерархическое подчинение: мотив — «простейшая повествовательная единица, образно ответившая на разные запросы первобытного или бытового наблюдения» [Веселовский, 1940: 500]; « Сюжеты — это сложные схемы, в образности которых обобщились известные акты человеческой жизни и психики в чередующихся формах бытовой действительности. С обобщением соединена уже и оценка действия, положительная или отрицательная» [Веселовский, 1940: 495].

Не вдаваясь в нюансы значений заимствованных слов «сюжет» и «мотив», отмечу, что Веселовский придал словам новое терминологическое значение — они стали категориями поэ тики [Захаров, 1992]. Заимствованные слова приобрели то значение, которого нет во французском языке. Как-то раз я имел беседу на эту тему с французским философом Цве-таном Тодоровым, который признался, что, когда он переводил русских филологов, ему всегда казалось, что нельзя оставлять слова «сюжет» и «мотив» без перевода, в русском языке они имеют другой смысл. Непереводимость понятий оставляет небольшой выбор: либо вместо слов motif и sujet находить при переводе другие слова, либо расширять семантику французского языка за счет русских заимствований французских слов.

В отличие от заимствованных слов motif и sujеt французское понятие genre буквально переводится на русский язык как «род». Слова «род» и «жанр» используются Веселовским в синонимичном значении [Захаров, 1992: 6–9]. Позже терминологический тезаурус русского языка изменили критики «формальной школы», которые развили концепцию сюжета и мотива Веселовского, акцентировали существовавшую в русском языке оппозицию фабулы и сюжета, придали терминам «сюжет» и «фабула» традиционное значение, усвоили концепцию мотива по Веселовскому, дифференцировали значения слов «род» и «жанр». В 1920-е гг. родами литературы стали называть эпос, лирику и драму, жанрами — типы литературных сочинений, такие как поэма, роман, басня, сказка, рассказ, ода, сатира, трагедия, комедия и т. п. Дифференциация значений категорий «род» и «жанр» хотя и произошла в духе Веселовского, но не была его инициативой. Жанр стал еще одной категорией поэтики, изменившей в русском языке семантику французского слова.

Тогда же произошел еще один терминологический казус. В середине 1920-х гг. несколько теоретиков литературы предприняли попытку ошибочного переименования понятий «фабула» и «сюжет», назвав фабулу сюжетом, а сюжет фабулой. Один из них — Г. Н. Поспелов, которому в итоге удалось невозможное. Он добился обратного переименования терминов «сюжет» и «фабула» не только в своих статьях и книгах, в энциклопедических и толковых словарях, но и в двуязычных французско-русских и русско-французских словарях (подробно об этом см.: [Захаров, 1984, 1992, 2007]). В 1970-е гг. Г. Н. Поспелов еще упрекал: «Однако ряд теоретиков продолжает использовать терминологию "формалистов"» [Поспелов: 307]. Сейчас обходятся без уточнений. Заблуждение окончательно возведено в правило. Похоже, что мало кто обратил внимание на суждение М. Л. Гаспарова о том, что термином фабула мы обязаны латинскому переводу категории поэтики Аристотеля mythos : «…все аристотелевские определения мифа (подражание действию, сочетание событий, их последовательность) перешли на фабулу, а фабула с тех пор стала "общеупотребительным литературоведческим термином"» [Захаров, 1992: 6] (ср.: [Аристотель и античная литература: 121]).

Несмотря на безусловный авторитет ученого, открытие Веселовским исторической поэтики не сразу получило признание. Академия наук приняла решение о посмертном издании его Собрания сочинений в 16 томах, но оно прекратилось в 1921 г. В научной политике страны доминировало администрирование, ее инструментом были классовость, партийность, народность, развитие революционных идей и социалистического реализма как творческого метода и ведущего направления советского искусства и литературы. В рамках модного в двадцатые-сороковые годы марризма увлеклась исторической поэтикой О. М. Фрейденберг, защитившая в 1935 г. докторскую диссертацию «Поэтика сюжета и жанра: период античной литературы» (год спустя вышла ее книга под тем же названием) [Фрейденберг]. Различные аспекты исторической поэтики разрабатывали ревнители формальной и социологической школ. Одновременно и отвергая, и развивая концепции Веселовского, они тем не менее продвигались в разработке поэтики сюжета, фабулы, жанра, композиции, теории поэтического языка, теории стиха, метрики и строфики.

Вопреки тому, что историческая поэтика была в это время на периферии советской критики и литературоведения, возникали предпосылки перехода к ней ряда ученых. В. М. Жирмунский принадлежал к «формальной школе», В. Я. Пропп в ней не состоял, хотя его «Морфология сказки» считалась «формалистичной», — оба пришли к исторической поэтике [Веселовский, 1940], [Пропп, 1946, 1955].

П. Н. Медведев и М. М. Бахтин разделяли принципы социологической поэтики. Бахтин, чтобы переделать «проблемы творчества» (1929) в «проблемы поэтики» Достоевского (1963), рассмотрел проблемы полифонического романа, поэтику героев, идей, сюжета, повествования и диалога автора и рассказчиков в историческом аспекте [Бахтин, 1929, 1963]. Открытием П. Н. Медведева стала трактовка категорий жанр, сюжет и фабула в полемике с формалистами. Эти категории универсальны, безотносительно их атрибуции к общей поэтике или ее частным разделам, и безусловно принадлежат исторической поэтике.

По мнению Медведева, поэтика должна исходить из жанра, каждый вид искусства и жанр имеют свои способы и типы понимания и завершения.

Вот сумма его ключевых тезисов:

«Жанр есть типическое целое художественного высказывания, притом существенное целое, целое завершенное и разрешенное. Проблема завершения — одна из существеннейших проблем теории жанра» [Медведев; т. 2: 199];

«Каждый жанр способен овладеть лишь определенными сторонами действительности, ему принадлежат определенные принципы отбора, определенные формы видения и понимания этой действительности, определенные степени широты охвата и глубины проникновения» [Медведев; т. 2: 202];

«Художник должен научиться видеть действительность глазами жанра. Понять определенные стороны действительности можно только в связи с определенными способами ее выражения» [Медведев; т. 2: 206];

«Жанр уясняет действительность; действительность проясняет жанр» [Медведев; т. 2: 209].

В современной бахтинистике распространен слух, согласно которому ряд книг и статей Бахтина издан под фамилиями В. Н. Волошинова и П. Н. Медведева. Бахтину приписывают и приведенные выше фрагменты о жанре из книги Медведева «Формальный метод в литературоведении» (1928): цитируют Медведева, ссылаются на Бахтина.

Монография «Формальный метод в литературоведении» принадлежит ее автору П. Н. Медведеву. В свое время я попытался разобраться, как Бахтин, Волошинов и Медведев понимали жанр. Оказалось, они понимали жанры по-разному, а фабулу и сюжет противоположно. Бахтин всю жизнь разрабатывал отдельные жанры (в первую очередь, роман), Медведев — жанр как категорию поэтики. Один, Бахтин, предпочитал метафорические определения жанра, другой — ясные терминологические определения понятий. Формалисты и Медведев понимали сюжет и фабулу традиционно, как понимали их в русском узусе XIX–XX вв., Бахтин придерживался обратного переименования термина сюжет, возникшего в середине 1920-х гг. [Захаров, 2007].

Вопрос об авторстве решен.

В 2018 г. под редакцией Б. Ф. Егорова вышел двухтомник избранных сочинений П. Н. Медведева, которые дают представление о его литературно-критических, историко-литературных и теоретических трудах, в том числе о книгах «Формальный метод в литературоведении» и «Формализм и формалисты». Они в полной мере характеризуют масштаб личности расстрелянного ученого, объем его литературнокритической и исследовательской деятельности, своеобразие литературного и научного стиля. В советское время наследие Медведева было спрятано в спецхранах нескольких ведущих библиотек СССР, сейчас оно доступно читателям и исследователям. Сравнение стилей свидетельствует: так, как Медведев, Бахтин не писал; Медведев писал, как автор «Формального метода».

В собрании сочинений Бахтина, составителями которого являются В. В. Кожинов и С. Г. Бочаров, изначально был запланирован выход седьмого тома. В его состав должны были войти так называемые «спорные тексты» (приписываемые Бахтину произведения П. Н. Медведева и В. Н. Волошинова). Собрание сочинений вышло в шести томах. С. Г. Бочаров отказался от издания седьмого тома: достойный поступок редактора и ученого.

«Спорные тексты» бесспорны: их авторство принадлежит тем, чьими именами подписаны эти труды. За прошедшие полвека доказательств сплетни не появилось. Не доказано не то что авторство, даже соавторство Бахтина. Документ, полученный из Российского авторского общества (РАО), правопреемника Всесоюзного агентства по авторским правам (ВААП), свидетельствует, что вся эта некрасивая история была обманом душеприказчиков Бахтина, которые публиковали за рубежом книгу «Формальный метод в литературоведении» «под именем М. М. Бахтина» без юридических оснований, «гонорары за эти издания были выплачены С. Г. Бочарову и В. В. Кожинову», «авторство П. Н. Медведева на книгу под названием "Формальный метод в литературоведении", Л., "Прибой", 1928 г., никогда не оспаривалось» (цит. по изд.:

[Медведев; т. 1: 680–683]). К тексту комментария приложено факсимиле документа [Медведев; т. 1: 683]. Сотни исследователей, слишком многие, поверили сплетне. Сплетня без доказательств — клевета. Следует отказаться от заблуждения, исправлять сказанное и написанное.

В идейной и политической борьбе 1920–1940-х гг. историческая поэтика была маргинальным явлением. Эффект издания трудов Веселовского в 1938–1940 гг. был прерван началом Великой Отечественной войны, в 1947–1949 гг. наследие ученого подверглось суровой критике в «борьбе против реакционных идей в русской литературе», «низкопоклонства перед Западом и космополитизма», но каждый раз статус исторической поэтики и круг ее последователей восстанавливались.

В 1960–1980-е гг. наступил ренессанс исторической поэтики. Журналы охотно публиковали статьи о поэтике фольклора, древних и новых литературах, творчестве и произведениях именитых авторов, национальных стилях мировой литературы. Успеху направления сопутствовали открытия поэтики древнерусской литературы [Лихачев, 1967, 1973], поэтики жанров, творчества Достоевского и Рабле [Бахтин, 1963, 1965, 1975], поэтики раннехристианской словесности [Аверинцев], поэтики античной словесности в истории эстетики [Лосев], античной поэтики, поэтики русского и европейского стиха [Аристотель и античная литература], [Гаспаров, 1974, 1984, 1989], [Историческая поэтика, 1986: 188–209], обновление теории литературы, поэтики, текстологии и компаративистики [Михайлов, 1989, 2006], труды других выдающихся ученых.

В круг этих открытий следует включить и исследования А. Ф. Лосева, который последовательно разрабатывал поэтологические аспекты в своей многотомной исторической эстетике («История античной эстетики» и др.) [Лосев; т. 1–8]. Особенно следует отметить его «аристотелевский» том [Лосев; т. 5]. В отличие от Веселовского, который пришел к исторической поэтике через историческую эстетику, А. Ф. Лосев органично совмещал в своих трудах и историческую эстетику, и историческую поэтику.

В 1980-е гг. М. Б. Храпченко представил программу всеобщей исторической поэтики, которая чуть было не стала «парадной» темой Отделения языка и литературы Академии наук [Храпченко], [Историческая поэтика, 1986, 1994]. Можно не сомневаться, если бы не его уход из жизни в 1986 г., он добился бы реализации программы исследований.

Современное состояние исторической поэтики в России характеризуют бесспорные достижения и успехи [Юрченко]. Исследований в этой области больше, чем можно представить. Любой обзор заведомо неполон. Это десятки тысяч публикаций сотен исследователей. Спектр исследований многообразен: преобладает изучение словесности, литературных направлений, языка, категорий эстетики и поэтики, сложились новые исследования (в первую очередь, этнопоэтики [Захаров, 1994, 2020], [Есаулов, 2004a]) и др. Значительным явлением стал цикл исследований И. А. Есаулова о новых категориях исторической поэтики [Есаулов, 1995, 2004b, 2012].

Веселовский намеренно стремился к незавершенности своих исследований. Бахтин адогматичен, нередко противоречив, на каждый его тезис почти всегда можно найти антитезис или исключение. Не приведены и не будут приведены к единому знаменателю концепции Д. С. Лихачева и М. М. Бахтина, В. М. Жирмунского и О. М. Фрейденберг, С. С. Аверинцева и М. Л. Гаспарова, В. Я. Проппа и Е. М. Мелетинского, С. Г. Бочарова и Ю. В. Манна и др. Благодаря Веселовскому историческая поэтика не стала учением или сводом правил и методик, но стала разделом поэтики и направлением исследований, не ограничивала инициативу, способствовала свободе исследований. Для ее развития нужны открытия. В современных публикациях преобладают материалы по исторической поэтике. Необходимы оригинальные идеи, концепции и интерпретации. Ретроспектива и эволюция исторической поэтики обнадеживают.