Роль художественных средств в бурятских легендах и преданиях

Легенды и предания характеризуются свободной, без обязательных традиционных фраз формой исполнения. Такая форма передачи данных произведений рассказчиком слушателям ведет за собой и неустойчивость самих текстов. Повествователь волен выбирать соответствующие процессу рассказывания средства убеждения в правдивости передаваемого, выстраивать последовательность эпизодов произведения.

Исследователь бурятских легенд и преданий В.Ш. Гунгаров отмечает, что если для сказочных произведений характерны устоявшаяся форма, обязательные каноны, то легенды и предания отличает большая подвижность и гибкость, в силу чего характер изложения их часто определяется исполнительским настроем рассказчика, его осведомленностью и способностями [1].

Художественная природа легенд и преданий до сих пор вызывает споры среди фольклористов. Многие исследователи склонны отрицать художественность данных повествований. А.И. Лазарев утверждает, что они «не вычленяются из потока бытовой речи» [2], а Л.И. Емельянов отмечает, что «характер их художественности – совершенно прикладной» [3].

Противоположной точки зрения придерживаются Э.В. Померанцева, которая выделяла у легенд и преданий «определенные стилевые закономерности» [4, с.179-180], и В.К. Соколова, отмечавшая, что они имеют «свою композицию, приемы развития сюжета» [5, с.251].

Анализируя современное бытование бурят- ских легенд и преданий, процесс рассказывания их, тем не менее можно прийти к выводу, что утверждения об отсутствии каких-либо художественных признаков не совсем приемлемы к данным произведениям. По мнению Ю.А. Новикова, «стилистика легенд, преданий, мифологических сказаний во многом зависит от частотности исполнения произведений и мастерства рассказчика. Чем чаще он выступает перед аудиторией, тем больше в его текстах примет устойчивой художественной формы, тем дальше они отстоят от повседневной бытовой речи» [6].

Наблюдения за рассказчиками во время передачи фольклорных произведений слушателям убеждают нас в том, что они часто используют традиционные формулы в начале повествования: Б.Г. Замбалов, Ш.Д. Байминов начинают рассказ со ссылки на услышанное от дедов, прадедов: Үбгэн абам хөөрөө hэн, хүгшэн эжыhээ дуулааб , үбгэд, хүгшэд хэлээ г.м. (Рассказывал дедушка, слышал от бабушки, говорят старики и старухи и т.д.). Событие, о котором сообщают рассказчики, привязывается ими к предкам с целью придать рассказываемому правдивость. Древность предания подтверждается и возрастом лиц, от которых услышано данное повествование. Такого рода ссылки убеждали слушателей в важности и истинности повествования. И чем старше по возрасту информанты, тем более правдоподобным, достоверным считался рассказ. Встречающиеся в бурятских легендах и преданиях словесные формулы, упомянутые выше, и такие, как: «… гэжэ хэлсэдэг…»,

«…наhатайшуул хэлэдэг», «yбгэдэй хэлэhээр» ” (Так говорят …, старожилы говорят…, по словам стариков …), в каждом конкретном случае выполняют своеобразную художественную функцию. Обычно расположенные в начале повествования, они создают определенный эмоциональный, психологический, эстетический фон. Эти формулы уже в самом начале повествования определяют характер его восприятия и отношения к нему слушателей.

Таким образом, очевидно, что в доказательстве достоверности рассказываемого превалирующая роль принадлежит описанным выше традиционным формулам, которые стараются сохранить рассказчики в процессе передачи слушателям легенд и преданий.

Инициальные формулы служат, как считает Ю.А. Новиков, не только для маркирования начала повествования, но и указывают на источник информации – как правило, кого-то из близких или знакомых исполнителя [6].

Пересказ, передача повествования от рассказчика к слушателю в большинстве случаев сопровождаются добавлением дополнительных деталей. К примеру, чтобы усилить осознание величины силы Намсарай бүхэ, некогда проживавшего в Койморах Тункинской долины, применяется гиперболизация типа: ургажа байhан модые үндэhэтэйнь абажа, үүзүүрээрнь газар руу шаажархиба ) (вырвав дерево с корнем, острием воткнул его в землю) [7] . В легенде о богатыре, преследующем серебристо-черную лису, распространенной в разных районах Бурятии и приводимой В.Ш. Гунгаровым [8], также гиперболизируется сила богатыря: одним ударом своего кнута он рассекает гранитную скалу.

Данные упоминания о величине силы подтверждают художественность легенд и преданий. Э.А. Уланов отмечал: «Гиперболы – это наиболее часто употребляемый в фольклоре прием усиления художественного впечатления… Данный принцип перекочевал из глубин мифологизма, естественно, развиваясь и обретая новые черты» [9, с. 180].

Несмотря на внесение рассказчиком дополнительных деталей, сам факт истинности рассказываемого не подвергается малейшему сомнению. Рассказчик акцентирует внимание слушателя именно на правдивости содержания, а не на огромной силе богатыря, что подтверждает ссылкой на услышанное от деда, прадеда. В данном случае, в силу признания рассказчиком значения истинности происходящего, такие детали, как сверхъестественность силы и наличие в произведении чудесного, никак не могут поколебать доминирующую установку на достоверность.

В устном бытовании встречаются повествования, в которых даны краткие характеристики разных родов, составляющих то или иное племя, часто используемые рассказчиками. Например: 1. « Галзууд хγн гайтай, ганса модон эзэтэй» (Галзут имеет характер, одинокое дерево – хозяина). 2 . «Хуацай хγн ходорхой, хооhон тэргэ дондорхой» (Хуацай бывает как выдернутый, трескучей бывает пустая телега). 3. «Хγбдγγд хγн хγхюутэй, хадын модон абяатай» (Хубдуд полон веселья, а дерево на горе наполнено звуком). 4. «Шарайдай байгаагγй нютаг γгы, шаазгайн hуугаагγй модон γгы» (Нет поселения, где бы не жил шарайт, дерева – где бы не сидела сорока). 5. «Гушад хγн гушан зантай (Гушат с тридцатью настроениями). 6. Харгана хγн хармай, хартага-наа, боролжо хадхууртай (как Харгана прижимист, как кустарник колюч). 7. Худагай уhа хун-дагаар ууhан хурса хутагата худайнууд (Воду колодезную бокалами пьют худайцы с острыми ножами). 8. Хара тогоондо хабатай хальбан, харбаха номдо хабагyй хальбан. (Не луком и стрелою, а черными котлами прославленный хальбан). 9. «Бодонгууд хγн буритай, бодон га-хай hоёото (Бодонгут покрылся плесенью, а дикий кабан горд клыками). 10. «Батнай хyн тэ-нэгтэй, бураагай хорой шабааhатай», ( Батнай с дуростью, стойбище бычка с навозом). 11. «Сарай мяханда садаагγй сагаан, сагаан архида hогтоогγй сагаан» (Не насытившийся мясом быка саган, не опьяневший от белой водки саган) (перевод наш) [10].

Такие развернутые эпитеты создают целостный художественный образ. Они состоят из сочетаний разных частей речи, подчеркивающих отличительные особенности героев. Эффект повествования также достигается с помощью сравнения, функционирующего внутри эпитета: Шарайдай байгаагγй нютаг γгы, шаазгайн hуугаагγй модон γгы. (нет поселения, где бы не жил шарайт, дерева – где бы не сидела сорока). Сравнение строится на сопоставлении характеристики человека и особенностей представителей животного мира, птиц и окружающих предметов.

В бурятских повествованиях наблюдается обращение героев к песне для выражения сокровенных мыслей, наполняющих их в волнующие минуты. В легенде «Шударман» с помощью песни герои – сын и мать – делятся переживаниями в тягостный для обоих момент расставания: главный герой повествования Шударман отправляется в чужие края подальше от пресле- дования. Шударман не сломлен, в смелых своих мыслях он представляет себя Гэнэн хутагта -полководцем: «Аляа Нанаандаа Нанахадаа Гэнэн хутагта бэетэйлби» (В смелых мыслях своих Гэнэн хутагта слыву). Отсюда можно заключить, что Шударман уходит в чужие края с намерением не прятаться, а найти себя. Мать горюет, осознавая безысходность положения сына, представляет, в каких неведомых краях будет скитаться ее любимец: Хоертойхон хубсаНайешни хоер жэлдэ хобтойлболби. Хоертойхон Шудармаамни али тYбидэ шугшуул-бабш? (Одежду двухгодовалого сына два года храню. Двухлетний мой Шударман, где-то ты Хулаймни тубэреен шэньел,

Хуушан Заньяым дорьбоон шэньел.

Yбгэд Намгадни,

Yдэрэй тэгнэсэ хулеэгыт! Алагаймни тубэреен шэньел, Аха Заньяым дорьбоон шэньел. Айлхан зонхон хоерни, Yдэрэй тэгнэсэ хулеэгыт!

бродишь?) (перевод наш) [11, с. 1].

Песни в данном случае служат для более полного описания чувств, эмоций, связанных с расставанием героя с родными местами, с мыслями о его дальнейшей судьбе. Целенаправленность, конкретность отличают песню матери -сердце ее разрывается от мысли, где и как будет мучиться сын на чужбине.

В легенде «Шэлдэй Занья» жена героя, которую сородичи заставляют забыть пропавшего за границей три года назад мужа и зажить с другим, верна супругу и не допускает мысли о его смерти, просит подождать до полудня: она уверена в его возвращении:

Топот саврасого слышу,

Спешит мой Занья.

Сородичи мои,

До полудня подождать прошу.

Топот пегого слышу,

Спешит мой Занья.

Сородичи мои,

До полудня подождать прошу

(перевод наш) [11, с. 2-3].

В песню женщина вложила всю силу своих чувств к супругу, надежду, веру в его возвращение. В легенде звучит и песня в исполнении самого Шэлдэ Занья (в других вариантах он упоминается как

Шэлдээ Занги):

УнаганНаань унаНан унаамни

УлаНы дайдаНаа асарбал.

УуганНаан ханилНан ганхамни Гажираад, гарбаад абаалша. ДааганНаань унаНан унаамни УлаНы дайдаНаа асарбал.

ДальбуурьяНаан ханилНан ганхамни

Гажираад, гардаад абаалша

В песне героя слышна гордость за верных коня и жены: им пришлось выдержать все тяготы, выпавшие на их долю. С помощью песни, встроенной в повествование, достигается яркая образность в передаче переживаний героя легенды.

В бурятских легендах и преданиях встречаются проклятия, произносимые героями в моменты сильных душевных волнений. «Проклятия (харалы) - это поэтические тексты и формулы, в основе которых заложена вера в магию слова. Целью проклятий было нанесение вреда человеку и его окружению: членам семьи, хозяйству». Общая функциональная направленность проклятий исследователями определяется так: «проклятие есть выраженное словами пожелание какой-либо беды, являющееся отражением известного душевного состояния человека»; «в проклятия вкладывается пожелание угрозы здоровью, благополучию, счастью, иногда самой жизни...» [12].

Конь мой, жеребенком оседланный, С чужбины меня привез.

С юности подарившая дружбу, Горесть, тоску познала.

Конь мой, оседланный лончаком, С чужбины меня привез.

С детства подарившая дружбу, Горесть, тоску познала

(перевод наш) [11, с. 2-3].

В легенде «Тойн хYбYYн (бурхан багша)» Майдар бурхан был обманут Тойн хYбYYном (богом учителем) в споре о том, кто будет владеть вселенной. Спор должен был разрешиться в пользу того, в чьей чаше вырастет цветок. Оба должны были сидеть с закрытыми глазами. В чаше Майдар бурхана расцвел цветок. Тойн хYбYYн тайком поменял чаши, тем самым одержал победу. Осознав обман, Майдар бурхан проклял: «ХYYншни хуу хулууша болог!» (Пусть твои люди все станут ворами!). Предание гласит, что после этого в народе распространились воровство, перестрелки, убийства: « Энээн дээрэНээ боложо хун зон хулуулсадаг, бэе бэеэ буудалсадаг, алалсадаг болоо, бухы муу юумэ бии болоо » (С тех пор народ стал воровать, стрелять друг в друга, убивать) [13].

В разных вариантах преданий о поездке хори-бурят в Москву к Петру I, о предводителе делегации Бадане Туракине уста шаманки Абжа удаган (Эршээхэн) произносят проклятия: «Гал- зууд отогой зон тайшаа болоходоо, хэрэг бутээхэгуй!» (Кто из рода галзут становится тайшой, не управится с делами) [8, с. 91.], «Энээнhээ хойшо галзууд эсэгэтэн беегуй байг, хэрэг бу бариг!» (Пусть в дальнейшем галзуты не имеют шаманов, не руководят!) [7, с. 93], «Yрэгуй хосорхош!» (Пропадешь без потомства!) [11, с. 4].

Проклятия, произносимые героями данных повествований, отличаются краткостью, образностью. Иногда в структуре проклятий встречаются метафоры, сравнения, различные эпитеты: «В легенде «Хоридой Шэнгэс богдо хоер» («Хо-ридой и Чингэс Богдо») младший брат последнего по имени Хабата Хасар выстрелом из лука срезал голову черной колдуньи Шударга тургэн хана, посылающей на людей разные проклятия (хараалта хара hамган). Перед смертью она прокляла Хабата Хасара следующими словами: «Хаан хун haa, нэрэ угы, харсага харалга хун haa, унги угы болоорой! » («Если ты хан, то останься без имени, если простолюдин, останься без потомства!») [14, с. 124]. «Харсага харалга хүн » – образное выражение, характеризующее положение человека в обществе.

Необходимо отметить, что в каждом предании проклятие достигает цели, подтверждением чего завершается повествование: « Галзууд отогой хун гээшэ тайшаа болоходоо, хэрэг бутээгээгуй юм гэлсэдэг » (Представитель рода галзут, становясь тайшой, не справлялся с делами); « Туунhээ хойшо хори зон беегуй, шара шажантай болоhон, галзууд ноен хэрэг бутээдэггуй байгаа » (С тех пор у хоринцев не стало шаманов, они приняли буддизм, а дела у галзутских ноенов не шли); « Бадантанай мунее хэншье угы » (Из рода Бадана сейчас нет никого).

Благопожеланиям в легендах и преданиях отведено особое место: в отличие от проклятий данные словесные формулы несут на себе положительную смысловую нагрузку, произносятся в моменты душевного порыва и направлены на благополучный исход дела. Почти во всех вариантах легенды о праматери хоринских бурят – небесной лебедице – функционирует ее благо-пожелание в адрес своих детей: «Хун шубуун урхэ дээгуурнь элеэд, арбан нэгэн хубуудни арба нэгэн эсэгэ боложо тараг гээд, тэнгэридээ нии- дэн ябашаба. Арбан нэгэн эсэгэhээ хори буряа-дууд тараа юм ха. Тиигээд хун шубуун мунееш болотор хара хултэйнууд бaйhaaр. Хеетэй ба-рюулаар бaрюулhaн тэмдэгынь юм гэлсэдэг» (Лебедица, покружив над трубой, пожелала, чтобы одиннадцать ее сыновей стали отцами, и улетела в небо. От одиннадцати отцов произошли хори-буряты. Лебеди с того времени имеют на ногах черные отметины от сажи) [8, с. 39-40]; «Таанар турэл ехэтэй гээшэт, ондоо зонтой худа ураг бу болооройгты. Долоон уе болоод, ееhэд хоорондоо худа ураг болоходотнай боло-хо, - гэхэ мэтэ захяануудые хэлээд, тэнгэридээ дэгдээ hэн гэдэг. Тэрэ Хореодой Yбгэнэй арбан нэгэн XYбYYд: ХYбдYYд, Галзууд, Эхирэд, Була-гад, Шарайд, Гушад, Хальбан, Харгана, Худай, Саган, Ухаасай. Хореодой Yбгэнэй арба нэгэн XYбYYдhээ уг залгажа тahaрhaн Хори буряад гэдэг» («У вас родственников много, в брак с другими не вступайте. После седьмого поколения можете создавать семьи среди сородичей» – так пожелав, улетела в небо. У Хоридоя одиннадцать сыновей: Хубдут, Галзут, Эхирэд, Булагат, Шарайт, Гушат, Хальбан, Харгана, Худай, Саган, Ухасай. От них произошли хоринские буряты) [8, с. 39]; «Yeын Yeдэ унэр, Yриин Yридэ баян, саруул сайхан сагта, эсэгынгээ уреэлдэ эбтэй найртай ябагты, - гэжэ юреегеед, гэнтэ нии-дээд, тооноор гaрaшahaн гэхэ» («Из поколения в поколение в здравии и в богатстве с благословения отца живите дружно» – так благословив, улетела в трубу) [8, с. 35-36].

Благопожелание используется в данных повествованиях для выделения острого момента расставания с детьми: мать в своем напутствии благословляет одиннадцать своих детей на дальнейшее процветание. В каждом случае произведение завершается формулами типа: от одиннадцати сыновей Хоридоя произошло одиннадцать хоринских родов.

Как мы убедились, среди других прозаических жанров устно-поэтического творчества бурят легенды и предания обладают своей спецификой, своими только им присущими художественными средствами, которые при умелом использовании сказителями способствуют усилению выразительности, эмоционального воздействия на слушателя.