Роман Ч. Диккенса «Большие надежды» как роман-инициация

Будучи древнейшей формой воспитания, при которой ребенок включается во взрослое общество, понятие об инициации составляет основу мифологического моделирования произведения. Таким образом, в романе актуализируется архетип обряда как необходимая ступень на пути к взрослению, а воспитание равноценно архаической инициации [5, с. 165]. Переход героя от одного локуса художественного пространства к другому символически отсылает к трем этапам обряда:

• 1)    сепарация – отделение ребенка от группы и разрыв с прошлой жизнью;

• 2)    лиминальность – пограничное состояние, в котором реализуется сама инициация;

• 3)    агрегация – включение личности в общество в новом состоянии или статусе;

Содержание инициации, согласно А. ванн Геннепу, заключает в себе культурноисторический опыт: мифы о богах или героях, в которых предпринимаемые ими странствия и путешествия знаменуют право на новый социальный статус [1, с. 54]. По мнению Дж. Кэмпбелла, путешествие героя начинается со своеобразного «зова к странствию» [3, с. 37-38], который служит толчком к неудовлетворенности героя своим состоянием, семьей, что, в свою очередь, приводит героя к поиску своего истинного пути. Покидая отчий дом, герой обычно отправляется в символическое по своей сути странствие, в котором он сталкивается с необходимостью сразиться с драконом, некой демонической сущностью, воплощающей в себе борьбу с истинными страхами и поисками героя, чтобы стать «новым» человеком.

В романе-инициации фабула подчинена закономерности перехода героя из одного состояния в другое. Этапы перехода представляют собой специфические «образовательные ступени», ссылаясь на мнение Е.М. Мелетинского, так как можно проследить, какой опыт приобретает персонаж на том или ином жизненном этапе [5, с. 150]. Хронотоп характеризуется чрезвычайной субъективностью. М.М. Бахтин отмечает важность хронотопа встречи, которая находится в неразрывной связи с хронотопом дороги [12, с. 397]. В дороге обязательно происходят случайные встречи, и она соответствует лиминальной стадии. Именно на данном этапе гармония сложившихся отношений претерпевает ввержение хаоса, который, подрывая основы мироздания, задает новый порядок. «Лиминальность, маргинальность и низшее положение в структуре, согласно В. Тернеру, являются переклассификациями отношения человека к обществу, природе и культуре» [10, с. 93].

Роман-инициация не лишен характеристик сказочной поэтики. Обычно герой представляет собой нерадивого или же, напротив, уникального ребенка. Мотив нарушения каких-либо устоявшихся законов является толчком к своеобразному странствию, варьирующемуся от вынужденного ухода из отчего дома (как, например, в случае с Пипом в романе «Большие надежды» или Оливером Твистом в одноименном романе Ч. Диккенса) к экзистенциальной утрате героя-странника (Дэвид Коперфильд в одноименном романе Ч. Диккенса). Важным отличием инициации является встреча с ритуалом смерти, через которую герой перерождается или получает второе рождение, при котором возвращение в начальную точку жизни представляется уже невозможным. Пип испытал две символические смерти – ранение руки огнем и тяжелую болезнь, которые обеспечивают символическое возрождение или перерождение героя.

Ч. Диккенс, таким образом, воплощает в своем творчестве традиционные аспекты сказового повествования инициации. Роман «Большие надежды» открывается сценой на кладбище, где «плоская темная даль за оградой, вся изрезанная дамбами, плотинами и шлюзами, среди которых кое-где пасется скот, ‒ это болота; что замыкающая их свинцовая полоска ‒ река; далекое логово, где родится свирепый ветер, ‒ море; а маленькое дрожащее существо, что затерялось среди всего этого и плачет от страха, ‒ Пип» [2, гл. I]. Мальчик – нерадивый сирота, которого воспитывает «своими руками» злая и сварливая сестра миссис Джо. Он воспринимает жизнь легко, внутренне он свободен и не зажат рамками общества, оказываясь в действительности лишь безответственным и инфантильным ребенком.

Он получает послание, согласно которому некий благодетель хочет сделать из него джентльмена, но для этого он должен покинуть отчий дом. Данное послание выступает своеобразным «зовом к странствию» или же толчком к действию. Отправляясь в путешествие, он сталкивается с необходимостью защищать себя, проявить мужское начало: телесные повреждения, пожар и болезнь – все то, с чем встречается юный герой в процессе посвящения. Но Пип часто оказывается не способным к проявлению детской агрессии или возможности постоять за себя, его одолевают детские страхи:

«Короче говоря, я из трусости не сделал того, что заведомо надлежало сделать, так же как раньше из трусости сделал то, чего делать заведомо не надлежало» [2, гл. VII].

Пип не знает, кто он, его «паломничество» сопряжено с экзистенциальными терзаниями, необходимостью выбора собственного пути. Мальчику постоянно указывают на то, что миссис Джо ‒ хорошая женщина, на самом деле, что каждый хорош и в целом солнце светит ярко, несмотря на то, что Пип знает, что идет дождь. Он объясняет свое состояние в откровенном разговоре души:

«Воспитание сестры сделало меня не в меру чувствительным. Дети, кто бы их ни воспитывал, ничего не ощущают так болезненно, как несправедливость. Пусть несправедливость, которую испытал на себе ребенок, даже очень мала, но ведь и сам ребенок мал, и мир его мал, и для него игрушечная лошадка-качалка все равно, что для нас рослый ирландский скакун. С тех пор как я себя помню, я вел в душе нескончаемый спор с несправедливостью. Едва научившись говорить, я уже знал, что сестра несправедлива ко мне в своем взбалмошном, злом деспотизме. Меня не покидало сознание, что, воспитывая меня своими руками, она все же не имеет права воспитывать меня рывками. Это сознание я берег и лелеял наперекор всем поркам, брани, голодовкам, постам и прочим исправительным мерам; и тем, что я, одинокий и беззащитный ребенок, так много носился с этими мыслями, я в большой мере объясняю свою душевную робость и болезненную чувствительность» [2, с. 31].

Находясь на пороге инициации, Пип признается, что никогда и нигде «не было такого огня, как в кузнице и кухне, как дома». Он герой, неспособный жить по законам того общества, в котором существует. Буксиром на пути к его посвящению является общество, в котором извращены нравственные ориентиры. Обряд не институализирован и все, следовательно, происходит спонтанно. Герой сталкивается с людьми, не достойными встречи с героем-неофитом. В ответственный момент они не могут духовно обогатить его. Ощущение безумия окружающего мира, хаоса, одиночества и непонимания является лейтмотивом:

«А потом я посмотрел на звезды и представил себе, как страшно, должно быть, замерзающему человеку смотреть на них и не найти в их сверкающем сонме ни сочувствия, ни поддержки» [2, гл. VII].

Особенно многогранно черты мальчика проявляются в действии. Переживаемые им события, которые он вспоминает, позволяют глубже проникнуть в его внутренний мир. Ю.М. Лотман называет это «перемещением персоны через границу семантического поля» или «пересечением запрещенной границы» [4, c. 282].

Согласно Н.Д. Тамарченко, событие играет ключевую роль в инициации героя: «Событие – перемещение персонажа, внешнее или внутреннее (путешествие, поступок или духовный акт), через границу, разделяющую части и сферы изображенного мира в пространстве и времени, связанное с осуществлением его цели или, наоборот, отказом и отклонением от нее». Результативность, таким образом, ‒ вот главное условие события. Без нее нет инициации [9, c. 171].

В романе Диккенса «внешний» и «внутренний» миры связаны, а совмещение географического, психологического и точечного хронотопа и конкретизация пространства воплощают философские мотивы пути, нахождения своего места в разобщенном мире. Соприкасаясь с людьми разного статуса, он узнает законы жизни в обществе, но это общество ‒ мир аномалий.

Путь, сопровождаемый лишениями в виде голода, страха и боли, вызывал состояние, подобное смерти героя. В целом можно отметить ощущение боли, болезни, которое было характерно всем посвящаемым. В темное время своей жизни, с ношей болезни и долгов, Пип снизошел до первородной простоты, «с тяжелой головой, с ноющей болью в руках и ногах, без сил и без мыслей».

Не последнее место занимает и расположение инициации. Согласно В.Я. Проппу, место, отделенное от дома, как непроходимый лес, и герой должен пройти дремучесть бытия, чтобы ощутить социально-онтологический свет [7, с. 297]. Таков Лондон в описании Пипа ‒ необъятный гигант, улицы которого «показались (мне) очень некрасивыми, кривыми, узкими и грязными» [2, гл. XX].

Традиционно инициация описывается как постижение трех таинств: священного, сексуальности, смерти. Мальчик также сталкивается с сексуальным. После встречи с мисс Хэвишем и Эстеллой девочка обозвала его глупым, нескладным деревенским мальчишкой. Пип сам говорит: «Я пожалел, что Джо не получил более тонкого воспитания, которое могло бы пойти на пользу и мне» [2, гл. VIII]. Травмирующее сексуальное состояние связано с неопытностью и ранимостью героя. Данный акт десакрализирован и груб; он встречает Эстеллу, он сталкивается с грубостью и его опыт неудачен, а в основе инициации нет места аморальности. Он вспоминает: «Бесконечно тяжело стыдиться родного дома. Возможно, что это ‒ заслуженное наказание за черную неблагодарность, лежащую в основе такого чувства; но что это бесконечно тяжело ‒ я знаю по опыту» [2, гл. XIV]. Таким образом, с чувством стыда за свое «сельское» воспитание в нем зарождается чувство перемен, которое также является толчком к действию.

В лиминальном этапе герой испытывает много пограничных состояний, составляющих его экзистенциальный опыт. Это как промежуточное состояние между сном и явью. Чтобы вызвать такие пограничные состояния, посвящаемым часто давали дурманящие отвары, лишали сна. Герою Ч. Диккенса также свойственны нарушения сна:

«Всю ночь в моих тревожных снах мчались дилижансы, по ошибке заезжавшие куда угодно, кроме Лондона, а везли их то собаки, то кошки, то свиньи, то люди, но только не лошади. Самые фантастические дорожные приключения не давали мне покоя, пока не забрезжил день и не запели птицы. Тогда я встал, начал одеваться и, присев у окна, чтобы еще раз посмотреть на знакомую улицу, крепко уснул» [2, гл. XIX].

Особого внимания заслуживает бинарная оппозиция (ложный) учитель – ученик, которая обрамляет композицию романа. Таким своеобразным учителем-благодетелем выступает Мэгвич. В начале романа вид Мэгвича вызывает у мальчика ассоциацию с двумя образами, существующими в одной связи. Первый ‒ маяк, по которому держали курс корабли, ‒ «очень безобразный, если подойти к нему поближе, словно бочка, надетая на шест»; второй ‒ «виселица с обрывками цепей, на которой некогда был повешен пират» [2, гл. I].

Совершенно по-иному Пип воспринимает Мэгвича в конце романа:

«Когда я посмотрел на свое место с позиции Мэгвича, я почувствовал, что мое место было рядом с ним, пока он жив». Сам Мэгвич, уже будучи приговоренным к смерти, утверждал, что «с тех пор как надо мной висит черная туча, ты (Пип) стал ко мне ласковей, чем когда светило солнце» [2, гл. LIV].

Пип, на самом деле, неравнодушен к своему благодетелю. Он воплощает это в своих словах: «У меня появилось чувство возрастающего облегчения и покидающей надменности и несправедливости» по отношению к Мэгвичу [2, гл. LIV].

Все же главной духовной переменой героя является его переход на новый уровень, на точку невозврата. Процесс инициации выполнял ключевую роль не только в становлении и личности, но и в жизни общества, обеспечивая аккумуляцию и сохранение нравственных ценностей и традиций. Путешествие героя служит своего рода соединением разрыва между ним и внешней средой. Так, в процессе перехода осуществлялась проверка силы и прочности неофита. Такие запреты, как лишение пищи, немота, жизнь в темноте, служили не столько целям аскетизма, сколько отказом от амбиций и желаний. Сталкиваясь с трудностями и болью, мальчик уже не мог вернуться домой прежним. И только после всех испытаний, он может стать полноценным членом общества. Пипу удалось преодолеть лишения жизни и обрести новую жизнь. Он пишет:

«Сердце мое было взволновано возвращением: после стольких перемен и событий я чувствовал себя как странник, который бредет домой босиком из дальних краев, где он скитался долгие годы». И даже «Бидди вскрикнула, словно ей явилась моя тень, но и следующее мгновение уже бросилась мне на шею» [2, гл. LVIII]. Это указывает на интеграцию сознательной и бессознательной самости. Душа Пипа, наконец, становится целостной, он перешел на новую ступень развития.

Так, отметив основные этапы инициации по схеме сепарация ‒ лиминальность – агрегация , можно сделать вывод, что произведение Ч. Диккенса действительно может рассматриваться как роман-инициация. Подвергаясь лишениям и опасностям жизни, преодолевая барьеры на пути к взрослению, герой сталкивается с обрядом посвящения. Именно точка невозврата, о которой говорит и сам Пип, является главным показателем его инициации.