Российская история и современность в контексте мирового хозяйства

Б.Ю. Кагарлицкий, В.Н. Сергеев. История России.

Миросистемный анализ. Издание второе. М.: Ленанд, 2014. 432 с.

В названии данной книги основную смысловую нагрузку несет, конечно, подзаголовок: не просто история России, но история России с позиций того, что в научной литературе определяется как «миросистемный подход» или «центро-периферийная теория». Это – сравнительно молодое направление в экономической мысли, возникшее и развивавшееся во второй половине XX века. Оно представлено такими именами, как И. Валлерстайн и его последователи (Дж. Арриги, Т. Скокпол и др.), А.Г. Франк, С. Амин и ряд других исследователей. Частично к ним можно причислить специалистов, разрабатывающих теорию экономических циклов Н.Д. Кондратьева, а также – опосредованно – авторов по проблематике глобализации. Книгу Б.Ю. Кагарлицкого и В.Н. Сергеева можно считать первой попыткой посмотреть на отечественную историю (да и современность) под миросистемным углом зрения, что уже само по себе заслуживает признания.

Если коротко, миросистемный подход исходит из того, что капитализм уже изначально развивался как наднациональное образование, постепенно переходя от региональных связей и обменов ко все более глобальным. Процесс этот шел неравномерно, и с какого-то периода (примерно с XVI-XVII веков) в нем стали вырисовываться более или менее развитые (в плане технологий, предпринимательской культуры, уровня образования и пр.) страны и территории – «Центр» и «Периферия». Между ними складывались отношения неравноправия и зависимости, специфическое разделение труда, основанное на потребности более развитых стран в дешевом сырье и продовольствии, а также овладении рынками периферийных стран, сбыте там своих промышленных товаров. При этом более продвинутые страны стремились закрепить данную асимметричность, в силу чего центро-периферийная конструкция обретала системность.

Наиболее наглядно эта асимметрия проявилась в отношениях колониального типа. Но в видоизмененной форме она сохранялась и после ликвидации колониальных империй, а также имела место в отношениях продвинутых стран Запада с более отставшими странами Юга и Востока, хотя и политически независимыми. К числу их принадлежала и Россия, в истории которой авторы данной книги прослеживают постепенное складывание черт периферийности.

На мой взгляд, в целом это им удалось. В том числе благодаря тому, что они сумели привлечь к изложению российского исторического материала обширную литературу, как отечественную, так и зарубежную, в которой содержатся различные данные по внешнеэкономическим факторам и соответствующей подоплеке тех или иных событий им процессов прошлого и настоящего.

Периферийный характер российской экономики, как явствует из книги, стал складываться со второй половины XVI в., когда обозначился преимущественно сырьевой характер российского экспорта. Примером тому могут служить неравноправные торговые отношения с Англией (с периода Ивана Грозного), вытеснение российского капитала англичанами из каспийской зоны и пр. (с. 202, 205, 243 и др.) Негативные последствия периферийно-сти проявлялись в России всякий раз, когда в результате мировых кризисов падали экспортные цены на сырье; или когда фритредерская экономическая политика в России (например, после 1812 г.) обнаруживала неконку-рентоспособность русских фабрик перед зарубежной продукцией. Перифе-рийность российской экономики выражалась также в нехватке домашнего капитала, узости внутреннего рынка, слабости национальной буржуазии. Как и в других отставших странах, повышенную роль здесь должно было исполнять государство, осуществлявшее заимствования извне (технологий, инвестиций). Периодически Россию накрывала долговая проблема – в частности, перед Первой мировой войной, в которую страна оказалась втянута в значительной мере благодаря долговой зависимости (с. 305-307).

Надо сказать, что черты периферийности национальной экономики осознавались отечественными мыслителями. В книге справедливо отмечается, что первыми, кто поставил проблему периферийности, были народники-экономисты (В.П. Воронцов, Н.Ф. Даниельсон) (с. 287). Они доказывали, что при следовании курсу капитализма Россия обречена на отсталость и выводили отсюда необходимость некапиталистического пути. Теоретически такой подход был отвергнут российскими марксистами, которые, однако, затем вышли именно на некапиталистическую (социалистическую) перспективу.

В научной литературе мнения о российской периферийности различны. Т. Шанин в своем известном исследовании о революции 1905 года в России назвал Россию первой страной «третьего мира». С. Амин считал Россию «страной центрального, но отсталого капитализма». ¹ Близка к этой характеристике оценка В.И. Лениным российского капитализма как «среднеслабого». ²

По мнению автора этих строк Россия все же отличалась от регионов так называемого «третьего мира» – не только по историческим срокам включения в мировую капиталистическую систему, но и, так сказать, по качеству «периферийности». Россия принадлежала ко второму эшелону мирового капитализма (наряду с Японией, Турцией и некоторыми другими странами).3 Благодаря политической независимости и военным ресурсам Россия могла отстаивать свои национальные интересы и в той или иной степени преодолевать периферийность. Последнее нашло отражение не только в темпах экономического развития в конце XIX – начале XX вв., но и в быстром прогрессе отечественной науки, росте предпринимательских и инженерных кадров, квалифицированных рабочих, уровне образования и культуры.

Эти предпосылки помогли затем в эпоху СССР, уже на путях социализма, в значительной мере преодолеть экономическую периферийность, чему способствовал в период первых пятилеток и индустриализации мировой экономический кризис. СССР превратился в «полупериферию» (термин, введенный одним из главных миросистемников И. Валлерстайном), а в некоторых отношениях достиг показателей развитых стран. Но затем, к сожалению, по целому ряду причин не сумел удержать этот уровень и стал постепенно сдавать позиции (с. 379-384).

Причины эти были как внешнего (шок от резкого падения мировых цен на нефть, связанное с этим сокращение промышленного импорта, необходимого для развития индустриальных отраслей), так и внутреннего порядка. Можно ли считать крушение советской модели неизбежным? Авторы полагают, что да, ссылаясь, правда, при этом на мнение других ученых (например, Т. Крауса) о том, что «полупериферийная модель» СССР «не могла высвободиться из-под пресса всеобщих законов накопления капитала» (с. 397). Однако не все в истории объясняется экономическими факторами – об этом, кстати, в дальнейшем еще пойдет речь. Решающую роль в демонтаже советского строя, как представляется, сыграл сознательный отход от социализма правящей элиты и ее стремление, воспользовавшись наступившими трудностями, реализовать соблазн присвоения так называемой общенародной, а фактически «бесхозной» собственности. Пример некоторых других стран (например, Китая) свидетельствует, что подобный экономический «термидор» не является фатальным.

Но можно вполне согласиться с Б.Ю. Кагарлицким и В.Н. Сергеевым в том, что крушение СССР и «лихие девяностые» означали «реставрацию периферийного капитализма» (с. 398). В этой связи весьма уместным выглядит в работе упоминание о небезызвестном «Меморандуме» правительства Е.Т. Гайдара от 27 февраля 1992 г. Я хорошо помню этот факт, поскольку, в тот день возвращаясь из Костромы, на станции Буй купил местную газету, которая перепечатала указанный «Меморандум». Помню свое потрясение: этот первый отчет о деятельности нового правительства был адресован не российским гражданам, а руководству МВФ, и в нем говорилось не о мерах, направленных на функционирование и развитие реального сектора (к чему мы привыкли в советские времена), а о выполнении финансовых условий МВФ. Более красноречивого свидетельства зависимости и периферийности трудно было найти.

Последовавшие затем шоковые терапии, приватизации, залоговые аукционы и пр. также проводились по западным лекалам и привели к процес- сам деиндустриализации и демодернизации. Результаты этой «перифери-зации» мы ощущаем до сих пор: однобоко-сырьевая структура экономики, деградация высокотехнологичных отраслей, зависимость от промышленного импорта из развитых стран, оскудение научных и инженерных кадров, долговое бремя, вопиющие социальные диспропорции и т.п. Жесткие западные санкции по отношению к России наглядно высветили нашу периферийность. Но, может быть, с реакции на эти санкции и начнется осознанная политика преодоления этой российской периферийности.

Выше уже говорилось, что книга Б.Ю. Кагарлицкого и В.Н. Сергеева – первая в своем роде. Всякое начало непросто, оно, как правило, сопряжено с издержками. В данном случае сложность или опасность заключается в том, что внешнеэкономический фактор, который реально является лишь одной из составляющих исторического процесса или – иногда – даже очень важной, весомой составляющей, может превратиться в некий универсальный «ключик» к объяснению исторических событий и процессов. Такой монизм был характерен для упрощенного марксизма, но и не только для него – например, для гегельянства, теологических схем исторической эволюции, интерпретации ее как результата деятельности отдельных личностей, «героев» и др.

В качестве методологических оснований своей работы Б.Ю. Кагарлицкий и В.Н. Сергеев называют, помимо «миросистемников», взгляды М.Н. Покровского, рассматривая его как незаслуженно отброшенного и забытого историка-теоретика. Михаил Николаевич Покровский, действительно, интересная фигура – талантливый исследователь, ученик В.О. Ключевского, автор первого марксистского учебника по российской истории (по словам В.И. Ленина). С ним в 30-е годы прошлого века безусловно поступили несправедливо, объявив его труды антинаучными и изъяв их из обращения. Но из этого не следует, что его наследие безупречно.

М.Н. Покровский принадлежал к той эпохе, когда эйфория «экономического материализма» или «экономоцентризма» охватила многих марксистских ученых-обществоведов. Он и сам прямо определял свои взгляды как «экономизм». Для него обнаружение направляющих экономических мотивов деятельности тех или иных истоических личностей или групп или соотнесение их с экономическими факторами было нормой, общим правилом. Опричники – это «представители торгового капитала и среднего поместного землевладельца»; восстание Степана Разина было «непосредственно связано с развитием торгового капитала»; раскольники стали «жертвами растущей торговой буржуазии и тесно связанного с нею помещичьего класса» и т.д.4 Его «Очерк истории русской культуры» содержит лишь два раздела: «Экономический строй» и «Государственный строй». Эти сферы, по его мнению, и есть культура. Что касается того, что собственно, считалось культурой, например, музыка, то она, по его словам, зародилась «в связи с работой» и «имеет, стало быть, экономическое про- исхождение», так же как, скажем, «формы семьи связаны с формами хозяйства». Именно такой подход и составляет «материалистическое понимание истории».5

Примеров подобного «экономоцентризма» в книге Б.Ю. Кагарлицкого и В.Н. Сергеева немало, причем нередко с прямыми ссылками на М.Н. Покровского. Приведу лишь некоторые из них. Раздробленность Киевской Руси, княжеские усобицы имели экономические корни, поскольку «создание единого государства способствовало расцвету торговли и росту городов», «неминуемо…бросивших вызов Киеву» (с. 53). Московская Русь образовалась потому, что «объективная потребность в поддержании порядка на волжском торговом пути требовала соединения этих земель под единой властью» (с. 92). Опричнина была «единственным выходом» в плане разрушения крупного боярского землевладения и удовлетворения за его счет мелкого земельного дворянства, поскольку боярская вотчина жила «собственной замкнутой жизнью» и «поставляла на рынок лишь излишки своего производства», тогда как «новые помещики, напротив, не были самодостаточными, они с самого начала производили значительную часть своей продукции для обмена на рынке» (с. 115). Цель войн, которые вела Московия в XVII в. – «отвоевать доступ к рынкам для буржуазии» (с. 152). «Повестку дня модернизаторов» в этот период «диктовал торговый капитал» (там же). Закрепощение крестьян в России «стало «производственной необходимостью», когда нужно было обеспечить систематическое поступление товарного зерна на рынок» (с. 156). ⁶

И в таком духе. Русская православная церковь как игравшая «активную роль в международной торговле» (с. 194). «Философия всех русско-турецких войн XVIII века» – приобретение южных портов для вывоза зерна (с. 223). Крестьянская реформа 1861 г. – «прямой ответ» на высокие хлебные цены, установившиеся в Европе с 1840-х годов (с. 270). Вообще, в XIX веке «стоило пойти вверх хлебным ценам на берлинской и лондонской бирже, как российскими элитами овладевало стремление к либеральным и реформаторским начинаниям» (с. 320). В следующем веке: повышение мировых энергетических цен и, как следствие, повышение цен на топливо для стран СЭВ спровоцировали в Польше движение «Солидарность» (с. 386) и пр.

Издержки одностороннего «экономизма» могут быть различными. Иногда связь внешнеэкономических факторов тех или иных событий и процессов в России просто декларируется и никак не поясняется. Например то, что «великие преобразования» и подъем капитализма в Европе «оборачиваются для Московского царства репрессиями Ивана Грозного и Смутным временем» (с. 22); или то, что НЭП «потерпел крушение, не выдержав испытание Великой депрессией» (с. 347); или что «возникновение тоталитарной системы в Советском Союзе напрямую связано с Великой депрессией» (с. 365). Иногда «экономизм» приводит к явным преувеличениям.

Например, Киевская Русь преподносится как «мощнейшая и богатейшая» держава, процветающая и развитая» (с. 44). Период татарского ига рассматривается преимущественно в позитивном плане, поскольку татарская дань «стала прообразом современной налоговой системы», баскак положил начало русскому чиновнику, происходил рост ремесленников, поощрялись приезды купцов с Запада, укреплялся Великий шелковый путь и т.п. (с. 66-71). Непонятно, зачем вообще тогда возникло сопротивление владычеству Золотой Орды. О Куликовской битве вообще никак не упоминается.

Наблюдается также некоторая противоречивость в авторском подходе и оценках. Наряду с постоянным подчеркиванием отсталости и периферий-ности России, говорится, например, о том, что Киевская Русь «во многом опережала Западную Европу», а Московская Русь в XV в. «в целом находилась с ней на одном уровне развития» (с. 79), поскольку из Европы приглашаются специалисты горного дела, пушкари, литейщики, а Аристотель Фиораванти строит Успенский собор. Строгановы уподобляются английским и голландским купеческим компаниям (с. 164), русский Раскол сближается с протестантизмом (с. 172).

Частично, наверное, можно объяснить чрезмерный «экономизм» увлеченностью авторов, их стремлением найти иной, «свежий» подход к пониманию российской истории в противовес привычным, утвердившимся трактовкам. Отчасти – повторюсь – новизной исследовательской задачи, всегда, как правило, содержащей подводные камни. Но у авторов есть возможность совершенствовать свою методологию, принять во внимание, что история многопланова и не все проецируется на экономические мотивы, что исторические события и процессы приводятся в действие и другими факторами, помимо экономических, – социальными, политическими, идеологическими, культурными, каждый из которых обладает определенной внутренней самостоятельностью. Все эти вещи Б.Ю. Кагарлицкий и В.Н. Сергеев вполне могут учесть, скажем, в новом издании своей книги, продолжая «застолбленное» ими направление исследований. А в том, что такое направление и необходимо, и актуально, нет никаких сомнений. Потому что именно сейчас по-настоящему важно задуматься о причинах периферийности российской экономики и о путях преодоления этой пери-ферийности.

И последнее соображение. Поскольку данная книга является еще и учебным пособием для вузов, желательно как более четкое и подробное изложение миросистемного подхода, так и подводящее итоги заключение, которое пока вообще отсутствует.