Роль экфрасиса в системе персонажей романа Сомерсета Моэма "Рождественские каникулы"

Понятие экфрасиса как художественного приема зародилось еще в античности. Использование этого приема встречается в литературе всех последующих эпох, но, как замечает исследователь М.И. Никола, «можно говорить об усилении обращения к данному приему в переходные эпохи в связи с закономерным усложнением эстетической природы текста» [Никола 2010: 9].

В современном зарубежном и российском литературоведении накоплена обширная библиография по проблемам экфрасиса (Н.В. Брагинская (1977), О.М. Фрейденберг (1978), W. Steiner (1982), В.В. Бычков (1991), Жерар Женетт (1998), Сергей Зенкин (2002), Мария Рубинс (2003), В.А. Миловидов (2011)). Разные подходы к его изучению были представлены на Лозаннском симпозиуме (2002), на конференции в Пушкинском Доме (2008), ряде конференций, проходящих в Пермском государственном национальном исследовательском университете, и др.

Наблюдение за экфрасисом в художественном тексте, позволяет исследователю открыть произведение с новой, порой неожиданной

стороны, прочитать его в аспекте «интермедиальности» [Бочкарева, Табункина, Загороднева 2012: 6]. Подобный подход оправдан и в обращении к творчеству английского классика Сомерсета Моэма.

Проблема экфрасиса в творчестве Моэма до настоящего времени не была освещена в научных трудах. Данное исследование опирается на концепцию экфрасиса, изложенную в работах «Мировая литература и другие виды искусства» [Бочкарева, Табункина, Загороднева 2012], «Экфрасис: актуализация приема и понятия» [Никола 2010], а также на работу В.А. Скороденко «Практическая эстетика У.С. Моэма, или секреты творчества» [Скороденко 1989].

Уильям Сомерсет Моэм (1874–1965) был признан одним из самых читаемых авторов в XX в. Роман Моэма «Рождественские каникулы» -не самое известное произведение писателя, что связано с его сложной судьбой: он был написан в 1939 году, но в России напечатан только в годы перестройки, поэтому его можно отнести к так называемой «возвращенной литературе». В то же время роман «Рождественские каникулы» – богатейший материал для исследователей, так как в этом романе писатель продолжает традицию развития русской темы в английской литературе. Моэм поднимает проблему сложности взаимопонимания русского человека и англичанина. В романе затрагиваются и важные темы русской истории: дается оценка русской революции 1917 г., освещаются судьбы отечественной эмиграции.

На протяжении романа мы наблюдаем за интересными непростыми отношениями между англичанином Чарли и русской девушкой Лидией, которых Моэм судьбоносно сталкивает в Париже. Чарли, молодой человек из обеспеченной семьи, приезжает во Францию, чтобы насладиться рождественскими каникулами. Но ожидания безмятежного времяпрепровождения у Чарли не оправдываются: Лидия, в образе которой Моэм с большой любовью воплотил черты русского национального характера [Скороденко, 29], поколеблет все прежние представления наивного героя о мире, разрушит его иллюзии и покажет настоящую жизнь без прикрас. Автор тонко прослеживает изменения, которые происходят в состояниях персонажей и их отношениях, и нередко делает это через «язык образов искусства».

Некоторые части текста романа кажутся абсолютно самостоятельными, повествование в них будто замирает. И это впечатление неслучайно. Это происходит, когда Сомерсет Моэм в своём произведении создает ряд экфрастических образов. Сама этимология приставки эк- («рассказать до конца»; «выход, уклонение от чего-либо») указывает на « автономность экфрасиса как выделенного места в художественном тексте» [Никола 2010: 10].

В соответствии с современным широким представлением об экфрасисе [Геллер 2002: 13] в романе Сомерсета Моэма можно выделить образы музыкального и живописного экфрасиса. В «Рождественских каникулах» их основным назначением становится характеристика персонажей.

Первый музыкальный экфрастический образ входит в роман при описании посещения героями рождественской мессы в церкви Сент-Эсташ. Эта торжественная, строгая, струящаяся вверх, под купол органная музыка, вызывающая чрезвычайное чувство печали, холода, тревоги, сначала глубоко не задевает Чарли, он даже разочарован. Но когда грянул хор в сопровождении оркестра, и его охватило ликование.

Реакция Лидии с её раненой душой более горячая и острая: она уткнулась лицом в ладони и неудержимо рыдала. Что означали эти слезы? Чарли, всегда живший в атмосфере сытости и комфорта, их почти не знал. Он был удивлен, что столь безыскусное исполнение вызвало у Лидии такие сильные эмоции. «Вдруг она опустилась на колени, уткнулась лицом в ладони и неудержимо разрыдалась. Она странно скорчилась, стала похожа на груду сброшенной одежды, и, не вздрагивай у нее плечи, можно было подумать, что она в глубоком обмороке» [Моэм 2011:64].

Читателю, которому автор изложил трагическую судьбу Лидии в чужой стране, показал её трагическое чувство одиночества, незащищенности, понятна реакция героини. Чарли ищет в искусстве скорее удовольствие. Неслучайно в своем внутреннем монологе он рассуждает о качестве исполнения музыки. Лидия же, «русская душою», настолько непосредственна, чувствительна и открыта, что не может скрыть всего, что возбуждают в ней звуки музыки. В ней она находит отдохновение, приют, она забывает обо всех тяготах своей нелегкой жизни. Важно, что речь идет именно о рождественской мессе, которая готовит человека к обновлению и перерождению.

Писатель в романе также создаёт необыкновенно притягательный образ русской музыки. В русской музыке отражается любовь героини к своей родине, России, которую она никогда не видела, но по которой обречена была вечно тосковать. Когда Лидия слушала музыку Римского-Корсакова и Глазунова, колоритные и надрывающие душу сочинения Стравинского, полученные ею впечатления о России из рассказов близких и из книг обретали форму и содержание. «Эти безудержные мелодии, эти спотыкающиеся ритмы, в которых было что-то столь чуждое Европе, уводили ее от самой себя, от убогого существования, наполняли такой страстной любовью, что по щекам катились счастливые слезы облегчения» [Моэм 2011: 89]. В этой звучащей русской музыке для героини оживает вся Россия с её загадкой, которую пытаются постигнуть на Западе уже сотни лет: сказочно оживают Кремль с золотыми, в звездах, куполами, Красная площадь, Китай-город. Музыка оживляет для героини и литературные образы: «В музыке Лидии чудилось, будто князь Андрей и очаровательная Наташа и сегодня ходят по хлопотливым улицам Москвы, Дмитрий Карамазов после безумной ночи у цыган встречает на Москворецком мосту милого Алешу, купец Рогожин проносится в санях с Настасьей Филипповной…» [Моэм 2011: 90].

Итак, любовь к музыке роднит героев, но Моэм дает понять, какую разную роль играет в их жизни музыка: для Чарли – это искусство, которым он привык наслаждаться в спокойные часы досуга. Для Лидии с её тяжелой бесприютной судьбой – это душевная опора, прибежище от ударов судьбы.

В романе Лидия и Чарли сравниваются и как исполнители музыкальных произведений. И опять преимущество отдается Лидии. По-русски, с душевной болью Лидия сама исполняет фрагменты музыкальных опер на фортепьяно. И хоть играет она совсем не профессионально, не как Чарли, но какое-то интуитивное чувство подсказывает ей, как нужно передавать эту музыку: без конца нажимая на педаль, она в каждой ноте, будто вырванной из глубины души, передавала смятение чувств и горесть печали, первобытную жизненную силу.

Столь же показательно для характеристики героев их отношение к живописи и её восприятие. В отличие от своей русской спутницы Чарли замечает только картины-шедевры, наиболее известные и общепризнанные. Организовывая семейные экскурсии в Лувр, мать семейства Винития Мейсон пыталась приучить детей к знанию самых «достойных» полотен мировой живописи («Джоконды», картин Веронезе, Рафаэля, Тициана, Энгра, Мане и др.). Однако показательны мотивы, которые двигали матерью Чарли: «… знакомство с крупнейшими картинными галереями Европы – составная часть образования джентльмена, и, если не можешь вставить словечко в разговоре о Рембрандте, Тициане и прочих, оказываешься в довольно глупом положении » [Моэм 2011:196].

На страницах романа мы встречаем поток экфрастических образов в комментариях Винитии Мейсон. При этом она сообщает общую энциклопедическую информацию о полотне. Например, так характеризуется художественная манера Веронезе: «Веронезе, конечно, не отличается ни тонкостью, ни глубиной. Нет в нем души. Но у него, бесспорно, был дар композиции, и запомните, он лучше всех умеет гармонично и естественно расположить на полотне такое множество фигур. Тут следует восхищаться ... могучей силой, которой он должен был обладать, чтобы писать такие огромные полотна» [Моэм 2011: 199].

Особенно важен в романе эпизод, когда Лидия и Чарли посещают вместе Лувр, и англичанину не терпится показать героине свои самые «любимые» картины. Он мечтает отличиться перед Лидией своими знаниями, вспоминая лекции матери, спешит провести Лидию по тем самым шедеврам, которыми восхищаются во всё мире. Но неожиданно для себя Чарли встречает непонимание со стороны своей русской спутницы. Лидия не видит в портрете «Мужчины с перчаткой» Тициана ничего необыкновенного. « Вам-то что до него ?» – задает она вопрос своему английскому спутнику, который ставит его в тупик [Моэм 2011: 205]. И ведь, действительно, эта картина ничем по-настоящему не задевает Чарли, и ему нечего ей ответить.

Не признает Лидия и величие «Джоконды»: « Она что-то значит для вас? » [Моэм 2011: 206]. Чарли, как ему кажется, хорошо разбирается в живописи, знает всех выдающихся художников, стили и школы. А получается наоборот – Лидия раскрывает своему спутнику секреты восприятия живописи.

Так мы убеждаемся, что даже в сфере досуга и увлечений Чарли оказывается в плену стереотипов. У Лидии же всегда есть индивидуальные переживания и оценки. Картина только тогда что-то значит, когда она чем-то задевает. В искусстве для неё важны именно личные чувства и ощущения человека. Так Лидия остановилась около небольшого натюрморта Шардена, который можно было бы не заметить и пройти мимо. Русская героиня раскрывает англичанину глаза на истинный смысл этого полотна, ведь оно написано с любовью и состраданием. Это не просто каравай хлеба и бутыль вина, это хлеб жизни и кровь Христова, но не укрытые от бедняков и несчастных. Это ежедневная пища страждущих.

Описывая картину, Лидия вкладывает проникновенную интонацию в каждое слово – настолько чувствуется сила её эмоций: « Эта картина такая скромная, безыскусственная, человечная, исполненная сочувствия. Это вино и хлеб бедняков, которым только и нужно, чтобы их оставили в покое, позволили свободно трудиться и есть свою простую пищу. Это крик презираемых и отверженных. Она говорит вам, что, как бы ни были грешны люди, в душе они добры. Этот хлеб и вино – символы радостей и горестей смиренных и кротких... » [Моэм 2011: 208].

В этом неприметном натюрморте Лидия находит необыкновенно глубокий христианский смысл, она видит то, что близко её душевной боли и страданию. В её восприятии чуткий истинный художник с отзывчивым сердцем Шарден говорил с ней через эту безыскусную картину, трогающую душу, и почти невольно, сам того не сознавая, старался показать, что из боли, отчаяния, жестокости, из всего рассеянного в мире зла человек может сотворить красоту, было бы только у него довольно любви и сочувствия. От общения с таким творением искусства Лидии становится спокойно и отрадно на сердце, оно облегчает её душу. Картина Шардена, таким образом, характеризует состояние героини, её статус незащищенности, её печали и нужды.

Первоначально Чарли с недоумением смотрел на эту картину. Однако сдвиги в сознании героя продолжаются, и примечателен тот факт, что, вернувшись домой, Чарли будет говорить с родителями именно о картинах Шардена.

Всё, что произошло с Чарли за пять дней в Париже, Моэм сравнивает с картиной Мане «Расстрел императора Максимилиана». Эта картина всегда производила на Чарли сильное впечатление, но теперь его ошеломило сознание того, что на картине изображено действительно происшедшее событие: император и вправду стоял на том месте, и когда солдаты направили на него ружья, ему, должно быть, казалось невероятным, что вот он живой, а через мгновенье его не станет. Конечно, Чарли читал детективы, читал газеты, знал, что совершаются преступления, знал, что люди живут в нужде, но знал все это, со стороны; и теперь странно и страшно ему было оттого, что жизнь столкнула его с человеком, который сам пережил все эти ужасы. Однако встреча с Лидией наделяет героя способностью лучше понимать и чувствовать другого человека, разделять его страдание. Оттого и будет герой иначе переживать полотно Мане «Расстрел императора Максимилиана».

Таким образом, поездка на Рождественские каникулы становится для Чарли путешествием в обновление и перерождение. И это взросление и откровение открывает ранее не ведомый ему самому потенциал его личности.