Реконструкция личного и социального окружения сестры милосердия по материалам автодокументальных текстов Ю.В. Буторовой 1914-1916 гг.

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Правительства Самарской области в рамках научного проекта №18-49-630006 «Семейные архивы:

проблемы реконструкции и археографии (на примере архива Ю.В. Буторовой)».

В исторических исследованиях первых десятилетий XXI века заметно переключение фокуса внимания историков с изучения событий к изучению состояний. Это наблюдение стало общим местом в исследовании поздней Российской империи 1890-х – 1910-х гг. Особенно ярко эта трансформация наблюдается в изучении Первой мировой войны. В поле внимания историков попали такие сюжеты, как религиозность, этнич-ность, история эмоций, гендер, коммеморации, имагология, актуализирующие различные проявления индивидуальности и коллективности участников войны. Эти изменения, характеризующие явную антропологизацию исторической науки, выдвигают на первый план работу с теми историческими документами, которые позволяют исследовать индивидуальный опыт акторов исторических событий. Такой поворот в сторону «авто-текстов» или «я-документов», как они именуются в зарубежной историографии, поставил перед всеми гуманитарными науками задачу междисциплинарного синтеза, поскольку изучение автодокументальных текстов стало невозможным без объединения усилий специалистов в разных гуманитарных областях (истории, лингвистики, филологии и т.д.).

Исключительный интерес для данного исследования представляют предпринятые историками попытки выявить особенности женских автодокументальных текстов. Одним из самых влиятельных сегодня исследователей женских текстов и гендерной истории в целом является Н.Л. Пушкарева. Она исходит из того, что, в отличие от мужских авторских жизнеописаний, которые имеют в целом «квазидемонстратив-ный, официально-публичный портрет», женские тексты представляют собой скорее «эмоциональный портрет» автора, а также проявление его творческого воображения1. Опираясь на это наблюдение, А.В. Белова полагает, что эго-документы «не только служат источниками типичного для своего времени восприятия внешних событий, но прежде всего выражают грань вну-трипсихического переживания, сокровенные мечты и страхи, сознательные и бессознательные стратегии действия и вытеснения, являются своеобразным дисплеем женской субъективно-сти»2. Проблематизация методологии подобного подхода к женским текстам вызывала проведение ряда точечных исследований, демонстрирующих специфику анализа эго-документов на конкретных примерах3.

При этом для историка важно понимание лингвистического инструментария работы с текстом. К примеру, анализ женских автодоку-ментальных текстов XIX века, предпринятый И. Савкиной, позволяет сформулировать основные вопросы, через призму которых следует рассма- тривать личность автора-женщины: Что мотивирует автора? Как автор репрезентирует свое Я? и т.д.4 Следует отметить, что подобный анализ текста редко интересует историка, работающего с женскими эго-документами, поскольку в большинстве работ, посвященных этим текстам, по-прежнему преобладает стремление вычленить из текста события. Немногочисленные исключения из этого пока еще общего правила – публикация женских текстов, осуществленная О.Р. Демидовой5.

Благоприятным условием для расширения инструментария историка в работе с автодоку-ментальными текстами является публикация мемуаров и дневников участников и современников Первой мировой войны, в том числе сестер милосердия. В частности, были опубликованы воспоминания сестры милосердия Т.А. Варнек, записки А.А. Ждановой, записки Х.Д. Семиной, дневник В.И. Чеботаревой, воспоминания Л.Л. Васильчиковой, представительниц императорской семьи6, фрагменты воспоминаний А.Ф. Пущиной, В.Ф. Татариновой и ряд других текстов7. Среди опубликованных на сегодняшний день автодокументальных текстов дневники составляют меньшинство. В этой связи обращение к женским дневниковым записям периода Первой мировой войны является необходимым звеном в формировании фундаментальных подходов к пониманию, комментированию и изданию женских автодокументальных текстов.

В основе данного исследования лежат военные дневники и письма Юлии Владимировны Буторовой (1885-1946), которые были написаны ею в 1914-1916 гг. Все это время, будучи сестрой милосердия, Буторова находилась на Юго-Западном фронте, сначала при 2-м передовом санитарном поезде Красного Креста8, с 14 марта по 9 апреля 1916 г. – во главе одного из летучих отрядов при XI армии, а с июня 1916 г. – в составе 2-й Ксениевской летучки при 18-м корпусе XI, а затем VII армии9. Дневник обрывается в декабре 1916 г., однако известно, что Ю.В. Буторова находилась на фронте вплоть до осени 1917 г.10

Целью данной статьи является реконструкция личного и социального окружения Юлии Владимировны Буторовой. Установление иерархии личных связей, произведенное на основании анализа упоминаемых в тексте дневников Ю.В. Буторовой лиц, а также ранжирование ее социального окружения позволят включить семью Буторовых в социальный контекст эпохи – придворный, дворянский, чиновный и военный, – и дадут в руки исследователей инструмент для более глубокого проникновения в текст ее дневников.

Для выявления иерархии личного и социального окружения Ю.В. Буторовой авторы использовали метод контент-анализа. Этот ме- тод формализованного исследования больших текстовых массивов призван упорядочить хаотичное, разбросанное по всему объему записей упоминание интересующих авторов лиц, дает возможность выстроить их иерархию по принципу частотности и смоделировать варианты отношений Ю.В. Буторовой в кругу семейных, родственных и профессиональных связей.

Ограничения использования этого метода для широких обобщений вызваны фрагментарностью имеющихся записей: Ю.В. Буторова вела их нерегулярно, в тексте дневников есть большой перерыв, с августа 1915 г. до марта 1916 г., который отчасти восполняется сохранившимися текстами не отправленных ею писем (их адресат на данный момент точно не установлен – на титульном листе рукой Ю.В. Буторовой подписано «отдать Алексею Крейгелю», а в литературе высказывается мнение о том, что речь идет об Алексее Клейгельсе)11. Прерывается текст августом 1916 г. Кроме того, методом контент-анализа можно лишь констатировать определенную статистическую частотность в тексте, но ее сложно однозначно объяснить. Количество упоминаний того или иного лица в дневнике может быть вызвано не столько значением этого человека для эмоционально-психологического состояния автора текста, сколько обыденными внешними обстоятельствами, в то время как действительно значимые лица (в данном тексте это, несомненно, адресат писем) оказываются «фигурами умолчания», установить которые помогает лишь аналитический метод работы с текстом.

Начальным этапом исследования было построение гипотетической иерархии личного и социального окружения Ю.В. Буторовой, которая сформировалась у авторов при работе с текстами дневников и писем. Далее был произведен контент-анализ, который позволил более четко структурировать группы в личном и социальном окружении Буторовой, упорядочить в них вертикальную иерархию по принципу частотности упоминаний в тексте, а также уточнить основание для выделения самих групп.

Контент-анализ проводился по следующим критериям: количество упоминаний в тексте; взаимосвязи; контекст упоминаний; частотность упоминаний по годам. Полученные данные были сведены в один массив, и на основании его анализа авторами статьи была смоделирована следующая система личных и социальных связей Ю.В. Буторовой: личное окружение, сослуживцы, случайные знакомые.

Первый уровень упоминаемых в дневнике лиц – личное окружение Ю.В. Буторовой: семья, родственники, друзья и близкие коллеги, с которыми у нее сложились особые, доверительные отношения. Основным критерием объединения лиц в эту группу являлась установленная в ходе генеалогических изысканий сеть родственных связей, а также анализ содержания текста дневников, показывающий личный характер отношений с людьми.

Авторам удалось выделить лингвистический критерий для определения особо близких к Ю.В. Буторовой лиц – характерное для текста дневников обозначение близких лиц уменьшительно-ласкательными прозвищами или редуцированными вариантами имен. Так, в тексте мать Ю.В. Буторовой, Софья Николаевна Буторова (1862-1940), всегда «Мамá»; брат, Николай Владимирович Буторов (1884-1970), – «Котя» или «Котик»; племянница, Софья Константиновна Шабельская, – «Софочка»; дальние родственники Екатерина Николаевна и Михаил Николаевич Скалон – «Катя» и «Мика»; близкие подруги Анастасия Андреевна Кузьмина-Караваева – «Ната» и, возможно, «Настасья», Мария Францевна Кох – «Маруся»; знакомые армейские чины – барон Андрей Романович фон Кнорринг – «дядя Андрей», князь Георгий Николаевич Сумбатов – «Сумбатик», Александр Федорович Баумгартен – «Бум» или «Бумочка» и т.д. Стоит уточнить, что «Ната» [Кузьмина-Караваева] и «дядя Андрей» [Кнорринг] – формы обращения, которые бытовали в окружении Ю.В. Буторовой. Любопытно, что в воспоминаниях матери Ю.В. Буторовой также встречаются подобные сокращения, что позволяет предположить некую семейную привычку помимо распространенной в обществе культурной нормы12.

Частотность упоминаний членов этой группы – с августа 1914 по март 1915 г. сопоставима с частотностью упоминаний армейского руководства, которое определяло основные действия на том участке фронта, где находилась Ю.В. Буто-рова, и потому часто ею называлось. К примеру, Мамá и генерал А.Н. Селиванов одинаковое число раз появляются в ее записях. В дальнейшем это соотношение меняется: во второй тетради, с апреля 1915 по июнь 1916 г., личное окружение заметно уступает по частоте упоминаний армейскому руководству или сослуживцам по Красному Кресту, исключение составляют только появившиеся у нее в 1916 г. приятели – армейские офицеры из штаба VII армии, 146-го пехотного Царицынского полка и ряда других армейских частей.

Первая подгруппа в личном окружении Ю.В. Буторовой – ее семья: мать, брат с сестрой, зять и племянница. В 1914 - начале 1915 г. на страницах дневника чаще всего появляется ее мать – Софья Николаевна Буторова. Две трети упоминаний о матери связаны также с сестрой, Ольгой Владимировной Буторовой, в замужестве – Ша-бельской. В первые месяцы войны (до декабря 1914 г.) «Мамá и Оля» предстают в тексте самыми частыми адресатами беспокойства. Причи- ной его было преимущественно отсутствие постоянного сообщения. Еженедельно, а порой и ежедневно, Ю.В. Буторова пишет о том, что не получает от них писем, переживает, представляет их волнение о себе самой, своем брате и зяте, которые также находятся на фронте, просит знакомых при случае позвонить им в Петербург.

Интересно, что, в отличие от матери, о которой Буторова неизменно пишет с обожанием, о сестре она порой высказывается с явным чувством обиды и даже ревности. В период, когда коммуникация с сестрой есть, она восклицает: «Счастливая Оля. Никакая жизнь – даже самая деятельная и полная – не заменит семью, мужа и такую Софочку»13. Когда же писем от сестры нет уже долго, тон дневника меняется: «Оля так мало мне пишет, и так мало находит, что мне писать, когда здесь каждая строка мне дорога»14 или «Олечка как будто забыла. Или она так поглощена Костей и Софочкой, что я для нее больше ничего не значу»15.

Особое место в дневнике Ю.В. Буторовой занимает ее племянница, дочь Ольги и Константина Шабельских – Софочка. Незамужняя в то время Юлия Буторова, не имевшая еще своих детей и ушедшая на фронт в том числе из-за потребности освободиться от сковывавших ее мыслей о собственном замужестве, в первые месяцы войны сильно скучает по девочке, постоянно о ней думает – так что в самый разгар военной операции, отступления русской армии и распространения дифтерита она идет в город (Львов. - прим. авт .) покупать девочке куклу¹⁶. Больше всего она беспокоится о том, чтобы получить фотографию Софочки: «Теперь я развесила все фотографии и мне приятно иметь их всех около меня»¹⁷.

О брате, Николае, Ю.В. Буторова особенно часто пишет в период активных военных действий на Северо-Западном фронте, где он находился, – с конца ноября до середины декабря 1914 г., – и исключительно в контексте беспокойства за его жизнь и здоровье. В половине случаев она упоминает о том, что молилась за брата18. В записях 1915-1916 гг. тон дневника становится более сдержанным. Буторова лишь дважды упоминает о брате в 1915 г., когда речь заходит о доме, а в 1916 г. только раз в тревоге замечает: «Храни его, Боженька, и упаси. Так страшно, что и думать не хочется»19. Переживание страха за близких, особенно за воюющих брата и зятя, со временем вытесняет мысли Ю.В. Буторовой в пространство эмоциональных переживаний, воплощением которых являлась для нее молитва. Судя по дневникам, в 1915-1916 гг. она все реже думает о доме и семье, а в те моменты, когда эти воспоминания ее захватывают – молится за них. Семейное окружение постепенно вытесняется из мыслей Ю.В. Буторовой подругами по службе в отряде и армейскими приятелями, а беспокойство о близких все больше сопрягается с желанием смягчить им удар в случае ее гибели на войне: «Мысль о смерти приходит нам всем в голову. Перекрестили друг друга. Я попросила Нину, если со мной что-нибудь случится, осторожно дать знать Мама»20.

Вторую подгруппу личного окружения Ю.В. Буторовой в тексте дневников составляют ее родственники. Буторовы, представители Симбирского дворянства, по женской линии – потомки Дениса Васильевича Давыдова. Предки Буторовых-Давыдовых в той или иной мере имели отношение к армии: почти все мужчины являлись кадровыми военными, действующими или в отставке. Гражданское образование, правда, по настоянию матери, получил только брат Юлии Владимировны – Николай21, однако и он с началом Первой мировой войны ушел на фронт помощником уполномоченного I-го Петроградского передового отряда имени В.С. и С.П. Ели-сеевых22. Из женщин многочисленной родни Юлии Буторовой, кроме нее самой, на фронте были ее троюродная тетя – Екатерина Николаевна Скалон, урожденная Хомякова, и троюродная сестра Ольга Николаевна Давыдова23.

В записях 1914 г. Ю.В. Буторова часто упоминает Екатерину и Михаила Скалон, находившихся на том же участке фронта, что и она. Муж Е.Н. Скалон, Михаил Николаевич Скалон (18741943), – генерал, командир 36-го Орловского пехотного полка. Когда в начале 1915 г. военные дороги Буторовой и Скалон разошлись, их имена перестали встречаться в дневнике.

Характерно, что все сделанные Ю.В. Буторо-вой записи о родственниках в той или иной степени связаны с военными действиями. Несколько раз она пишет о своем дальнем родственнике «дяде Ване» – полковнике Иване Алексеевиче Амбразанцеве-Нечаеве (1866-1914), командире 175-го Батуринского полка, погибшем в бою 24 ноября 1914 г. в Галиции. Все упоминания о нем окрашены личными переживаниями: сначала сожалениями о том, что она не знала о его гибели и не смогла «достойно проститься», хотя его везли тем же поездом, что и бригаду Ю.В. Бу-торовой, затем – изумлением от известия о его давнем «романе с Мамá», наконец, явным удовольствием от разговора с солдатом бывшего полка «дяди Вани», из которого она узнала, что его в полку уважали за то, что он «ел всегда из котла и уговорил офицеров делать то же, и что от этого пища солдат была удивительно вкусная»24.

Среди родственников Ю.В. Буторовой оказались и представители руководства Красного Креста, которые приезжали с инспекцией на место ее службы – в частности, известный общественный деятель Николай Алексеевич Хомяков (1850-1925), отец Кати Скалон. Об одной встрече с ним она записала в дневнике: «В Львове был Хомяков и Терещенко. Делали ревизию и сказали, что я идеальная старшая сестра»25. Однако родственные отношения не избавляли ее от «критического разноса», о котором она также пишет в дневнике26. В то же время она вполне прагматично использовала родственные связи для того, чтобы обойти решения руководства, казавшиеся ей непрактичными с точки зрения административной или просто нежелательными с личных позиций. Такова, например, история ее жалобы Алексею Алексеевичу Брусилову (1853-1926), командовавшему в 1914 г. VIII армией Юго-Западного фронта: «Если бы взорвали этот мост, 8-ая армия голодала бы, по крайней мере, 2 недели. Я об этом сегодня написала Андрею Бенкендорфу (троюродному брату, начальнику связи штаба VIII армии. – прим. авт.), чтобы он доложил Брусилову»27.

В третью подгруппу личного окружения Ю.В. Буторовой можно выделить ее подруг – сестер милосердия. Контент-анализ дневника показал динамику ее отношений с подругами уже к середине 1915 г. и смену иерархии наиболее близких ей друзей. В первые месяцы войны она чаще упоминает своих довоенных подруг – родственниц или однокурсниц по Екатерининскому институту и краткосрочным курсам медицинских сестер при Кауфманской общине: Нату Кузьмину-Караваеву, Катю Скалон, Марусю Кох (Марию Францевну Кох), Мару Туркову (Марию Кузьминичну Туркову), Агу Голицыну (Аглаиду Павловну Голицыну). Аглая Голицына 26 сентября 1914 г. получила назначение в один из лазаретов общины Красного Креста28, и в дальнейшем их общение свелось к переписке. Мара Туркова, видимо, была переведена.

Со второй половины 1915 г. круг подруг Ю.В. Буторовой замыкается уже исключительно на девушках, с которыми она вместе работает в поезде, а потом в передовом отряде: Надя Кох (Надежда Францевна Кох, сестра Маруси Кох), Ирина Урусова (княжна Ирина Николаевна Урусова) – к 1916 г. уже «Надюша» и «Ириша», а также Нина и Настасья, точно установить личности которых пока не удалось. И хотя частота упоминаний Надежды Кох в 1916 г. даже выше, чем ее сестры, из текста все-таки следует, что Мария Кох была не просто сослуживицей, а близкой подругой и наперсницей Юлии Владимировны, посвященной в ее сердечные тайны, в то время как о Наде и Нине она пишет, как правило, в рядовых коммуникативных ситуациях. Заметно выделяется Ирина Урусова, с которой весьма религиозная Юлия Буторова частенько ходит в церковь, что, вероятно, связывало быт девушек еще более тесно. Любопытно, однако, что, упоминая о сестре Ирины, Марине Николаевне Урусовой (в замужестве Вогак) и рассуждая не- сколько раз о том, как у нее меняется мнение о ней, Юлия Владимировна ни разу не упоминает о родственных связях с Ириной.

В целом, судя по тексту дневников, девушек этой группы связывали не только трудовые будни, смертельная опасность и тяжелая физическая работа, но и совместный отдых, прогулки, беседы на отвлеченные темы, споры о литературе, музыке и женской эмансипации. Ю.В. Бу-торова довольно часто писала о событиях, происходивших с ее подругами: влюбленностях, отношениях с родственниками, разговорах. С осуждением она пишет о влюбленности одного есаула в Надежду Кох: «Она для него мечта, ангел, сошедший с небес. Эта барышня, говорящая на всех языках, кажется ему недоступным божеством. А для нее это ни к чему не нужная победа…»29. В то же время она искренне радовалась за Марию Кох, когда ту наградили медалью за отвагу, упомянув, что это был второй случай награждения сестры милосердия на Юго-Западном фронте. При этом Буторова не скрывает своего ревнивого отношения. «Как жаль, что меня там не было», – пишет она об эпизоде, за который была награждена М.Ф. Кох30. Только в марте 1915 г. сама Юлия Владимировна в составе всей поездной бригады была награждена Георгиевской медалью IV степени31.

С некоторыми из своих подруг Юлия Владимировна продолжила общаться и после окончания войны. В частности, Надежда Кох стала женой ее брата Николая и матерью двух ее племянников – Владимира и Марии. С Натой Кузьминой-Караваевой она встретилась в эмиграции в Швеции и общалась с ней до своего отъезда в Германию32.

Наконец, отдельную подгруппу в личном окружении Ю.В. Буторовой составляли приятели – офицеры полков, входивших в 37-ю дивизию XI армии, штабные офицеры VII армии, II кавалерийского корпуса. Эта группа лиц выделяется лишь по данным 1916 г., однако она довольно многочисленна: самыми частыми героями ее рассказов становятся кн. Г.Н. Сумба-тов (командир 146-го пехотного Царицынского полка), Швиковский (личность пока установить не удалось, возможно, один из представителей рода Повало-Швыйковских), бар. А.Р. Кнорринг (генерал для поручений при военном генерал-губернаторе Галиции в 1914-1916 гг.), А.Ф. Баумгартен (подполковник, старший адъютант штаба 7-й армии), Т.К. Ваденшерна (начальник 37-й пехотной дивизии), кн. В.А. Вяземский (адъютант великого князя Михаила Александровича – командира Дикой дивизии) и некоторые другие. Этот круг общения сложился в бытность работы Ю.В. Буторой в передовом отряде при XI армии, что придавало статичность и постоянство отношениям. Его появление показывает форми- рование к третьему году фронтовой жизни своего рода «зоны комфорта» – «очеловечивания» фронтового быта, перемещение в него привычек довоенной светской жизни (званых обедов, вечеров с «песельниками», прогулок за цветами и пр.), привыкания, приспособления к фронту, который стал к 1916 г. частью обыденной жизни, где есть место не только работе или геройству, но и кокетству, флирту, романтике – всему тому, что в 1914 г. Буторова осуждала или отвергала.

По документам и воспоминаниям участников войны, сестры милосердия на фронте пользовались большим вниманием со стороны мужчин. На фривольное поведение барышень-сестер обращают внимание и современные ис-следователи33. Дневник Юлии Буторовой содержит двоякое понимание этого явления. С одной стороны, она показывает, что компания сестер милосердия, в которую она входила, старалась вести нравственный образ жизни, пробуждая в мужчинах рыцарские начала, а не первобытные инстинкты. К примеру, она упоминает о пьяной выходке одного офицера, явившегося к медсестрам «развеять скуку и развлечься», которая закончилась грубым скандалом34, и пишет о том, что такое моральное поведение сестер вызывало уважение солдат и офицеров, которые видели в общении с сестрами возможность «отвести душу … и облегчение в походной жизни»35. С другой стороны, иногда она жалуется на то, что ей не давала спать компания сестер с заведующим отряда, которые всю ночь курили и громко смеялись36. В 1916 г. она часто пишет о том, как сестры в компании с офицерами 146-го пехотного Царицынского полка и штабными разъезжали на авто, распевали песни или хохотали: «пришли в дико веселое состояние духа. Говорили глупости, пели стихи»37 или «провожал нас Вяземский и говорил такой вздор, что мы все 4 помирали со смеху»38. Вряд ли подобное поведение сестер воспринималось солдатами, не принимавшими участие в офицерском веселье, в том «нравственном» духе, о котором она пишет.

Второй круг общения – социальное окружение Ю.В. Буторовой – в тексте ее дневников состоит из руководства Красного Креста, коллег по работе, армейских офицеров тех частей, в которых работает ее отряд, а также из раненых, некоторых из которых она называет в дневнике по именам. Это самая многочисленная группа лиц в ее окружении – не менее 45 человек. В отношениях с ними заметны два формата: первый – отношения с близкими по духу и взглядам на жизнь коллегами, некоторые из которых входили в число армейского руководства, второй – общение с людьми, контакты с которыми носили скорее формальный, деловой характер, чем личный. Отношения с ними складывались по-разному: одним эмоциональная и имевшая устойчивую си- стему взглядов Ю.В. Буторова симпатизировала, сочувствовала, с другими – спорила, ссорилась. В дневнике есть несколько эпизодов, где Буторова дает отрицательные характеристики достаточно известным лицам: например, принца Александра Петровича Ольденбургского, верховного начальника санитарной и эвакуационной части, во власти которого были все лечебные, санитарные и эвакуационные учреждения на фронте и в тылу, она называет «полунормальным стариком, который смотрит исключительно на пустяки и не видит массы упущений»39.

В дневнике заметно преобладание частоты упоминаний не столько непосредственных сослуживцев Ю.В. Буторовой, сотрудников Красного Креста или санитарной и эвакуационной части, сколько военного командного и офицерского состава. В период службы в поезде, в 1914 - начале 1915 г., чаще других Ю.В. Буторова упоминает генерала Андрея Николаевича Селиванова (1847-1917); он для нее не просто командующий XI армией, но и отец близкой подруги – Наты Кузьминой-Караваевой. С переходом в передовой медицинский отряд круг ее знакомых существенно расширился. В него добавились кн. Г.Н. Сумбатов, кн. В.А. Вяземский, Шви-ковский, А.Ф. Баумгартен, ген. Т.К. Ваденшерна, Д.Г. Щербачев (командующий VII армией и отец Сони Щербачевой – сестры милосердия, о которой Ю.В. Буторова однажды упоминает), М.И. Шишкевич (начальник штаба XI армии), вел. кн. Михаил Александрович (сын императора Александра III, брат Николая II, командующий Дикой дивизией), хан Эриванский (Керим хан Аббас-Кули хан оглу Иреванский (Эриванский), адъютант командира Кабардинского конного полка), Малисагов (личность не установлена) и др. Как видим, значительная часть этих военных быстро стала кругом приятелей Ю.В. Буторовой, о котором мы говорили выше.

Из непосредственного руководства Ю.В. Буторова чаще всего упоминает Петра Владимировича Вогака (1884-1959) – особоуполномоченного Красного Креста при XI армии. На страницах дневника П.В. Вогак предстает не только хорошим руководителем, заботившимся о своих подчиненных, но и «умным, честным, порядочным человеком», о котором Юлия Владимировна говорит, что «таких очень мало и потому они вдвое ценнее»40. С особоуполномоченным при VII армии – Александром Николаевичем Кру-пенским доверительных отношений не сложилось, напротив, был даже конфликт, разрешившийся, впрочем, в пользу сестер милосердия.

По службе Ю.В. Буторова постоянно общалась со службами, опекавшими РОКК: главноу-полномоченным Красного Креста на Юго-Западном фронте Б.Е. Иваницким, его помощником Н.А. Хомяковым, начальником канцелярии осо- боуполномоченного по XI армии В.Э. де Бонди, уполномоченными передовых отрядов Красного Креста М.И. Терещенко, В.А. Маклаковым, начальником 13-го передового отряда И.Н. Салтыковым, докторами, начальниками транспорта (Брюхотов, Смирнов, Гойнинген-Гюне, Палибин, Нежинский, Шереметев, Захаров и др.). По тексту дневника заметно, что общение с ними, за редким исключением, сводилось к обсуждению вопросов санитарной деятельности, жалобам или просьбам. Например, 29 декабря 1914 г. Бу-торова, негодуя по поводу халатности И.Н. Салтыкова, записала в своем дневнике: «Не знаю, к чему это приведет [она пожаловалась генералу А.А. Брусилову на руководство отряда, привезшего на эвакуацию «раненых, почти голых, в рваном белье, без сапог, с мокрыми протекшими повязками в бессознательном состоянии»], но считала бы себя преступницей, если бы не доводила до сведения власть имущих то, что творится у них под глазами и те страшные злоупотребления, кот[орые] делаются их именем»41.

По тексту явственно прослеживаются сложные взаимоотношения, сложившиеся между двумя ведомствами, ведавшими медицинской службой в годы Первой мировой войны: Российским Обществом Красного Креста (РОКК) и военно-санитарным управлением армии. Несогласованность действий, отсутствие четкого разграничения полномочий, «нездоровая» конкуренция между военным ведомством и РОКК затрудняли совместную деятельность по организации медицинской помощи раненым и больным. Этот конфликт в какой-то мере был заложен принципом элитарного управления краснокрестных организаций. Многие руководящие должности в РОКК занимали представители высших слоев бюрократии, отставные генералы или придворные чины42. Это приводило к активному вмешательству с их стороны в ход медицинского дела на фронте. Буторова описывает в дневнике историю перевода санитарного отряда, в котором она служила, из XI армии в VII, когда медсестры, используя свое знакомство с руководством штаба и считая перевод нецелесообразным, пытались этому помешать.

Ее сослуживцы – участники передового отряда, в котором она служила с весны 1916 г., были постоянными ее спутниками. С сестрами милосердия, как мы показали выше, она была в дружеских отношениях, с врачами и заведующими хозяйственной частью – врачом Константином Ивановичем («дядей Костей»), студентом М.И. Добровольским («Михрюткой») и студентом А. Таращенко («Тореадором») поначалу была в приятельских отношениях. Даже то, как она их называет в дневнике, свидетельствует о том, что они стали близки. Однако летом 1916 г. отношения в отряде разладились.

Во время кампании 1916 г., судя по тексту дневника, самым тревожащим для Ю.В. Буто-ровой и потому самым часто ею упоминаемым событием стала неприятная история с одним из ее сослуживцев – Михаилом Ивановичем Добровольским. Молодой студент, назначенный в апреле 1916 г. начальником передового отряда, в котором служила Ю.В. Буторова, поначалу вызвал у нее интерес своим «красивым, но странным лицом»43. Она жалела его, отмечая его трудную судьбу: «иногда хочется подойти и погладить его по голове. Так просто, чтобы показать ему ласку, которую он … никогда не ис-пытывал»44. Однако ее отношение к М.И. Добровольскому изменилось после некрасивой истории с сестрой милосердия Ниной. Они собрались пожениться, но неожиданно выяснилось, что «Михрютка», как стала именовать его в дневнике Ю.В. Буторова, оказался «альфонсом». Нина попыталась свести счеты с жизнью, отравившись морфием. В результате обстановка в отряде стала просто невыносимой, и все высказались за увольнение М.И. Добровольского. Уезжая из отряда, тот украл казенные деньги в размере 1200 рублей. Ю.В. Буторова, описывая эту историю, высказывается крайне резко45.

Довольно много места в дневнике Буторова отводит раненым. Естественно, она общалась с ними постоянно, однако по частоте упоминаний заметна тенденция уменьшения числа описаний случаев с ранеными в 1916 г. по сравнению с 1914 г. Возможно, это объясняется тем, что изменились сами условия службы (с поезда на отряд) и она реже стала оказываться на передовой, или на это повлияло изменение отношения к службе, о котором мы писали выше. Чаще всего на страницы дневника попадали неожиданные ранения, мужественное поведение раненого или, напротив, курьезы. Ей жалко раненых, она сочувствует им. Из 36 раненых или погибших, о которых она пишет, только девять названы по именам: есаул Чернецкий, Юрий Малинин, Тадеуш Соколовский, Володя, Яша, Филипп, Семен, а также особенно ее растрогавшие Витя Гербель и Тимофей Дзахов (лучший офицер Царицынского полка, полный Георгиевский кавалер).

Наконец, в отдельную, третью группу социального окружения Ю.В. Буторовой мы выделили тех, с кем она встречалась лишь однажды, на официальных церемониях, в вагоне поезда или на званых обедах. Этот круг лиц не так велик, как второй, и большинство из них упоминается на страницах дневника лишь однажды. Реконструкция этого круга общения имеет чисто прикладной характер – она показывает обширные знакомства с широчайшим кругом придворных, чиновников, генералов и офицеров, земских служащих, солдат и т.п. Среди этого круга лиц можно выделить в первую очередь, членов им- ператорской семьи, опекавших Красный Крест (великих княгинь Ксению Александровну и Елизавету Федоровну, Милицу и Анастасию Черногорских), императора Николая II, приезд которого во Львов она описывает, великого князя Николая Николаевича – верховного главнокомандующего до лета 1915 г. С определенными подробностями пишет она о властях Галиции: военном генерал-губернаторе А.А. Бобринском, губернаторе Львова – Скалоне.

Общаясь с высокопоставленными лицами, чиновниками или военачальниками, Ю.В. Буто-рова описывает эти случаи как рядовые события. Например, о деятельности Верховного Главнокомандующего русской армии в 1914-1915 гг. великого князя Николая Николаевича (18561929) она в одном месте пишет с восхищением о его смелости и мужестве46, а в другом – критикует за приказ о немедленном вывозе из Львова тяжелораненых, считая это попросту убийством солдат47. Также критично она высказывается и об Иванове и Радко-Дмитриеве. Специфика службы Ю.В. Буторовой сестрой милосердия предполагала постоянный контакт с общественно-политическими деятелями, особенно с теми, кто участвовал в работе Красного Креста, как Н.Н. Львов или В.А. Маклаков (с последним она спорила о деле Бейлиса).

Таким образом, реконструкция личного и социального окружения Ю.В. Буторовой, осуществленная методом контент-анализа текста ее дневников и писем 1914-1916 гг., позволила выстроить иерархию личных и социальных связей, проследить их динамику, хорошо заметную при картировании частотности упоминаний, установить круг лиц, взаимодействие с которыми могло сопрягать личную (родственную или дружескую) коммуникацию с профессиональной, а также выявить особенности построения текста. Исследование позволило уточнить круг лиц, ранее ошибочно идентифицируемых историками и краеведами (П.В. Вогак, А.А. Кузьмина-Караваева), показало особенности именования Ю.В. Буторовой круга лиц ее внутреннего, личного, окружения и внешнего, социального. Была установлена значительная сеть родственных связей Буторовых-Давыдовых и сформировавшаяся по ходу службы Юлии Буторовой система личных отношений, которая давала ей возможность оказывать определенное давление на принятие управленческих решений армейскими и краснокрестными властями.