Россия оказалась скорее жертвой сегодняшнего кризиса…

«РОССИЯ ОКАЗАЛАСЬ СКОРЕЕ ЖЕРТВОЙ СЕГОДНЯШНЕГО КРИЗИСА….»

(На вопросы редакции журнала «Власть» ответил крупнейший английский политолог, глава факультета политики и международных исследований Кентского университета, ведущий специалист по политическим проблемам постсоветской России и стран Восточной Европы Ричард Саква.)

Р едакция (Р.): Каково Ваше мнение о политических аспектах современного кризиса? Существуют ли какие-то особенности протекания кризиса в России?

Ричард Саква (Р.С.): Чтобы понять суть сегодняшнего кризиса, необходимо обратиться к событиям тридцатилетней давности. Корни кризиса лежат в начавшемся в середине 1970-х годов после разрушения Бреттон-Вудской системы процессе финансиализации экономики, когда из-за роста цен на нефть стартовал процесс наполнения экономики гигантским объёмом денег. Затем с середины 1980х годов начался процесс дерегуляции банковской системы, вызванный событиями на лондонской бирже в 1986 г. (подразумевается «Большой взрыв» на Лондонской фондовой бирже, когда были отменены фиксированные комиссионные; брокерские компании получили право становиться акционерными обществами, что стало началом электронного трейдинга), позже была «Черная среда», когда очень резко упал курс фунта. Были сознательно уничтожены механизмы регулирования банковской сферы, таких как созданная еще при Т. Рузвельте в 1930-х гг. система инвестиционных банков, также произошёл процесс демутуализации (изменение организационно-правовой формы фондовых бирж непубличного характера на организационно-правовую форму корпорации).

Необходимо отметить, что в ситуации сегодняшнего кризиса Россия оказалась скорее жертвой. С одной стороны, в 1990–1991гг. антикоммунистическая революция сначала в Восточной Европе, а потом – в СССР ликвидировала серьёзную преграду для проникновения западного капитала. С другой стороны, достаточно интенсивно протекает процесс глобализации. Я всегда критиковал эту концепцию, поскольку понятие фактически используется для описания действий международного финансового капитализма. И это никак не связано с интернационализацией, которая гармонично реализовывалась и до 90-х гг. XX в. и будет реализовываться после. Существует множество аналогичных глобализации по форме вполне позитивных по сути процессов – как, например, универсализация прав человека.

Материалы подготовила Раиса БАРАШ

Но непосредственно глобализация является важным инструментом воздействия на мировую экономику. Глобализация – это форма посткоммунистического глобального триумфа капитализма, одним из проявлений которой является финансиализация. Самым ярким примером здесь, в частности, является рост цен на нефть. В июле прошлого года цена барреля достигла максимума в 147 долларов 48 центов. Как мне кажется, произошло это вовсе не из-за того, что вдруг понадобилась нефть, но было проявлением процесса финансиализации. Результатом стало не получение коммерческой выгоды, но увеличение финансовых рисков в связи с увеличением долларовой массы. Это был не пик цен на нефть, но кульминация периода той глобализации, которая наступила после холодной войны, ориентированной на наполнение российской экономики долларовой массой.

Россия сегодня активно включена в процесс глобализации и, конечно, финан-сиализации. Причём у процесса финан-сиализации в России есть особенности. Во-первых, у России отсутствует автономная финансово-экономическая система. Это значит, что российские нефтедоллары возвращаются обратно на Запад – в виде средств, вложенных в Стабилизационный фонд и инвестированных в иностранные долговые бумаги. А затем вложенные в Стабилизационный фонд ресурсы возвращаются обратно в Россию через валютные кредиты крупнейшим российским корпорациям – Газпрому, Роснефти. У России огромная корпоративная задолженность – в общей сложности 500 млрд долл. США (и это при том, что государственного долга у России почти нет, благодаря тому что В. Путин постепенно рассчитался с Парижским и Лондонским клубами).

То есть, сегодняшний кризис (ситуация 1998 г. была, в целом, локализована) – это первый кризис глобального масштаба. И, может быть, последний, если окажется настолько серьёзным, чтобы уничтожить глобальную финансовую систему ввиду её несостоятельности как носящей преимущественно виртуальный характер (виртуальная часть докризисной экономики в 8 раз превышала реальный сектор).

Р.: Но ведь на Западе существует мощнейшая регулятивная система, огромное количество контрольных институтов: Международный валютный фонд, американские институты, так или иначе контролирующие финансовые потоки. Почему кризис не был предотвращён?

Р.С.: Международный валютный фонд – это инструмент глобализации, а не механизм регулирования международной экономики. Это инструмент геополитической экспансии и развития глобального капитализма, но не регулирования глобального капитализма. Лично я считаю, что во всём происходящем есть огромная вина правительства Англии, а говоря предметно, Гордона Брауна, бывшего в 1997 г. главой министерства финансов, и новых лейбористов, полностью поддавшихся его влиянию.

Британское правительство оказалось во власти финансовых институтов Сити. Думаю, скоро начнут писать книги об этом удивительном явлении – партия фактически стала инструментом финансового капитализма. И даже если принятая британ- ским руководством стратегия следования в фарватере ожиданий Сити была оправданной, надо было постоянно контролировать разумность стратегии финансового капитализма. И глядя на Великобританию, ориентировавшуюся в своей экономической политике на запрос финансового капитала, многие участники международной системы полагали, что доверие финансовым институтам – это неплохо. Америка часто ориентируется на позиции Англии, как в вопросе об Ираке. Хотя, конечно, у американской экономики были свои специфические проблемы, subprime-ипотека, хедж-фонды, но ориентация на цели финансового капитала стала одной из причин кризиса.

В России сложилась очень похожая система доверия капиталу. Хотя более важной проблемой для России на протяжении примерно 20 лет является неукоренён-ность, «отрыв» экономики от социальной сферы. Рывок от логики пятилеток до рынка – грандиозная социальная трансформация, результатом чего стал отрыв экономики от общества (что соответствовало неолиберальной модели). Здесь надо отметить, что, создавая Резервный фонд, В. Путин действовал верно – создал некоторую финансовую подушку безопасности для социальной сферы.

Говоря о возможных последствиях кризиса, можно утверждать, что кризис окажется индикатором эффективности существующих режимов. Уже сегодня не выдержала испытание кризисом Исландия, следующей может быть Украина и, очень вероятно, Латвия. В этом отношении нестабильными представляются даже позиции английского руководства, поскольку антиправительственные настроения в Великобритании очень сильны. Причём подобных настроений в России нет, поскольку любой здравомыслящий человек понимает, что фактически российская власть действовала правильно и в целом оказалась готова к кризису.

Сегодня мне кажется, что я стал свидетелем революции кризиса. Антиреволю-ционное движение 1989–90-х гг. означало не окончание антикоммунистической революции, но начало политики кризиса, обозначавшей необходимость поиска ответов на так и не решённые вопросы. За двадцать лет, прошедших после крушения коммунизма, распада Советского Союза, ничего не было решено. Сегодняшний глу- бокий экономический и политический кризис – продолжение кризиса коммунизма. Причём это глобальный кризис.

Существует несколько аспектов это кризиса. Во-первых, это геополитический кризис, обусловленный тем, что после окончания «холодной войны» ни США, ни Европа не решили, какое место в системе международных отношений занимает Россия. Проблема в том, что «холодная война» должна была завершиться не словами М. Горбачёва о новом политическом мышлении и даже не распадом Советского Союза, но движением Запада навстречу России. Даже если «холодная война» закончилась, на смену ей пришёл «холодный мир».

Постсоветская Россия оказалась в той же ситуации, что и Япония после Первой мировой войны или в Германия до Второй мировой войны – в ситуации изоляции, невозможности полноценного взаимодействия с глобальной системой. Сегодня о многом схоже и положение Китая. Запад вполне устраивала «тихая Россия», но США не готовы терпеть равных – их устраивает только политика с позиции силы. Но ни Китай, ни Россия не согласятся с подчинённой позицией. Кстати, в концепции «суверенной демократии» поднимался вопрос о важности глобального равенства прав.

Симптомами геополитического кризиса является продолжающееся расширение НАТО, периодические попытки разместить ПРО в европейских странах, война в Южной Осетии. Сегодня ситуация продолжает оставаться очень напряжённой – главным образом ввиду непростых отношений России с Украиной и Прибалтикой.

Второй аспект – это духовный кризис, отсутствие внутреннего порядка. Социальный, общественный порядок всегда строится на каких-то духовных ценностях, и в отсутствии последних адекватная социальная система не может быть выстроена. И отсутствие широко распространённых общественных ценностей стало одной из причин кризиса.

Третий, самый главный аспект кризиса – политический. Сегодня повсеместно наблюдается дефицит политической самоорганизации и, в частности, демократии. Употребляя термин «перевернутый тоталитаризм», Шелдон С. Уолин говорит о концепции управляемой демократии. Я думаю, что он на самом деле не знает, что в

России уже использовали этот термин, поскольку об этом он не упоминает. Шелдон С. Уолин говорит о том, что в США в период президентства Буша-младшего были сознательно уничтожены сдержки финансовой системы, то же и в политической системе. Как можно управлять демократией, если исполнительная власть не контролируется ни законодательной властью, ни обществом?

Р.: Но тогда возникает вопрос, насколько американская политика зависит от личности президента, и может ли измениться ситуация с приходом нового лидера?

Р.С.: Действительно, система сама по себе очень сильна, но фактор личности президента нельзя недооценивать. Например, в позиции Майкла Макфола, одного из членов Совета государственной безопасности, есть довольно агрессивные элементы. Но Барак Обама обладает талантом уравновешивать сторонников таких крайних позиций. Даже в речи Д. Байдена в Мюнхене заметно тише звучала риторика на тему необходимости расширения НАТО. Похоже, в Америке идёт процесс переосмысления возможных последствий такой агрессивной внешней политики.

Р.: А какими могут быть последствия кризиса непосредственно для России?

Р.С.: С одной стороны, я не исключаю, что, если Запад откажется от своей бескомпромиссной геополитической парадигмы, возможно участие России в совместных европейских и американских антикризисных программах. Сегодня, когда повсеместно происходит обновление поколений, у России и Запада есть возможность начать отношения сначала.

Сегодня создается то, что можно назвать «russo-west», по аналогии с amero-west, euro-west. Россия – это европейская западная страна, в этом я не сомневаюсь. В чисто техническом смысле Россия – евроазиатская или евразийская страна. Но фактически Россия – от Владивостока до Калининграда – это Eurasian west. Глупо ожидать, что Россия после 74 лет советской власти будет клоном Запада, как думали некоторые 20 лет назад.

С другой стороны, кризис может стать в России дополнительным поводом для общественной дискуссии. Фактически весьма активное развитие публичной сферы в России наблюдается уже на протяжении двадцати лет, и главным итогом данного процесса является отказ от утопического постулата, что во всех своих проявлениях Запад лучше. Благодаря кризису, российское общество в очередной раз может отчётливо понять, что Запад ни в чем не лучше, более того, там есть свои специфические проблемы.

Р.: В своей книге «Путин. Выбор России» вы говорите о модели эффективной демократии Д. Медведева, предложенной им в противовес концепции суверенной демократии В. Суркова. Какая модель в условиях кризиса окажется фактически востребованной и реализованной на практике – модель Д. Медведева с, видимо, не вполне регулируемым рынком, или суверенная модель В. Суркова с более регулируемым государством рынком?

Р.С.: Для обеспечения стабильности необходима реализация определённого курса, конкретной стратегии, конкретных мер. И в сегодняшней ситуации руководство страны будет ориентироваться на конкретные результаты и намерено предпринимать конкретные действия. Центральным фактором выбора стратегии развития будет именно её результативность. И об этом Путин заявил в Давосе.

Я думаю, что укрепления суверенной демократии не будет. В России руководящий класс, несмотря на его недостатки, вполне вменяем. Российская государственная система в целом функционирует нормально, проводится постоянный мониторинг ситуации. Соответственно, представители власти трезво представляют себе возможные риски, оценивают их последствия. Сегодня, когда заметно иссяк поток нефтедолларов, когда добыча Газпрома может сократиться на 7%, представители российского руководства, вероятно, понимают, что автаркия в экономике, жёсткий протекционизм и т.п. были бы смертельными – как для российской экономики, так и для правящего класса.

Надо отметить, что в российском финансовом секторе много сторонников либерального подхода. Это, прежде всего, А. Кудрин, являющийся при этом очень компетентным специалистом, трезво представляющий возможные угрозы применения либерального подхода к решению экономических вопросов, и И. Шувалов, гибкий политик, но ориентированный на реализацию стратегии сокращения государственного вмешательства в экономику. Тем не менее руководство страны не намерено полностью ориентироваться на сторонников либерального варианта выхода из кризиса. Главной целью будет являться сохранение стабильности, причём легальным мерами.

Важным аспектом учёта последствий кризиса для России является вопрос об их влиянии на российскую демократию. Можно говорить о том, что современная Россия – двойственное государство, «dual state». То есть, существует нормативный уровень, где наличествуют все принципы конституционализма, партийной жизни, выборы. И при этом в России существует сильное давление на суды, есть так называемое телефонное право, а Дмитрий Медведев неоднократно заявлял о необходимости преодоления правового нигилизма.

В данном контексте интересно проследить, как кризис отразится на функционировании именно этой дуальной системы российского государства. Сегодня по-прежнему существуют группировки силовиков и либералов, но установлена система, при которой ни одна из сторон не может оказаться доминирующей и при этом центральной фигурой всегда будет оставаться В. Путин. Это то что я называю путинской конституцией – когда ни одна из фракций – ни силовики, ни либералы – не обладает всей полнотой власти, чтобы уничтожить конкурента, но при этом в равной степени способны влиять на формирование курса государства. Внутри одного государства на протяжении длительного времени продолжает существовать система сдержек противовесов различных фракций. И в этом заключается гений В. Путина.

Но сегодняшний кризис опасен именно тем, что он может нарушить баланс взаимодействия либералов во главе с Д. Медведевым и силовиков, центральной фигурой у которых является В. Путин. Но оба достаточно умны, чтобы понимать, что нарушение баланса чревато гражданской войной.

Но я считаю, что такая модель тандемо-кратии – неэффективна. Я думаю, что гораздо более эффективной была бы модель, где Д. Медведев занимал бы лидирующие позиции. Ведь Д. Медведев – это «Путин-плюс». Надо признать, что у В. Путина довольно узкий спектр взглядов: немного от государственников, чуть от либералов, и при этом он, безусловно, является центральной фигурой. Д. Медведев же пользуется поддержкой очень широкого либерального крыла, более того, он пред- ставляет собою целую идеологию держав-ничества, что он на практике демонстрировал в сентябре в ходе заседания Валдайского клуба.

На мой вопрос: «Почему Россия не смогла создать стабильных отношений с Западом?», В. Путин (в ходе сочинской встречи с участниками международного клуба «Валдай» в сентябре 2008 г.) весьма эмоционально ответил: «А почему Запад не создал стабильных отношений с Россией? Почему Запад не может установить нормальные отношения с нами?» Это было то, что называется «velvet glove in an iron fist». Но, несмотря на такое эмоциональное заявление, главный посыл В. Путина был таков: новой «холодной войны» не будет. Д. Медведев же в ходе заседания Валдайского клуба дал понять: мы не хотим холодной войны, но если вы хотите – мы готовы ответить. И это было гораздо жёстче путинской риторики.

Р.: Вы в своей книге «Путин. Выбор России» сравниваете Путина с Александром III, А. Столыпиным, А. Керенским, Ш. де Голлем и говорите, что он провёл модернизацию силовым путём. С кем в данном контексте можно сравнить Д. Медведева?

Р.С.: Мне пока сложно подобрать исторические аналогии к политической фигуре Д. Медведева.

Возвращаясь к вопросу о стабильности тандема Медведев – Путин, я должен указать на свои опасения, что кризисные явления могут нарушить существующий баланс. Важно не допустить антикризисного «закручивания гаек», дабы не препятствовать наметившемуся процессу преодоления существующих недостатков режима В. Путина: управляемого избирательного процесса, давления на СМИ и т.д. Всё это мы можем преодолеть в эволюционной форме. Эволюция – это новая революция – таков мой лозунг.

В российской истории часто бывают моменты «на грани прорыва», когда происходят качественные изменения. При В. Путине в России происходили скорее количественные изменения, но при Д. Медведеве Россия может измениться качественно. И здесь важно понимать, как важна для эволюционного развития внутригосударственная стабильность, и что сегодняшние «либеральные революционеры» – например Каспаров, Рыжков, или Шевцова, действительно очень опасны, поскольку, как и революционеры 1980-х гг., они метят в режим. Опасность в том, что ниспровержение современного режима почти гарантированно будет означать «откат» на 20 лет назад. Я не говорю, что режим хороший, но я утверждаю, что он имеет эволюционный потенциал. Принципиально именно наличие этого эволюционного потенциала.

Р.: Говоря о Д. Медведеве, Вы связываете с ним какие-то ожидания, но при этом подчёркиваете достоинства установленной В. Путиным системы «check and ba-lances». Является ли Медведев элементом системы, или он –преемник в полном смысле этого слова? В таком случае, насколько управляема эта преемственность? В общем, насколько один «независим» от второго, вернее, от первого?

Р.С.: Полагаю, что Путин – «faction ma-nager», и управляет именно он. Д. Медведев не может управлять – пока я не вижу у него ни желания, ни ярких способностей к этому. Поэтому я говорю, что как политик В. Путин обладает блестящей политической техникой.

Р.: Почему В. Путин выбрал Д. Медведева, какие качества отличают последнего от иных претендентов, в частности от С. Иванова?

Р.С.: По своему политическому стилю Д. Медведев во многом похож на В. Путина. В свою очередь, С. Иванов, с одной стороны, недостаточно гибкий политик, с другой – накануне «выбора преемника» С. Иванов часто оказывался в центре скандалов, с которыми он не смог справиться. Более того, В. Путин всегда демонстрировал, что он компетентен в целом ряде областей, обладает поразительно широкими знаниями. В свою очередь, было ясно, что С. Иванову недостаёт очень многих знаний. Д. Медведев же более образован и компетентен.

Р.: В ряде своих работ Вы назвали В. Путина консолидатором интересов различных социальных страт России. Сможет ли кризис нарушить достигнутую консолидацию, и насколько кризис угрожает единству российского социума?

Р.С.: Даже с учётом стихийных волнений во Владивостоке ситуация в России представляется стабильной. Во Франции в 2005–2006 гг. ситуация была заметно хуже. Я пока не вижу в кризисе серьёзной опасности для российской социальной системы – похоже, российские граждане пони- мают, что конструктивных результатов от социальных и политических потрясений и радикальных преобразований не будет. Действительно, активную антиправительственную позицию занимает Э. Лимонов, есть критично настроенные коммунисты, но это их право как оппозиции. Более того, возможные протестные выступления, но организованные и проведённые в соответствии с законом, могли бы иметь положительный общественный эффект. При этом российское руководство должно остерегаться занимать чрезвычайно реакционную позицию по отношению к оппозиции – ссылаясь на необходимость решительных мер в условиях кризиса. На примере Греции очевидна неконструктивность подобной стратегии.

Надо подчеркнуть, что средний класс должен взять на себя ряд обязательств и инициатив. Несмотря на целый ряд положительных изменений в повседневном укладе жизни в России (например, в Курске, Белгороде возрождается сельское хозяйство), в России по-прежнему актуальными остаются традиционные проблемы: деградация морали, повальное пьянство, практически полное отсутствие понимания необходимости соблюдения законов. Нужна активность граждан, общественности, но вовсе не в деле организации выступлений с требованиями, вроде «Долой путинский режим!», но в разработке инициатив по формированию конкретных предложений по решению застарелых и, к сожалению, традиционных российских проблем. От среднего класса требуется забота об обществе, об этом сейчас, кстати, пишет Е. Гонтмахер. Эволюция – это тоже революция, но именно в социальной сфере – в борьбе с алкоголизмом и курением, безответственностью, начинающейся с нарушения правил дорожного движения и заканчивающейся отсутствием традиции соблюдения законов.

Р.: Вы упоминали о некоторой политической пассивности населения России, нежелании участвовать в политической жизни. А как обстоит дело в Великобритании с самоорганизацией граждан, насколько они обеспокоены политическими проблемами и ориентированы на их решение посредством политического участия?

Р.С.: Все исследования, в том числе американские, свидетельствуют, что рабочее движение в широком смысле (в том числе, и самоорганизация «белых воротничков») теряет свою популярность. Во многом это объясняется тем, что глобализация являлась проектом целенаправленного уничтожения рабочего движения и профсоюзов. Кроме того, надо учитывать, что философское основание рабочего движения – гордость человека за произведённый труд – лежит в католицизме, но рационализация жизни в конце XX в. обусловила уменьшение популярности данного тезиса. Ещё Иоанн Павел II указывал на то, что духовный кризис выражается в забвении престижа труда. Глубинные причины снижения популярности рабочего движения лежат в исчезновении гордости за то, что ты – человек труда. Сегодня у людей, напротив, есть глубокое убеждение, что каждый – не более чем пешка в мировой финансовой системе, и если вы не будете работать, всегда найдется кто-то, например, в полуторамиллиардном Китае, кто сделает это за вас.

Схожие тенденции наблюдаются и в гражданском участии, функционировании общественных организаций Великобритании (Роберт Патнэм говорит об аналогичных тенденциях в Америке). Более того, в Англии снижение гражданской активности усугубляется глубоким процессом дедемократизации повседневной жизни. В Великобритании местные налоги направляются в центр, непрозрачна система перераспределения – и это признаки дедемократизации, кризиса управляющей демократии. Кроме того, сегодня в Великобритании ответственность правительства распылена между системой агентств, к которым очень сложно предъявлять какие-то требования.

Р.: Как граждане Британии относятся к так называемой исламской угрозе?

Р.С.: Скептично. Британцы склоняются к точке зрения, что это фикция, которая используется правительством Гордона Брауна в личных целях. Реальность – это когда израильская ракета убивает детей в Газе, когда больше тысячи человек погибают в Ливане из-за израильской агрессии. И при этом – молчание как Америки, так и Великобритании.

Не менее безосновательны слова об угрозе терроризма. В контексте запрета проносить жидкости на борт самолета надо отметить, что никто не верит в серьёзность угрозы создания бомбы из воды или зубной пасты. Это целенаправленное нагнетание страхов, наподобие маккартизма. Но общественность очень прагматична и критична, и негатив по отношению к правительству постепенно копится. Агрессия мусульман в Британии если и существует, то обусловлена конкретными причинами – гибелью детей в Газе, невинных людей в Ираке. Мусульмане выступают не против абстрактной западной цивилизации, но против конкретного циничного англоамериканского империализма на Ближнем Востоке.

Причём Англия всегда вела себя на Ближнем Востоке самым циничным образом. (Обнародование в 1917 г. декларации Бальфура, разрешавшей евреям иммиграцию на территорию Палестины, Англия самым циничным образом использовала для сохранения своего влияния в регионе.) Аналогичной была ситуация с созданием Ирака.

В этой связи надо отметить, что существуют разговоры о том, что России нужно принести извинения за события времён «холодной войны» – об этом не раз заявляли представители прибалтийских государств. Но у Великобритании есть гораздо больше серьёзных поводов для раскаяния.

Тем же самым прибалтийским государствам, прежде чем требовать покаяния от России, не лишним будет вспомнить свою собственную историю. Например, в контексте критики политики большевиков, эстонцам было бы полезно вспомнить, что они разоружили и интернировали своих недавних союзников – войска Юденича, а латышские стрелки добровольно перешли на сторону большевиков.

Возвращаясь к истории России, надо указать на необходимость помнить о её неоднозначности – ведь поддержка большевиков, во всяком случае в первые послереволюционные годы, совсем не была однозначной: можно вспомнить кронштадтский мятеж, или выступления в защиту Учредительного собрания. Вопрос не в оценке советской эпохи, но в признании факта неоднозначности, нелинейности российской истории. Предъявление России требований к переосмыслению своей истории – не более чем инструмент геополитики, имеющей своей конкретной целью изменение исторической памяти.

Р.: Насколько Британия отошла от самоидентификации в качестве «владычицы морей»?

Р.С.: Этот процесс – процесс деимпе- риализации – только начинается. Напротив, можно отчасти говорить о реимпе-риализации: нередки разговоры о том, что в британской империи было много хорошего, можно говорить даже о культивировании имперской памяти.

Р.: Какова сегодня ситуация в Северной Ирландии? Вы говорили о том, что экономический кризис обусловливает актуализацию религиозной идентичности. Не последует ли ввиду кризиса новая волна противостояния в Ольстере?

Р.С.: Сегодня там всё нормально. Т. Блэру удалось добиться установления там мира. Сейчас у молодого поколения жителей Ольстера не так сильно выражена религиозная идентичность. Все структурные элементы остались – например, в школе есть сегрегация, но сейчас, в рамках Евросоюза, для молодого поколения задача объединения с Югом представляется не столь важной.

Р.: Каковы, по Вашему мнению, перспективы бывших советских республик?

Р.С.: Одной из наиболее нестабильных представляется ситуация на Украине, где слаба политическая система. Сегодняшняя ситуация на Украине – следствие американского вмешательства во внутреннюю политику страны. Дружить с Америкой вообще опасно – об этом уже узнала Грузия и может узнать Украина. От коллапса Украину может спасти скорейшая федерализация и не менее скорая смена власти – на более разумную.

Вообще же надо говорить о том, что англо-американскому цинизму нет предела. С моей стороны это отнюдь не слепой антиамериканизм. Я, безусловно, согласен с тем, что Америка – великая страна, но её политика тем не менее весьма цинична. Остаётся только надеяться, что при Б. Обаме ситуация будет меняться. Политика США – разрушительная система, ориентированная в том числе и на разрушение постсоветского пространства, «натравливание» на Россию её соседей, причём с максимальным использованием непрямых методов борьбы.

Для чего на постсоветском пространстве происходит развёртывание НАТО? Это не только реализация геополитических стратегий, но и формирование соответствующего политического дискурса, изменение настроений в постсоветских республиках.