Религиозный смысл в антропологическом измерении: историческая ретроспектива и современное состояние. Часть 2

,

,

Введение . Результаты второй части исследования, составляющие содержание данной статьи, фиксируют особенности взаимодействия религиозных и светских смыслопорождающих источников на современном этапе исторического развития. Выявленная в первой части историческая последовательность соотнесённости сущности человека с религиозными представлениями показывает, что современную эпоху можно рассматривать и как постсекулярную, и как постгуманистическую. Это означает наличие насущной потребности в религиозном измерении человеческого существования, нахождении констант самого человека. Однако итогом закономерных исторических трансформаций религиозного и светского мировосприятия стало перерождение понимания сущности человека в свою противоположность. Проблема состоит в том, что корреляция современных идейных трендов с продуцируемыми антропологическими смысловыми конструкциями не имеет внятной артикуляции и нуждается в уточнении. Задачу данной статьи составляет обнаружение содержательных черт религиозности современной эпохи в её антропологическом измерении. Решение этой задачи представляет собой необходимую предпосылку понимания развития представлений о человеке в современном мире в их корреляции с религиозными идеями.

Современное состояние отношения религиозного и светского источников смысла . Есть основания говорить о проявившей себя в ходе исторического развития неспособности светских источников смысла в полной мере обеспечить целостность как духовного мира человека, так и восприятия им реальности. Вместе с тем можно считать, что замещение ими религиозных оснований смыслообразования является отчасти закономерным результатом развития человечества. Оппозиция светских и религиозных источников смысла не отрицает их взаимной связи и генетического родства (Гаврилов Е., Гаврилов О., 2021: 67–75). Более того, светские ценностные матрицы нередко облекаются в ритуализированные квазирелигиозные формы либо частично дублируют содержание религиозной сферы. Примерами из российского советского прошлого могут служить смысловые отсылки к религиозной этике или заимствование некоторых светских практик по аналогии с религиозными обрядами и таинствами (Чеснова, Якимова, Мартьянов, 2014; Гипп, 2020). Имели место и прямые заимствования, например, из Священного Писания (2 Фес 3:10). Так, в первой Конституции РСФСР 1918 года в статье 18 закреплялось: «Не трудящийся, да не ест!»¹. Парадоксальным образом в той же Конституции священнослужители наряду с некоторыми другими категориями населения лишались определенных прав, принадлежащих «трудящимся массам» (ст. 7, ст. 65). Для подобного рода переходов может быть использован литературоведческий, по признанию самого автора, неологизм «рециклизация культуры» , когда элементы предшествующей культуры используются в качестве строительного материала для новой (Щеглов, 2009: 22–23). Причем этот процесс захватывает «как материальные, так и духовные аспекты» (Щеглов, 2009: 22–23). В контексте данного исследования понятие «рециклизация» может быть использовано для понимания закономерностей смены эпох, а точнее смены преобладающего источника смысла и, соответственно, ценностносмыслового каркаса средств и результатов человеческой самоидентификации.

Не отрицая эвристичности предложенного Ю.К. Щегловым термина, все же возразим, что «рециклизация» выделяет аспекты переработки и утилизации прежней культуры, в то время как важно учитывать аспект смысловой преемственности или, как уже отмечалось, трансмиссии смысла , благодаря которой новые социокультурные формы обретают свою цельность, а человек имеет возможность сформировать систему ориентиров в новой социальной среде. Кроме того, этот культурный перенос, несмотря на секуляризацию, дал возможность религии найти свое, хотя и не доминантное, место в светском мире. Исследователи XX века нередко отводят ей роль института, осуществляющего «приобщение к нормативным компонентам культуры», то есть социализацию (Парсонс, 1998: 223).

Наряду с этим нельзя игнорировать и факт сильнейшего противостояния религиозных и светских смыслов, что особенно наглядно проявляется в трансформации интерпретаций сущностных качеств человека. Отказавшись от религиозного измерения своего бытия, человек лишился одного из краеугольных оснований своего существования, что наглядно проявляется на рубеже XX – ХХI веков в массовом дефиците смысла. Кроме того, еще одним следствием светского истолкования природы человека становится отмеченный выше процесс перерождения религиозных представлений о человеке в свою противоположность, что может быть продемонстрировано на примере исторических трансформаций отношения между понятиями творца и творения, которые образуют три последовательно сменяющие друг друга смысловые пары. В Средние века человек понимается как творение и подобие Божие (Быт. 1:27; 2Кор.5:17), в эпоху Возрождения и Нового времени он уже либо сотворец, либо единственный разумный творец наряду с неразумной природой (характерен фразеологизм «человек ‒ царь природы»). В Новейшее время человек начинает представляться двояко: как творение природы и, в силу этого, как представитель животного мира, но, наряду с этим, как существо «божественное».

Иными словами, вслед за идеей трансцендентной сакральной реальности, дезавуированию подверглись и уникальные качества человека, возвышавшие его в прежней мировоззренческой парадигме над миром природы. Однако, пройдя через отрицание в себе «искры божьей», а затем и уникальности собственных качеств, человек открывает квазисакральный смысл ‒ идею возможности обретения божественных качеств путем трансформации собственной природы, которая отныне рассматривается лишь как материал для будущих форм, ценностей и смыслов. Отметим, что «божественность» здесь понимается лишь с точки зрения технологического расширения могущества или возможностей человеческого ума и тела. Этот «идеал», безусловно, отходит как от критерия человечности в виде ценностно-смысловых и телесных констант, так и от критерия сакральности в виде трансцендентного абсолюта. Показательно в этом отношении высказывание медийного выразителя такой точки зрения ‒ Ю.Н. Харари: «В XXI веке те, кто успел занять места в поезде прогресса, обретут божественные способности созидания и разрушения, а те, кто остался на станции, будут обречены на вымирание» (Харари, 2018: 321). «Прогресс» в его понимании означает техногуманизм, который «создаст с помощью генной инженерии, нанотехнологий и нейрокомпьютерных интерфейсов» «более совершенную модель человека» (Homo Deus) и религию данных (датаизм), которая сотворит с «Человеком Разумным то, что Человек Разумный сотворил со всеми прочими животными» и благодаря которой люди растают «в стремнине данных, как ком земли, брошенный в бурную реку» (Харари, 2018: 412–413, 462–463).

Рассмотренный ряд смысловых трансформаций отношения пары понятий «творец» ‒ «творение» выражает глубинные тенденции последовательно сменяющих друг друга исторических эпох и господствующих в них представлений. Процесс переосмысления логической связки данных понятий, каждый раз сопровождаемый глубокой философской рефлексией, не приводит к полному исчезновению прежней мировоззренческой установки, а выражается в перераспределении доминирующего положения между ними.

Описанный выше процесс, в конечном счёте, находит выражение в исторической последовательности: система религиозных идей заменяется системой светских, порой антирелигиозных, идеологий, которые являются одновременно ее продолжением и отрицанием. Вслед за ней, в качестве следующего этапа развития, формируется система идей, по сути, античеловеческих, напоминающих отрицательный синтез (дурной синтез) первых двух вариаций ценностно-смыслового каркаса. В качестве такового современная система идей не является вполне светской или религиозной, но как бы реализует их соединение. Привлекая принцип гегелевской триады, можно определить направление такого развития применительно к его результатам как нисходящее по спирали. Сопровождающие этот процесс идейных трансформаций тенденции к фашизации общества, к насаждению идей социал-дарвинизма, к массированному использованию сегрегационных социальных технологий начинают приобретать в первой четверти XXI века системообразующие черты, особенно заметные в программах построения глобального мирового порядка1. На идеологическом уровне эта цель результируется в дефиниции «Великого обнуления» или «Великого сброса» (Great reset), которая с 2021 года стала наиболее массовым идеологическим трендом современности2.

Идейным основанием, претендующим на генерацию смысловых ориентиров для современного человека, становится трансгуманизм в его светских и мистических вариациях (Кутырев, 2017; Гуревич, 2015, Четверикова, 2016). Он содержит черты дурного синтеза и стремится занять место не только светской идеологии, но и религии. Его проводники, как будто вдохновившись мотивами произведений «Франкенштейн, или Современный Прометей» (М. Шелли) и «Собачье сердце» (М.А. Булгаков), создают из разбитых на фрагменты элементов прежнего мира новую квазицивилизацию, проникнутую квазирелигиозным и квазигуманистическим духом, где человеческое начало как признак особой целостности в принципе отменяется. Рассмотрим подробнее некоторые аспекты современного ценностно-смыслового каркаса, позиционируемого в качестве социокультурной доминанты.

Человек в условиях квазицивилизации . Кризис ценностей модерна заставляет многих людей осознанно или интуитивно искать пути его преодоления, что зачастую делается посредством реабилитации веры как условия сохранения духовной аутентичности человека. Вопрос об отношении веры и разума, светского и религиозного снова находится в практической плоскости. Как отмечает М.Н. Эпштейн, «в результате нескольких веков технологической работы, потустороннее и сверхъестественное снова приближается к нам, уже во плоти этого мира, именно как итог его самоотчуждения» (Эпштейн, 2013: 38). Но хотя религия сегодня оказывается все более заметной компонентой политических, экономических, этнических, эстетических и многих других процессов, смысл, как это было показано на примере развертывания процесса «расколдовывания» реальности в соответствии с проектом модерна, может конструироваться без обращения человека к религиозной вере. Об этом, в частности, свидетельствуют иррелигиозный прагматизм политической деятельности, практика противопоставления национальной консолидации вероисповеданию, продукты внерелигиозного художественного творчества, социальные стандарты построения светских брачно-семейных отношений.

Однако если присмотреться, перечисленные выше виды человеческой активности, будучи светскими по содержанию, часто парадоксальным образом демонстрируют формы и смысловые комбинации близкие к религиозным (Гаврилов Е., Гаврилов О., 2021: 67–75). Но религиозность зачастую раскрывается в превращенной, редуцированной к посюстороннему, форме. Ярким примером тому являются почитание известных брендов (например, продукции Apple), культ некоторых гуру в области организации бизнеса, быта, творчества, появление культов, сочетающих наукообразную риторику с мистическими коннотациями или духовными практиками (последнее наиболее ярко проявляется в множестве течений, объединяемых словосочетанием New Age, в саентологиии, методологии, датаизме и пр.). Заметным признаком постсекулярной религиозности является трансформация представлений о божественном, вследствие чего «божественным» статусом наделяется сам человек. В ряде современных трактовок эта «божественность» сочетается с отказом от собственно человеческих качеств как биологических, так и социальных и находит выражение в концептуцализациях, нацеленных на трансформацию человеческой природы ради обретения сверхчеловеческих свойств. Эти перспективы подаются в светском варианте в рамках различных версий научно-технического шовинизма как «прогресс», а в религиозно-мистической версии в духе гностических ересей как обретение «богоподобия», личной «успешности», «духовного роста». Нужно ли говорить, что здесь реализуют себя две разновидности трансгуманизма (религиозно-мистическая и наукообразная светская) как доминирующего идейного тренда современности, представляющего человека как объект, область эксперимента, лишенного таких качеств, как уникальность, личность, сознание (Четверикова, 2016; Сазеева, Грошева, 2017).

Складывается достаточно противоречивая ситуация. Религиозность, кажется, берет реванш в некогда светских областях жизни, но выступает в перерожденной форме, не совпадающей по духу и сути с мировыми религиозными вероучениями. Сами традиционные религии испытывают влияние светских ценностей и интерпретаций, с одной стороны, и оккультно-мистических течений, с другой. Часто выделенные признаки духовной жизни современного социума обобщены в сложно дифференцируемый конгломерат религиозных убеждений, не имеющих привязки к конкретной конфессии. Эта специфика современности нашла отражение в концептах «религиозного плюра- лизма», «разложения религиозного», «всеверия», «лоскутной религии», «бедной веры», «религиозной эклектики», «иезуитства», «фрагментированной религиозности» и т. п.1 (Эпштейн, 2013: 17– 35; Гаврилов, 2015: 210, 220). То есть сегодня возвращение к вере совсем не означает возврат к собственно религиозной вере, зачастую это скорее обращение к ее квазирелигиозным модификациям, к произвольному комбинированию религиозными смыслами, к бытовому мифотворчеству, компенсирующему отсутствие религиозной составляющей повседневной жизни. Реабилитация религиозных представлений в явлениях посюстороннего характера не позволяет преодолеть кризис смыслообразования и обеспечить конгруэнтность внутреннего мира современного человека. Смыслы, с помощью которых он пытается это сделать, как и раньше лишены трансцендентного измерения. Именно подмена религиозного смысла мистико-ориентированными симуляциями становится одним из главных вызовов традиционной религиозности.

Очевидно, что реализация этих тенденций грозит исчезновением и религии в её традиционном смысле, и классического варианта светского гуманизма, и человека в комплексе его фундаментальных качеств. Но перспектива этой гибели парадоксальным образом облекается в идеи обновленной религии и обновленного человека, выраженные в проекте синтетического единства традиционных религиозных и даже светских смыслов, наиболее зримым выражением которых в области традиционной религиозности является идея экуменизма. В ее разновидностях проглядывает не только идея объединения конфессий общей религиозной направленности (например, христианства), но делается заявка на создание единой всемирной религии, ориентированной на все возможные группы населения, включая даже те, которые традиционными религиями осуждаются (Гаврилов, Жукова, Казаков, 2022; Гаврилов Е., Гаврилов О., Жукова: 2023: 27–29). Очевидно, что такой подход предполагает существенную трансформацию института религии как такового, где исходные догматы становятся лишь оболочками, наполняемые ситуативно подходящим смыслом. Следовательно, в результате воплощения этой тенденции религия сможет предложить вместо ценностно-смыслового каркаса, опирающегося на трансцендентное основание, только интеллектуальные конструкции и ритуализированные поведенческие сценарии для произвольного смыслового конструирования. Приведем несколько примеров.

Так, среди наиболее резонансных новостей за последние несколько лет можно отметить исправление молитвы «Отче наш» в 2019 году2, рукоположение в епископы женщин с 2014 года3, постройку межконфессиональных храмов и подписание документов, проникнутых идеями единства религий4 и др. Намеренно оставляя без внимания сходные события в различных традиционных религиозных течениях, отметим лишь общую тенденцию, вызывающую множество вопросов и критических замечаний. В этих трансформационных процессах можно в качестве важной детали заметить последовательные шаги религиозных реформаторов в сторону изменения исходных смыслопорождающих оснований, пересечение казавшихся незыблемыми фундаментальных ограничений. Но обоснование этих шагов осуществляется путем обращения именно к трансцендентному сакральному началу, правда подвергнутому весьма произвольной социально ангажированной интерпретации.

Движение в направлении безудержной импровизации смыслами закономерно ведёт к восприятию человека в его духовных и психофизиологических качествах как набора произвольно модифицируемых элементов, затем к представлению общества в аспекте его социальных ролей, иерархий, правил как конгломерата, предназначенного для бесконтрольной инженерии. Намерения тех, кто готов отменить правовые, религиозные, этические, политические запреты на вмешательство в жизнь индивида и общества, в целом становятся всё более явными. Зачастую это прикрывается терминологией, используемой церковью – «благо», «святость», «спасение», «духовность», «праведность», «греховность», «ад и рай» и мн. др., но в таком значении, которое отношения к традиционной религиозности уже не имеет, а, скорее, противоречит им. Становится заметным, как сквозь традиционные вероучения пробиваются проявления трансгуманисткого мировоззрения. Череда катастроф и напастей, участившихся в XXI веке, как будто толкает общество к оправданию беззакония, нарушения принципов этики, религиозных догматов.

Ярким примером нарушения неприкосновенности социальных устоев является история применения методики геномного редактирования ‒ фактически искусственной «пересборки» человека, за которую применивший ее ученый был осужден в 2018 году1, что не помешало эту и подобные ей методики широко продвигать по всему миру не только как перспективное терапевтическое средство, но и как средство «улучшения» человека. Это иллюстрация светской ревизии сущности человека, но она, несомненно, затрагивает и область религиозных убеждений, связанную с пределами вмешательства в результаты творения, с границами допустимости переноса биологического материала от одного носителя к другому, с религиозными представлениями о душе и личности (Воропаева и др., 2013: 58–63).

В этом контексте более показательны попытки непосредственного переноса религиозных смыслов на светскую жизнь в настолько превращенной форме, что в ходе этой трансляции они трансформируются фактически в свою противоположность. Их антигуманистический посыл вполне очевиден, но он облекается в форму религиозных нарративов (догматов и пророчеств). Особые опасения эти экстраполяции вызывают тогда, когда их выражают известные представители политических кругов и масс-медиа, исповедующие идеи глобализма, четвертой промышленной революции, целей устойчивого развития, достижения сингулярности и т. п. Их слышат, к ним прислушиваются, они влияют на выбор перспектив.

Так, характерное сочетание религиозных мотивов и трансгуманистских идей можно обнаружить в поздравительном обращении к новому 2022 году М. Симоньян (главный редактор «Russia today»). Она начинает с аллюзии к Священному Писанию, а заканчивает прямо противоположным: «В начале было Слово. В конце будет Цифра. В будущем наука сойдется в единой точке с религиозными предчувствованиями пророков. Окажется, что научно обоснованное будущее человечества отличается от библейских текстов только стилистически. И нас неминуемо ждет и конец света, и Воскрешение, и вечная жизнь, и ад, и рай, и, разумеется, Страшный суд. Как это будет? Например, вот так». Далее идет прогноз о воскрешения людей при помощи ДНК технологий, сравнение рая на земле с Мальдивами, которые уготованы немногим, а ада с пустыней и концлагерем, обоснование необходимости искусственного сокращения населения и т. п. Отчетливо заметно пересечение трансгуманистской риторики с христианскими образами2.

В этом же году в новогоднем и рождественском обращении к читателям экс-советника президента России В.Ю. Суркова появился еще один пассаж в духе соединения религиозных мотивов с целями трансгуманизма. В статье «Явление Христа машине» он предрекает: «Если мы перенесём в машину структуру человеческого интеллекта, мы также вместе с ней перенесём и встроенную в эту структуру религиозность ... на мой взгляд так и неизбежно, «сильный» искусственный интеллект будущего будет религиозным»3. Под «сильным» автор понимает искусственный интеллект, обладающий способностью к воображению, творчеству, самосознанию и, соответственно – к принятию самостоятельных решений, что на языке трансгуманизма определяется термином сингулярности. Так, участник многих значимых политических процессов в России соединяет в своем обращении трансгуманистические идеи с христианскими мотивами. Очевидно, что в каждом из таких «поздравлений» религии отводится отнюдь не второстепенная роль, как было в эпоху модерна, религия здесь используется как материал, в который облекается трансгуманистский проект. С религиозностью человеческой уравнивается религиозность, сгенерированная искусственным интеллектом. Возможно, она даже ставится выше, учитывая, что все большее количество функций по регулированию социальных процессов отдается искусственному интеллекту. Каким может быть воздействие на человечество религиозного нейросетевого продукта, наделенного правосубъектностью, догадаться несложно, если обратиться к истории религий. Ко всему этому добавляется искусственный характер такой религиозности и в перспективе безграничные возможности.

Видимо, по мнению проводников подобного рода идей во всем мире, не только научная, но и религиозная составляющая делает трансгуманистские эксперименты более убедительными.

Показательно, что этот новый оккультизм преподносится как воплощение старой религии, но, как видно, самим аутентичным религиозным смыслам в этом варианте места не находится. Рисуется очередной утопический проект, уже в самом теоретическом обосновании обретающий признаки антиутопии. Как видно, потерянное за века исторического развития человеческое и связанное с ним религиозное измерение возвращаются, но только человек здесь уже выступает в качестве набора произвольных деталей, а творец – в качестве набора алгоритмов.

Выводы и дальнейшие перспективы исследования . Таким образом, проявившийся во второй половине XXI века запрос на реабилитацию трансцендентного источника смысла нашёл ответ в виде возникновения квазирелигиозных форм, комбинирующих религиозные и светские мотивы, далекие по своему содержанию от ценностей традиционной религиозности и классического гуманизма. Идейным трендом, оказавшим наибольшее влияние на формирование постсекулярного и посгуманистического общества, становится трансгуманизм, позиционирующий человека как материал для произвольного конструирования.

Несмотря на нарастание в духовной жизни и на практике антигуманистических тенденций, ведущих к отмене человека как носителя специфических и неприкосновенных качеств, современные идеологи этой направленности активно используют смыслы традиционных религий. Последние для них выступают как материал и инструмент трансформации общества и человека. Целью этих изменений является устранение каких бы то ни было ограничений на произвольную комбинацию содержания биологической, социальной, психологической, интеллектуальной, ценностной составляющих человека. Используется риторика, апеллирующая к традиционности, священным заповедям. Религиозным догмам подбираются мирские аналогии, а сама религиозность видится сквозь призму нейросетевой активности и представляется полностью сконструированной. Религии воспринимаются как удобные шаблоны для построения глобального общества. В этих условиях религиозный ригоризм, также как и релятивизм или воинствующий атеизм, одинаково используется для обоснования отмены человека в его религиозной или светской интерпретации. Принимая во внимание этот вывод, можно утверждать, что замечаемые исследователями разнонаправленные процессы возрождения религиозности, распространения ремифологизации либо, напротив, эрозии и угасания религиозности на фоне тотальной технизации жизни людей, вполне совместимы. Все они в той или иной форме становятся средством устранения препятствий к бесконтрольному манипулированию набором элементов, некогда воспринимаемых как признаки неприкосновенной сущности человека как в индивидуальном, так и в родовом измерении.