Рецензия на монографию: Серков П. П. Правоотношение (теория и практика современной правовой политики)

Выход монографии «Правоотношение (Теория и практика современной правовой политики)» известного российской ученого доктора юридических наук, профессора, Заслуженного юриста РФ П. П. Серкова стал ярким событием в научном мире. Работа служит продолжением предыдущей монографии «Правоотношение (нравственность современного правового регулирования)» [1], обладает теми же особенностями, в значительной мере сохраняет уже отмеченные достоинства и недостатки [2].

Специфика определения предмета исследования

Как и в предыдущем случае, содержание монографии не ограничено традиционными для юридической литературы вопросами, связанными с правоотношением, не предполагает их доминирования, и более того, значительная часть этих вопросов остается за рамками авторского внимания. Читатель не обнаружит характерных для подобных публикаций рассуждений относительно структуры правоотношения (в привычных для него терминах), их отраслевой специфики, оснований возникновения, места в механизме правового регулирования и т. д. Предмет рассуждений многократно шире. В названиях всех четырех глав работы, а также всех сорока четырех входящих в эти главы параграфов термин «правоотношение» упоминается лишь единожды.

Многообразие и многоаспектность рассматриваемой проблематики автор, как и в предыдущей работе, связывает с особым местом правоотношения в юридической среде. Так, механизм правоотношений определяется в качестве «основной юридической закономерности правового регулирования» (Ч. 2. – § 2.4), отмечается, что «жесткая прагматика комплекса взаимных естественных зависимостей наделяет механизм правоотношений способностями быть единственной универсальной юридической логической конструкцией, на которой зиждется все правовое регулирование» (Ч. 2. – С. 630).

Исследование правоотношений, по замыслу автора, не только неизбежно даст новый импульс изучению иных правовых явлений, но и будет иметь позитивные внеюридические последствия: «Доказуемость реального существования, но непостижимости метафизических проявлений в правовом регулировании через призму механизма индивидуальных конституционных правоотношений сможет постепенно активизировать осмысление и освоение нравственного и духовного опыта взаимодействия и сотрудничества между гражданами, обществом и государствами, оптимально сближая их усилия» (Ч. 2. – С. 586); «Механизм правоотношений способен сберегать жизненные силы и продлевать благополучные годы субъективной жизни и существования социума в динамике разнообразных, но всегда конкретных актов межличностного общения» (Ч. 2. – С. 669).

По своему содержанию материал не является чисто и даже преимущественно правовым исследованием, скорее это философия права, поскольку основное внимание автора приковано к поиску смысла права, его места в жизни человека и общества.

В монографии отсутствуют обязательные для юридической литературы многочисленные ссылки на правовые источники, оценка судебной и иной правоприменительной практики. В ряде случаев вниманию читателя предлагается «умозрительный испытательный стенд», где в формате условного обозначения («АП-1, БП-2, ВП-3…») перечисляются судебные решения (Ч. 2. – С. 163, 192, 205, 247, 313; Ч. 1. – С. 377, 438, 440, 447, 665 и т. д.). Сами решения в кратком виде отражены в первой части монографии на страницах 311–319, но их содержание, имеющее отношение к рассматриваемому вопросу, остается далеко не всегда очевидным. В единичных случаях приводятся ссылки на нормативные и иные официальные источники (Ч. 1. – С. 378, 407; Ч. 2. – С. 460–461; Ч. 1. – С. 852, 854–855), однако в большинстве случаев лишь в формате их наименований.

В числе выводов отсутствуют предложения, связанные с совершенствованием нормативной правовой основы и практики ее применения. Более того, автор сознательно уклоняется от анализа правовых вопросов в их утилитарно-прагматическом контексте. Правовая материя рассматривается,

Siberian Law Review. 2023. Volume 20, no. 1 что доктринально не объясняется необычность (мягко сказать) динамики в следующей ситуации. Как субъект права, каждый человек доктринально признается обладателем субъективных прав. Вместе с тем во время урегулирования общепри-знаваемого общественного отношения один из субъектов, видимо, лишается своего права этой же доктриной. Более того, снова этой же доктриной он наделяется только субъективной обязанностью, а другой субъект снова необъяснимо от обязанности освобождается» (Ч. 2. – С. 94). «По существу, приходится признавать неизвестность того, что за ощущения послужили доктринальному введению категории субъекта права, каким образом они связывают человека и право и для чего потребовалась эта безмолвная категория?» (Ч. 2. – С. 123).

Для решения подобных вопросов предлагается использовать социологию права, которая, по утверждению автора, «как и догма позитивного права, образно говоря, выступает якорем, удерживающим на одном месте познание и применение закономерностей, реально влияющих на социальную и правовую действительность в несмолкаемо бушующем житейской море чувств, эмоций, мотивов» (Ч. 1. – С. 127), философию, социологию, психологию, вирусологию, зоологию, лингвистику и многие другие науки. Например, на странице 137 (Ч. 2) отмечается, что правовые ощущения выступают естественным индикатором правовой действительности по самоорганизации благополучия существования человека в обществе, что «сознание и психика человека через ощущения обладают способностью распознавать, какие зависимости подлежат юридизации в качестве нравственно оправданных, с помощью каких свойств и для достижения каких состояний» (Ч. 2. – С. 516).

Интересно, что, признавая динамичность привлекаемых для решения

скорее и преимущественно, в качестве социокультурного феномена. Вопросы, традиционно предполагающие изначально юридическую направленность, анализируются через призму метаюридических факторов с использованием нестандартных логических конструкций и терминологии, широчайшего по своей природе и поразительного по разнообразию фактологического и иллюстрационного материала. Автор, конечно, не отрицает практического смысла юридического материала, но обращается к нему на совершенно ином уровне. Например, небезосновательно отмечается, что «право как идейный фундамент межгосударственных отношений в целом безукоризненно корректно обслуживает различные правовые режимы, а значит, фактически любую идеологию» (Ч. 1. – С. 140).

В части постановки исследовательских задач П. П. Серков существенно расширяет традиционные границы юридического исследования. Формулируются задачи принципиально иного уровня. «Важно уяснить, – пишет автор, – имеются ли в социальной среде простейшие “наночастицы”, слагающие правовую действительность и аналитические “точки опоры”, в чем-то связующие, а в чем-то разделяющие эту действительность» (Ч. 1. – С. 87); «Юридическое научное сообщество, разрабатывая правовую теорию, упустило из виду что-то очень важное в ее форме и содержании, а как следствие, и в отмеченном приспособлении. Поэтому не получается установить, кто из исследователей прав полностью или частично, а кто не прав и в какой части, вследствие чего возникла и сохраняется концептуальная неизвестность относительно адекватного отображения современной естественности правовой действительности» (Ч. 2. – С. 23).

Подобные подходы позволяют генерировать необычные исследовательские вопросы. «Главное заключается в том, подобных вопросов перечисленных наук, автор не связывает подобную возможность с наукой юридической. «Если право, – задается вопросом П. П. Серков, – представляет собой нормативный порядок, то неясны причины, по которым полемика вокруг соотношения права и закона окончательно не завершилась?». На наш взгляд, потому, что многие элементы правовой материи связаны с вопросами, здравый смысл при ответе на которые – категория конкретно историческая, способная иметь географическую, политическую, социально-культурную и иную специфику, подвластная правилам темпоральной логики.

Для оценки представленных П. П. Серковым предложений уместно провести аналогию и вспомнить, что в советской и современной российской юридической литературе не принято отграничивать науку административного права от науки государственного управления, как это происходило, например, в работах классиков камералистики Ж. А. Д. фон Юсти, Ж. Э. Пюттера, И. фон Соненфеля, Л. фон Штейна и т. д., а также более поздних зарубежных исследователей, например французских административистов Б. Гурнея, Ж. Веделя, Р. Драго и т. д.

В контексте подобного противопоставления наука государственного управления не является нормативистской, она направлена на изучение закономерностей деятельности государственной администрации с использованием методологии, более близкой философии, психологии, социологии, истории и т. д. Как уже отмечалось в предыдущих работах рецензента, ценность подобного подхода заключается в способности науки государственного управления оперировать весьма разнообразным инструментарием, а также в меньшей зависимости научной доктрины от политической конъюнктуры. По словам А. Ф. Вивьена, государственное управление «больше изучает социаль- ные явления, нежели писаные законы, она делает более смелые обобщения и свободнее в выборе решений…» [цит. по: 3, с. 10]. Подобный подход эффективен против правового идеализма, выражающегося в убежденности исследователя в абсолютной достаточности правовых средств для решения любых юридических проблем. В то же время увлечение им таит и существенные недостатки. Как отмечает Р. Драго, «те авторы, которые занимаются наукой государственного управления, не зная административного права, в результате сложных исследований вновь открывают закономерности, которые уже хорошо известны студентам второго курса» [3, с. 13]. Но главное заключается в том, что сознательный отказ от использования метода абстрагирования закономерно ставит перед исследователем заведомо неразрешимые задачи в части широты предмета исследования при определенных требованиях к глубине проработки вопроса. В частности, не очень понятно, каким должен быть объем такой работы, должен ли такой научный текст содержать материал и выводы, представляющие научный интерес для профессионального психолога или физика, если да, то уместно ли в таком случае говорить о научной специализации исследователя.

Специфика стилистики изложения научного материала

Как и прежде, особенностью работы остается яркий, но очень сложный для восприятия стиль изложения. С определенной степенью условности его можно сравнить со стилистикой художественного произведения, автор которого вправе пожертвовать ясностью, недвусмысленностью текста в угоду другим обстоятельствам и задачам: для создания особой художественной композиции, для подчеркивания глубины, объемности восприятия произведения, учета индивидуальных особенностей исполнителя, передачи собственного эмоционального отношения к событию и т. д.

В рецензируемой монографии категории нередко упоминаются описательно, с использованием многозначительных терминов, сложных терминологических конструкций, нестандартных ракурсов, непредсказуемо чередуется при этом сложность постановки вопроса от, казалось бы, очевидных до совершенно неожиданных. Многие положения работы могут быть поняты только в результате анализа контекста, например: «прагматизм правоприменительного достижения конкретики справедливости приемлет лишь единственно возможный вариант в виде убедительной доказанности научных выводов» (Ч. 1. – С. 166); «известно, что в современной юриспруденции превалирует доктринальный подход придания приоритета интуиции, а не выявлению и обоснованию юридической сути присущих глубинных повторений в каждом отдельно взятом факте “деятельности людей”» (Ч. 2. – С. 501–502); «…для осуществления дел аналитики реальных сюжетов в естественности правовой действительности. Об этом свидетельствует неясность того, как надо рассуждать о делах в формате правовой доктрины» (Ч. 2. – С. 99); «не ясны причины, по которым приоритет в понимании новых векторов регулирования придан лишь право-образованию. По крайней мере, возникает потребность в объяснении того, что умолчание о правореализации не ограничивает понимание так называемой догмы права, что в таком “урегулированном” виде не сохраняет регулятивные способности. Соответственно, в познании только “государственного правообразования” прояснится, что образует “другое” право, каким образом и для чего это происходит» (Ч. 2. – С. 449) и т. д.

Как представляется, П. П. Серков достаточно скептически относится к эффективности традиционных для современной юридической науки методов познания. «Современное своеобразное научное “кружение” вокруг того, что было сказано в прошлом, не способствует последовательному и всестороннему выявлению, уяснению, доказыванию и объяснению того, что, для чего и каким образом происходит в современной правовой действительности. Доводы об интеграции научных точек зрения в целом правильные, но они не означают формирования комплексно структурированных юридических знаний» (Ч. 1. – С. 165). Как результат: «В правовой теории отсутствуют юридические закономерности» (Ч. 1. – С. 162); «сложно разглядеть масштабные исследовательские успехи, когда новые поколения исследователей пытаются изменять понятийный аппарат, но из десятилетия в десятилетие сохраняют сложившуюся методику научных рассуждений, несмотря на неподтвержденность ее состоятельности в решении тактических задач и движении к долгосрочным перспективам» (Ч. 1. – С. 84); «теории прошлого воспринимаются в форме их пересказа» (Ч. 2. – С. 24); «в 21 веке не выявлено единой юридической конкретики, способной глубинно объединить точки зрения, гипотезы и теории авторов прошедших эпох и недавнего прошлого» (Ч. 2. – С. 51); «снова приходится констатировать, что правовая аналитика идеалов должного и ежедневного сущего как проявление правовой онтологии не основана на фундаменте системной конкретики одних и тех же признаков, критериев и параметров» (Ч. 2. – С. 266).

Специфика структуры работы

Первая часть монографии охватывает две главы: «Конкретика справедливости. Неведомые закономерности или утопия» и «Сущность правовой политики».

Нельзя не согласиться с автором в том, что «исследовательская пытливость должна приводить к углубленному проникновению в это бытие, а не вращаться вокруг в целом общих рассуждений о важности права, справедливости и т. д.» (Ч. 1. – С. 82), «должностные лица, наделенные государственной властью, имеют полное право на то, чтобы получать от юриспруденции высококачественную аналитику и выверенные предложения о видении того или иного явления и события правовой действительности» (Ч. 1. – С. 86) и иными подобными утверждениями. В ходе своих рассуждений автор фиксирует бесспорную связь между правовыми и этическими категориями: «идеи и слова юридической науки в первую очередь обязаны ориентировать на нравственные дела и противостоять культивированию безнравственных дел» (Ч. 1. – С. 190); «справедливость обязана обладать системной конкретикой динамических ресурсов в актах применения системы права, а также каждой отдельно взятой правовой нормы» (Ч. 1. – С. 106); «современная юриспруденция обязана выявить юридическую конкретику действия вируса безнравственности в естественности правовой действительности» (Ч. 1. – С. 484); «юриспруденция должна заниматься исследованием комплексности этико-юридической модели социальной организации жизни сознания, а не права и этики раздельно» (Ч. 1. – С. 565). При этом за основу принимается близкая к безусловной предопределенность правовых категорий нравственными: «Юриспруденция занимается познанием всех правовых вопросов, но не затрагивает главного – степени эффективности влияния права на формирование нравственно оправданной идеологии мер правовой политики» (Ч. 1. – С. 459). В конечном итоге автор приходит к небесспорному заключению, что «сущность естественной гармонии правового регулирования всего многообразия межличностного общения заключается в обеспечении достижения конкретики справедливости»

(Ч. 1. – С. 621). Однако, как уже отмечалось ранее, характер соотношения указанных категорий выглядит более сложным, в том числе речь идет и о взаимосвязи правовых норм с нормами иных социальных регуляторов. Как отмечается в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви, «право содержит в себе некоторый минимум нравственных норм, обязательных для всех членов общества. Задача светского закона – не в том, чтобы лежащий во зле мир превратился в Царствие Божие, а в том, чтобы он не превратился в ад».

Рассуждая о правовой политике, П. П. Серков вполне справедливо отмечает, что «если объектом правовой деятельности выступают общественные отношения, то объектом правовой политики – правовая жизнь в целом.... объектом правовой политики можно считать и правовую деятельность, которая, в свою очередь, является составной частью правовой действительности, важнейшим сегментом правового развития общества» (Ч. 1. – С. 405). В главе анализируются исторические начала правовой политики, характеризуются ее закономерности, отражается связь правовой политики и правовой социализации. В то же время довольно неожиданно, что, раскрывая понимание современной правовой политики (Ч. 1. – § 2.3), автор за основу принимает рассуждения не о политике в праве, а о праве в политике, что, очевидно, предполагает иную расстановку приоритетов.

Вторая часть монографии основана на противопоставлении весьма специфических категорий «неопределенности» (первая глава) и «определенности» (вторая глава) в правовой сфере. Как и в предыдущих разделах работы, формулировки названий параграфов проявляют некоторые элементы научно-публицистического стиля, вследствие чего читателю, вероятно, будет трудно (если вообще возможно) спрогнозировать, о чем пойдет речь

Siberian Law Review. 2023. Volume 20, no. 1 веденного исследования. Не случайно автор, явно симпатизируя второму варианту, тем не менее в качестве вывода предлагает следующий тезис: «Парадокс заключается в том, что в естественности неисчислимого повторения актов общения, включая межгосударственные отношения, проистекающих на протяжении тысячелетий современной юриспруденции, не выявлены универсальные показатели, единообразно характеризующие динамику и ощущения соответствующей правовой действительности» (Ч. 2. – С. 51).

В оригинальной стилистике и манере изложения текста кроется нехарактерная для научного текста особенность. По своему содержанию материал в большей степени отражает не результаты исследований автора, а его наблюдения и описание отношения к ним. Рассуждения о «неопределенностях в праве» не сопровождаются формулировками утверждений, позитивный смысл которых предполагает наличие нового знания об общеизвестных фактах, получения знания, превосходящего общеизвестные представления о соответствующем предмете. Например, отмечается, что «несмотря на “мощь человеческого разума“, проблема права и свобод, а также “компенсации опасностей самоопределения и свободы” обсуждаются без использования результатов юридической науки» (Ч. 2. – С. 23); «не известны юридические препятствия, по которым результаты “правопознания” до настоящего времени не объединяются в идеях, словах и делах за счет унифицированных признаков, критериев, параметров того же правопонима-ния» (Ч. 2. – С. 40); «парадокс правовой диалектики проявляется в том, что в статике искусственности права доктринально усматривается единство и борьба противоположностей, а в естественной динамике событий правовой действительности ощущения противоречивости даже не предполагаются» (Ч. 2. – С. 163) и т. д. При этом в выводах работы понятные

в последующих параграфах: «Неопределенности правовой диалектики», «Неопределенности метафизики в праве», «Определенности правовых уроков вирусологии», «Определенности закономерностей правового регулирования», «Определенности некоторых аспектов правового регулирования» и т. д.

В первом параграфе «Неопределенность столпа юриспруденции» на странице 23 П. П. Серков отмечает: «Юридическое научное сообщество, разрабатывая правовую теорию, упустило из виду что-то важное в ее форме и содержании… Поэтому не получается установить, кто из исследователей прав полностью или частично, а кто не прав и в какой части, вследствие чего возникла и сохраняется концептуальная неизвестность относительно адекватного отображения современной естественности правовой действительности». Продолжая эту мысль, автор использует термин «столп юриспруденции», под которым понимает собрание исследовательских идей, слов и дел «всей цивилизации», которое положено «в основу формирования современных доктринальных приоритетов права». При этом предлагается два варианта современного исследовательского «распоряжения» отмеченным наследием: 1) пересказ рассуждений с фрагментарными ссылками на текст, 2) «погружение в юридические смыслы точек зрения и, гипотез и теорий… их включение в доктринальную аналитику и богословскую мысль» (Ч. 2. – С. 25), на основании чего строятся рассуждения о существующих неопределенностях.

Подобный подход, на мой взгляд, не выглядит перспективным, во-первых, в силу необъятности предмета исследования и грандиозности обозначенной задачи, во-вторых, в силу того, что отмеченная вариативность представляет собой разные стороны одного и того же явления, а их сочетание – разницу в качестве про- рекомендации на этот счет отсутствуют. Обличение неэффективности предыдущих подходов к проведению научных исследований в области юриспруденции не завершается ни систематизированными рекомендациями, ни примерами решения прикладных вопросов посредством использования новой научной парадигмы. В качестве ожидаемых выводов читателю в конце каждого параграфа предлагаются парадоксы, характеризующие, по мнению автора, предмет исследования.

Раскрывая наименования тем, отраженных в названиях параграфов, автор весьма активно использует ссылки на недоказанность того или иного факта, на маловероятность возможности его отрицания как на обоснование своих выводов: «вряд ли получится убедительно отрицать, что правовые идеи, слова и дела обязательно предназначены для конкретного человек, общества в целом и образованного им государства» (Ч. 2. – С. 80); «не представлены доказательства того, что доктринальная несогласованность идей и слов о правопонимании единообразно воспринимается человеком, общества и государством» (Ч. 2. – С. 89); «не представлены доказательства того, что доктринальная несогласованность идей и слов о правопонимании единообразно воспринимается человеком, обществом и государством… в частности, не встретилось доказывания и того, что эти идеи и слова последовательно способствуют обучению всех членов общества делам нравственного смирения перед своими обязанностями и нравственного терпения чужих прав, прививают ответственные ощущения совести и вины, взаимного уважения» (Ч. 2. – С. 189) и т. д.

Полагаю, что задача доказать что-либо, как правило, ставится в случае наличия разумных сомнений в привычных способах решения соответствующего вопроса. В этом смысле «недоказанность» также должна быть доказанной, а «неопределенность» обоснована убедительными аргументами, подтверждающими наличие вариативности в способах решения стандартных вопросов, а также научно-практической значимости этой вариативности. Считаю, что этот компонент не нашел в работе надлежащего отражения.

Заключение

Следует признать, что представленная монография содержит интереснейший материал для научного осмысления. Нет никаких сомнений в том, что в ней читатель встретится с автором, обладающим богатейшим профессиональным и жизненным опытом, широчайшей эрудицией, настойчивостью, мощным терминологическим арсеналом и удивительной способностью обращать внимание на неочевидное в казалось бы банальных для каждого юриста вопросах.