Российские ровесники войны в политической жизни СССР 1970-х - середины 1980-х гг

Кандидат исторических наук, независимый исследователь

Политические результаты социализации российских ровесников Войны /РВ/ обнаружились в десятилетия их, РВ, зрелости — в общественной жизни, и даже в частной. Определяющее воздействие тут оказывала внутриполитическая, общекультурная советская среда существования, а также, косвенно, — международная обстановка. На разных людей, из разных семей условия действовали не одинаково. Да и сами эти условия различались по природным и социальным регионам. (Так, природносоциальное зонирование негородских территорий конца 1970х годов, обоснованное коллективом под руководством Т.И. Заславской, выделяло больше 10-ти зон.) И если судьбу отдельного человека его личные качества обусловливали не в меньшей степени, чем местные условия и единые для всего общества нормы, то судьбы всего поколения складывалась под влиянием именно последних, то есть — республиканских (РСФСР), общесоюзных и косвенно — глобальных факторов, причин.

Последнее 20-летие существования СССР было не менее противоречивым, чем предшествующие этапы его истории. Неразрешимыми эволюционно проблемами оказались: во вне — неподъёмность для СССР роли оплота и «спонсора» антиимпериалистического лагеря. Во многом — из-за органических пороков советской экономики, обусловивших начавшееся отставание от развитых стран по темпам роста. Внутри страны разрушительным противоречием оказалось таковое между причинами замедления социально-экономического развития и их официальной трактовкой. Явная лживость последней не давала простора для реформ и окончательно подорвала внутри страны доверие не только к реальному советскому социализму, но и к самой идее социализма и коммунизма.

Начинался, однако, изучаемый этап (1970-е — 1980-е гг.) вполне благополучно, после самой успешной советской пятилетки. К сожалению, реформаторские ресурсы периода «оттепели» были к этому времени исчерпаны. Да и не все преобразования послесталинского 11-летия имели научное обоснование, проверку действием, достаточную постепенность, кадровое обеспечение, поддержку в низах. Их последовательность складывалась стихийно. И успокоения к середине 1960-х гг. ждали не только задёрганные руководящие кадры.

Интенсификация экономики требовала отказа от главных догм «советского» марксизма в экономической теории. Рост жизненного уровня населения лишь отчасти проистекал из повышения результативности производства и услуг. Замедлилось подновление и политического фасада советской системы. Ложь и полуправда о своей стране и о зарубежье воспринима- лась более образованным обществом не так покорно, как прежде. Тускнела программная цель — построение основ коммунизма к 1980 г. Нарастало безразличие к общественным делам, и — внимание к частной жизни. «Закваской» инакомыслия стали группки диссидентов-правозащитников. Власть не готова была к диалогу с ними, использовала репрессии. Обращения к верхам известных деятелей культуры и науки, в том числе членов КПСС, не встречали, как правило, отклика. Свободой творчества пользовались лишь последователи господствующей доктрины и методов. В советских республиках, особенно союзных, расширялся слой местной образованщины и интеллигенции, прежде всего политиков, недовольных всевластием Центра.

Всё перечисленное складывалось во всестороннюю картину кризиса Системы лишь в отдельных умах наиболее информированных представителей политической элиты, идеологов-диссидентов и исследователей широкого профиля. Мы, остальные, видели или ощущали детали, всё меньше доверяя обобщённым официальным оценкам.

Одно из первых мест в СМИ занимали материалы о событиях, процессах политической жизни. Соотношение в них положительной и отрицательной информации, не говоря об обобщениях, строго дозировалось в пользу «позитива». То же было характерно и для литературы по истории и теории советского социализма.

Некоторые особенности политической жизнив СССР на этапе Застоя

В начале названного 15-летия (1971 — 1985) условному РВ было 28 лет. В «новую» Россию судьба втащила его в возрасте около 50 лет. Это значит, что больш а я часть трудовой и определяющая часть политической жизни РВ пришлась на время Застоя. В Перестройке же условный РВ участвовал или при ней присутствовал в возрасте 43-х — 48-ми лет.

Весьма велико было значение места работы для принятия или игнорирования политической жизни. Ведь последняя шла, в основном, в трудовых коллективах. Ещё важнее было служебное положение, принадлежность к социальному слою. Рабочий, служащий почти всегда был членом профсоюза. Руководитель — не простым коммунистом, а и членом партбюро, парткома. Но были среди РВ и политики-»профессионалы». Важнейшей задачей их был подбор и расстановка руководящих кадров. Сложнее, тоньше была задача работников отделов науки, вузов, культуры. Стиль работы здесь был, помнится, довольно жёсткий.

…Году в 1982-м меня и моего старшего коллегу (Г.И. Копанева из Ленинградского Истпарта) вызывали в Смольный, чтобы внушить, что организацию Общества историков-аграрников Северо-Запада РСФСР надо было начинать не с приглашения в его ряды специалистов, а с получения разрешения Ленинградского горкома партии, его Отдела науки и учебных заведений. Ключевая фраза вразумлявшего (тов. Ю.А. Д…ва) запомнилась: «Вы что, не понимаете, что стоит нам пальцем шевельнуть, как от вашей затеи ничего не останется. Никакой обком партии в регионе не посмеет спорить с Ленинградским…». Мы с Григорием Ильичём повинились, разрешение на организацию историков деревни получили, но пигмеями во время беседы ощутили себя в полной мере…

Наверно, сложнее было руководить физиками, технарями, оборонщиками. Те чувствовали себя вольготнее, смели приглашать для выступлений неодобряемых коллег и деятелей литературы и искусства. Например, Солженицына, Высоцкого1.

Многие, в том числе РВ, даже занимая видное положение в своих профессиональных сферах, чурались общественно-политической жизни по месту работы, не уважая, или даже презирая советский строй, и утешаясь своим неучастием. Учитывая это, политическая психология рекомендовала идеологам много дельного, но не готовая к тонкостям масса низовых пропагандистов и агитаторов работала формально, топорно. Постоянны и малоуспешны были призывы партийных документов к первым лицам предприятий и учреждений лично выступать перед своими коллективами не только с деловыми отчётами, но и на общеполитические темы.

Ни один из хозяйственных руководителей предприятий, где мне в те годы довелось работать, не отличался политическим красноречием. Для того у них были секретари партбюро. Нередко — из демобилизованных офицеров, направленных райкомами в производственные организации. В хозяйственные вопросы они не вмешивались, зато партийную документацию вели образцово. Для написания заявлений о приёме в партию у нашего секретаря в строительном УНР-309 была особая вставочка с пёрышком и особые чёрные (несмываемые!) чернила! Доставая их из сейфа, он как бы священнодействовал — взрослый дядя, лет 45-ти.

Возрастные, поколенческие аспекты политической жизни.

Расширялся культурный обмен с Западом. Увидев неистребимую тягу молодёжи к современной лёгкой музыке, власти, в том числе комсомольские, озаботились наполнением заимствуемых с Запада ритмов и манер исполнения нашим, идейно выраженным, содержанием в репертуаре ВИА. Песня воцарилась на эстраде. На смену Шульженко пришла Пугачева, ровесник Войны Магомаев отступал в тень Леонтьева, — во всяком случае, в глазах молодёжи. То есть, в частности, — наших детей. Они, с одной стороны, более привычно, бездумно, чем мы, воспринимали традиционные советские ценности и социальные блага, с другой, — внутренне еще дальше, чем мы, отходили от ощущения себя частью советского народа как мирового революционного авангарда.

Поэтому одной из главных идеологических задач руководства было постоянное внедрение в массы представлений о неразрывной связи, преемственности поколений советских людей. Руководители РСФСР выступали с подобными тирадами, например, — к 60-летию Великого Октября: «Преодолевая не- имоверные трудности... Достижения СССР ....убедительно свидетельствуют... Зрелое социалистическое общество ... Великие свершения...»2

Такие тексты, мы, обществоведы, поглощали десятками и сотнями страниц регулярно, выискивая свежую мысль. Но находили оную до Перестройки редко, и только в Тезисах ЦК КПСС, в трудах Генеральных секретарей ЦК КПСС (в 1967, 1971, 1977-78, 1983 гг.). Новые формулировки несколько расширяли сектор исследования проблем истории и теории зрелого социализма. Но объективная оценка этой стадии стала возможна лишь после её завершения. Советскую политсистему тогда определили как аспект, сторону ЭТАКРАТИИ. Её черты: номенклатурная иерархия, произвол властей, тотальный контроль за поведением людей и за содержанием публичных высказываний, иллюзорное народовластие3.

Со статьей о преемственности поколений советских людей выступил в 1984 г. руководитель Ленинградской областной парторганизации. Он называл заслуги комсомольцев Кировского завода, трудящихся г. Кириши, молодых строителей комбината «Фосфорит» в Кингисеппе, ЛенАЭС, Саяно-Шушенской ГЭС, объектов на Ижорском заводе и другие «маршруты трудового энтузиазма»4. Не забывали о данной проблеме и авторы солидных трудов о развитом социализме, подчеркивая растущую с каждым новым поколением социальную однородность советского общества5.

Между тем РВ перешли в 1970-е гг. в среднюю по возрасту группу. Но не столько возраст определял общественное положение, сколько принадлежность к одной из трех основных социально-политических категорий занятого населения, каковыми были отнюдь не рабочие, колхозники и «интеллигенция», а:

• 1)    правящие круги, «элита», начиная с номенклатурных работников районного масштаба, — руководителей системообразующих местных предприятий, учреждений, организаций и органов;

• 2)    «обслуга» этих кругов, материальная и «духовная» — начиная с буфетчицы спецраспределителя, завхоза обкомовской дачи и заканчивая академиком-идеологом, автором тезиса о советском народе как новой исторической общности людей;

• 3)    вся остальная масса трудящихся.

Были, правда, и деклассированные, «внесистемные» элементы, вроде священников, или уголовников-рецидивистов.

Рассматривая эту триаду, О.И. Шкаратан считает наиболее готовой к приближавшимся переменам только элиту — номенклатуру, ясно осознававшую свою особость и интересы. Из остальной, управляемой, массы выделялись (по квалификации, численности, «урбанизированности», по гражданской активности) работники ВПК6.

В начале застоя 30-летние РВ могли принадлежать к «элите» и «субэлите» либо как члены семей номенклатурных руководителей, верхушки интеллигенции, обслуги лидеров, либо — войдя в неё /элиту/ через двери комитетов комсомола. Очевидный пример — карьера Председателя Совета Федерации РФ, экс-губернатора СПб, а до этого — заместителя Председателя правительства по социальным вопросам В.И. Матвиенко (РВ, родом из Черкасс). Выдвинувшись как комсомольский секретарь Ленинградского химико-фармацевтического института, она последовательно шла через многие партийные и государственные должности. По её словам, хотела вернуться к науке, потом — на производство, далее — смирилась с судьбой ру- ководителя-профессионала7. Конечно, лишь единицы из РВ, начинавшие номенклатурный рост в комсомоле, добрались до высших постов в «новой» России. Но ВЛКСМ был для большинства необходимой начальной ступенькой лестницы.

Научно-исследовательский центр при Институте молодёжи провёл в 1998 г. опрос 326-ти бывших руководителей различных структур ВЛКСМ на территории РФ, Украины и Белоруссии. Научным руководителем был Б.А. Ручкин, ответственным исполнителем — В.П. Кириенко, техническим исполнителем — Е.М. Кученкова. 2/3 составляли мужчины, 4/5 — вступили в комсомол в школе. К РВ и близким к ним по возрасту относились 16% респондентов, занимавшихся освобождённой комсомольской работой в 1960-е гг., то есть около 50 человек. Большинство из них, как и в других возрастных когортах, назвало главной причиной вступления в комсомол желание быть причастными к делам страны. 22% ответили: «Так было принято», а 8 % — назвали карьерные соображения.

Причиной перехода на комсомольскую работу молодые функционеры 1960-х гг. называли не только понимание важности работы с молодёжью, стремление к такой работе, формирующей организаторские способности, но и подчинение необходимости (23%), приемлемость материальных условий (9%) и опять-таки возможность карьерного роста (11%). Ибо половина опрошенных до перехода в комсомольские кадры была студентами или находилась на научно-педагогической работе.

Наиболее резко отличались ответы работников 1960-х гг. от их предшественников на вопросы об отношениях с партийными органами того же уровня. «Комса» 1930-х — 1950-х гг. в 78% случаев говорила об отношениях товарищеской помощи, а «60-ники» — лишь в 32% случаев. И напротив — никто из ветеранов комсомольского движения не говорил в опросе о «мелочной опеке» или о «невнимании» со стороны партийцев. Среди «60-ков» о мелочной опеке говорили 11%, о невнимании — 8%.

Таких различий не было по вопросу о формализме, о погоне за количественным ростом рядов ВЛКСМ.

Достаточно высоко все опрошенные, в том числе и «60-ки» оценили причастность молодёжи к соц. строительству, весьма скромно — вовлечение её в управление обществом, средне — выработку у молодёжи важных для общества качеств.

Как и следовало ожидать, главными помехами в развитии комсомола респонденты, в том числе и бывшие высшие руководители комсомола, называли формализм, чрезмерную централизацию руководства.

Е.М. Тяжельников пишет, что при нём, в 1968-77 гг., комсомол численно вырос с 23 до 36 млн., молодежь составляла 2030% в партийных и государственных руководящих органах.

1/5 респондентов-РВ ответила, что в комсомоле реализовались потребности и интересы молодежи, 1/3 — что обеспечивалось политическое единство. От 1/3 до 2/3 ответов положительно и как актуальный оценивали опыт воспитания молодёжи по всем статьям, кроме идейной.

О преемственности убеждений в конце 1990-х гг. говорить, наверно, было уже трудно, и всё же детям своим рассказывали о комсомольской работе 28% респондентов. Выброшенными из жизни считали к моменту опроса эти годы лишь 10%.

На мой взгляд, главный итог опроса — слова бывшего се- кретаря ЦК комсомола Ю.Торсуева: «Стройки — это да, но не удалось сформировать поколение, которое не дало бы разрушить СССР. Возможно, потому, что идеал для молодёжи чаще видели в известных всей стране героях (38%)…, чем в людях, находившихся рядом (16%), чем во фронтовиках (8%)»8.

Как известно, работа на руководящих постах в комсомоле была главным партийным поручением многих молодых коммунистов.

За 1970-е гг. средний возраст секретарского корпуса КПСС увеличился с 49 до 59 лет, то есть тут царила когорта фронто-виков9. Отдельные РВ вступали в это десятилетие лишь на первые ступени городского и областного партаппарата. А в основном находились ещё на должностях районного масштаба.

Что до РВ в высших органах КПСС, то родившиеся до 1945 г., в том числе РВ, составляли в 1981 г. на ХХVI съезде КПСС 12% делегатов, на ХХVII-м (1986 г.) — 30%. Уроженцы 1940-х гг. заняли главное место только в 1991 г. на последнем (в СССР) ХХVIII съезде партии — около 44% и — на Учредительном съезде КП РСФСР (43%)10.

В составе ЦК КПСС уроженцы 1940-х гг. долго пробыть не успели. Хоть на XXVII съезде ЦК и был обновлён на 1/3, они, 11 человек, составляли всего 1/30-ю часть, а люди пенсионного возраста — 61%! В следующее пятилетие обновление ЦК достигло небывалого размаха — 86%, а в республиканских компартиях — от 45 до 70%11.

Есть авторитетное мнение аппаратчиков, что реальностью была власть не съезда, и даже не ЦК партии, а сложнейших конструкций-договоренностей между партийными (Центра и регионов), хозяйственными, военными руководителями, входившими и не входившими в ЦК, влияния коих восходили на самый верх через отделы ЦК КПСС, секторы Секретариата. В условиях экстенсивной экономики, товарных дефицитов, борьбы за фонды и ассигнования любой крупный хозяйственный вопрос приобретал политическое значение.

Пограничной темой между экономикой и политикой была и тема управления производством. Начиная с 1983 года, высшее руководство решило в очередной раз использовать сознание хозяев страны, поделившись с ними некоторыми управленческими функциями. Советы трудовых коллективов, советы бригад были наделены даже правом избрания руководителей. Но самым опасным для психологического климата в бригадах стало коллективное выведение коэффициента трудового участия (КТУ) на совете бригады.

С приходом Перестройки это порождало ссоры, вплоть до драк. То есть, очередная попытка шагнуть к преобразованию социалистических предприятий в самоуправляемые ассоциации не могла быть успешной. Тем более, что производственные связи рвались, цены отпускные ползли вверх, в избытке были только слова политиков. Всё остальное переходило в разряд де-фицитов12. Вновь умозрительная схема, рассчитанная на осуществление её ИДЕАЛЬНЫМИ людьми, оказывалась взрывающей коллективы изнутри. Ибо всё упиралось в материальный интерес.

В научно-педагогической среде, оплата была не сдельной. Тут приходилось обходить подводные камни и ямы другого рода. Мне помогала инерция, привычка, и отчасти — опасения последствий неверного шага.

Все знали тогда, что депутатов в Советы фактически назначают, т.к. «согласованный», выдвинутый и зарегистрированный кандидат не может быть не избран, разве что в какой-нибудь сельсовет, где он так «прославился», что односельчане вовсе не голосовали или голосовали против, и ВСЕ ОБ ЭТОМ ЗНАЛИ, т.е. мухлевать с бюллетенями было неловко. Но все ж надо было сначала выдвинуть оного намеченного в кандидаты в депутаты. И был грех, согласился я вести такое собрание студентов на истфаке ЛГУ, наверно, около 1980 г. Испытал сначала задор — а выдвину-ка я незапланированного, а все подумают, что он запланирован и проголосуют. Но в решительный момент выдвижения инерция трусости сработала, и предложил я того, кто был назначен сверху. Стыд испытал потом двойной — перед собой, т.к. струсил, и — перед участниками собрания, ибо. студенты знали меня не как говорящую машину.

Другой случай — похуже, мог прозвучать на весь город. Корреспондент Ленинградского радио пришел в аудиторию, поднес микрофон: «Что вы скажете о значении воспоминаний т. Л.И. Брежнева для изучения истории Советского общества?». А они тогда только появились в печати, и я не удосужился просмотреть. Пришлось сказать, что объективно они не могут не иметь большого значения, особенно при изучении и преподавании соответствующих разделов этой истории. Тогда он переключился на студентов, а я пошел успокаивать совесть в коридор.

Но самые тяжёлые, не минуты, а годы стыда связаны с двумя ситуациями, чисто профессиональными. Во-первых, не смог на семинаре, оперируя ленинским набором доводов, доказать студентке-диссидентке, что «Учредилку» правомерно было распустить. Она смотрела на меня, продавшегося, с презрением и тогда, и, не поздоровавшись, через много лет при случайной встрече. А студенческая группа восприняла наш спор как тягостный спектакль, благоразумно не вмешиваясь. Тогда же, в начале 1980-х, студент принёс мне на проверку курсовую работу, содержавшую полный обзор невыполненных заданий всех советских пятилеток. Надо было ставить положительную оценку, ибо он использовал только опубликованную советскую статистику. Но ведь и заданность, замысел были налицо. Пришлось вернуть ему курсовик. Когда он сказал: «Вы были моей последней надеждой. Ухожу из университета, в котором нельзя говорить и писать правду», стало ясно, что курсовую ему не зачли и мои коллеги. То есть одобрение мной данного опуса получило бы огласку с последствиями.

Так что всё, что я позволял себе, — описывая развитой социализм в целом, тут же так характеризовать его стороны, что слушателям становилось ясно: его фактически нет. Зав. кафедрой поругивал, но с работы не выгоняли.

Я знал, за что продаюсь. А почему послушно стояли на митингах миллионы рабочих? Ведь всех бы не выгнали. Наверно, потому, что каждый рассуждал так: попадешь на заметку, — аукнется при распределении в цехе — жилья, загородных участков, дефицитных товаров, да и вообще — чего высовываться, ОНИ все равно сделают, как ИМ надо.

Даже фронтовиков, отцов наших, многие из коих были нам примером, сразу после Войны привели в чувство их политического ничтожества, выбили из них надежды на послевоенное обновление строя. В то же время демографы правы, говоря, что кардинальная перестройка на рубеже 1950/60-х гг. была бы обречена, т.к. 2/3 взрослых граждан были рождены до 1930 г., это были в основном крестьяне и дети крестьян, «не готовые к восприятию новых форм жизни, способов общения, семейных отношений». В годы строительства основ социализма одна культура исчезала, другая — не сразу сложилась. В итоге в целых слоях формировалось сознание люмпенов, маргиналов без нравственных ориентиров13. Немалая часть когорты РВ была их детьми. Блага социализма мы, в отличие от родителей, воспринимали как должное. И подчас принимали за чистую монету декларации о политических правах и свободах в СССР. Тогда поводами для вразумлений подрастающих граждан были их опасные для семьи действия или намерения. Так, с 14-летним Мишей Ардовым в 1952 г. отец, узнав о его намерении участвовать в рукописном журнале «Голос из-под парты», провёл беседу, разъяснив, «в какой стране мы живём, и чем эта затея может кончиться не только для нас, но и для наших родите-лей»14.

Сферы политического сознания РВ и их «соседей» по возрастной пирамиде

Семья . Война нанесла по семьям тяжелейший удар, сделав многие из них неполными. Режим помог многим семьям устоять, морально осуждая «бытовое разложение», предельно усложнив процедуру разводов, стимулируя рождаемость. С «оттепелью» устои семьи опять подмывал паводок долгожданной возможности: разводов, абортов. Дольше всего, 50 лет (1941-91 гг.), держался 6%-й налог на холостяков, одиноких и малосемейных граждан как административно-финансовое побуждение к деторождению. Но, помнится, по мере роста зарплат со второй половины 1960-х гг. мы его переставали замечать. (Предложение восстановить такой налог прозвучало, пока без последствий, весной 2017 г.)

Но здесь речь о политике как об одной из тем в семейной жизни среднего РВ. Для него Семья становилась в годы застоя территорией свободы мысли и слова. Ведь всё больше становилось семей нуклеарных — кого там было стесняться. Да и в двухпоколенных семьях, если, к примеру, выписали мать из деревни, чтобы получить квартиру побольше, — она-то промолчит, если и не согласна. Своего ребенка? Так времена подростков-доносчиков прошли. И опыт злопыхательства, самооплева-ния, уничижения своей Системы, накопленный РВ дома и в приятельских компаниях, не пропал даром. То, о чём в годы «стабильности» ворчали в неофициальной обстановке, с Перестройкой зазвучало на митингах и в свободной прессе.

А наши, ровесников Войны, 10-12-летние дети поглядывали на рубеже 1970/80-х гг. в телевизор и слышали, какими словами при этом угощал папа Генерального секретаря ЦК, еле ворочавшего языком о новой Конституции, о развитом социализме как высшем достижении человеческой цивилизации (!). Сколько лет этим деткам стало к концу 1980-х годов? 22 — 24 года! Диплом в кармане и — вперед, зарабатывать или хапать, отнимать у поколения собственных родителей-совков, в том числе — у РВ, позорников, осуждавших когда-то Дедов, которые склонились перед Сталиным, а как стали взрослыми, — терпевших всесветное позорище, маразматика, «Бормотуху 5 звёздочек» на посту Генерального секретаря. Так чего жалеть «эту страну», где такое повторяется — ату её, рви и глотай, пока старшие пялятся в экраны на съезды говорунов! Или рви когти отсюда, если есть куда…

И это ещё была не самая страшная часть когорты наших детей. Вовсе чудовищны были облики иных «детишек» из семей предшествующего поколения, 60-ников. Их, 30-40-летних пья-ниц-тунеядцев-болтунов, в свободной стране и привлечь-то к труду было уже нельзя. Городские забомжевали, деревенские отнимали пенсии у своих матерей. Откуда эти отбросы взялись? Всё оттуда же, из наших семей, но — и школ .

Школа . Доказательства прихода в сознательный возраст непосредственных предшественников наших детей — выписки из сочинений 10-классников 1981 г. Среди них, ребят в основном 1964 г. р., уже были «волчата»:

«Я — человек своего времени. Для меня «розового цвета» не существует....Умный, веселый, расчетливый, целенаправленный, безжалостный… — только такой человек не пропадет в нашей жизни», — писал будущий приобретатель-хищник.

Но больше было недовольства тем, что взрослые уродуют нравственно и политически очередные поколения юных. 17летним виделись:

• —    учительница, не дающая 4-классникам придумать название отряда, навязывающая пионерские «дела»;

• —    люди «высшего класса» в стране равенства, где говорящим правду ломают жизнь.

По вине таких людей исчезла вера в добро, смешалось плохое с хорошим, и у каждого — своя правда, а общей — нет.

Как бороться с этим? «Мой друг, у которого, как и у меня, цель жизни — бороться с людским равнодушием, мечтает ... стать великим политическим деятелем и ... вызвать всеобщий стресс... Иначе жизнь зайдет в тупик.» (Как мы знаем, тому, кто вскоре «вызвал стресс», было в 1981 г. не 17, а 50 лет… и мальчик, мечтавший о стрессе, его поддержал, возможно, пустившись в политику);

А до тех пор юным оставалось откровенничать, осуждая:

• —    расклеивание громадных афиш с названиями книг «Малая земля», «Возрождение», «Целина» и портретом автора;

• —    прорыв любой ценой на руководящие должности; и — умножение зла;

• —    угодничество, злословие;

• —    трусливое всеобщее молчание о лжи, окружающей повсюду, начиная с таблички «Дом образцового содержания» на грязном, с раскуроченными подъездами, доме.

Не только в советское время юность остро воспринимала несовершенство мира. Но «в условиях развитого социализма» это несовершенство казалось особенно неприемлемым:

«Мы все говорим... Об ошибках — с осуждением и недовольством, о проблемах — снисходительно, как о чьих-то ...оплошностях, о трудностях — жалостливо, как обиженные дети....Почему же мы так слабы. Почему у нас не хватает ума...?»

Прочитав эти сочинения тогда же, в 1981-м г., Василь Быков сказал: «Не преувеличивайте значения этих юношеских сочинений. Выйдут они в жизнь — и так она их обломает».

«Да и у меня, — пишет учитель-публикатор в 1995 г. , — особых иллюзий не было»¹⁵.

Похоже ли было это поколение на РВ? Задавались ли мы в 17 лет подобными вопросами? Мы, в среднем 1943-го года рождения, были в разгар оттепели, в 1960 году, еще не самостоятельными для каких-то заметных для общества действий. Но раньше начинали работать. В остальном общего было много. Несовершенство окружающего мира огорчало и нас. Разница в том, что полный крах надежд на обновление социализма многие из РВ испытали в 25 лет, в 1968 г., за 17 лет до начала Перестройки. Авторы же цитированных сочинений, рождённые в среднем через 20 лет после нас, уже могли действовать в разгар перестройки! Но с мечтами об улучшении социализма пришлось проститься и им.

Честь и хвала учителю, дети которого высказывались откровенно в разъеденном лицемерием 1981-м году. Они видели всё, но не знали причин. А их Родители знали? Одни догадывались, а кто поумнее, пооткровеннее с собой, кто читал запрещенную литературу, западную прессу, — те и знали.

«Но так заведено не нами,

А значит — и менять не нам»

— мудро писал шестидесятник Михаил Квливидзе.

Возвращаясь к середине 1960-х: западный историк пишет, что о стабильности мечтали не только аппаратчики, но и все люди16. Уточню: мечтали о такой стабильности, чтобы сохранять возможность плохо и мало работать, а положение в стране все ж улучшалось бы само собой, и чтоб свобода была, и еда, и все блага. Так мы жили-ждали и дождались … послеперестро-ечного распада всего и вся. В том числе — многих семей. И уж конечно — околосемейных кругов близких.

Приятельские, родственные компании были важнейшими после школы и семьи, но отчасти встроенными в них местами политической не то чтобы жизни, а — разговоров и болтовни. Отражения этих бесед, иной раз полупьяных, встречались в публицистике и беллетристике разных толков и лагерей.

Например, в прозе тех лет В. Крупина персонажи говорят о разном. Только не о политике прямо. Она просвечивает ядовито сквозь разговоры о неладах в хозяйстве, о причинах пьянства и малодетности семей, об отравлении окружающей среды, о безбожии в людях.

А в бесконечных романах Ан. Ананьева? О честности истинного художника-гражданина, — негромкой, почвенной, противостоящей своре озападнившихся отечественных невежд из богемы.

Но только ли ей? Разве не «озападнивалась», не отвращала лице свое от политики масса, самостоятельно, не всегда осознанно деполитизировавшая советские и революционные пра-здники?17 О дне Парижской коммуны стали забывать, а Международный день работниц стал просто Женским. Правда — в обществе трудящихся.

Застолья, в том числе на работе, учащались. По трезвому делу иным вспоминались неразрешимые проблемы. И раздавалась в общем-то нормальная для интеллигента тирада 30-летнего РВ, героя повести В. Белова:

«...нам кажется, что всё впереди. Уже в юности… /подобное ощущение — Ч.С./ копило в себе угрозу ошибок... Наши мечты..., не теряя возможностей к воплощению, таили в себе опасность бездействия и ложных путей. За идеализацию будущего нас прозвали оптимистами. Со всей безоглядностью и верой в справедливость подобной оценки мы отрекались от своего настоящего... Теперь пора отрешиться от всяких иллюзий. Тут легко …/решить — Ч.С./, что впереди у нас ничего нет. Все зависит теперь только от нас... Мы обязаны жить....Одна лишь ясность ума, наше мужество и жажда добра помогут нам выстоять среди лжи и страданий», — пишет в дневнике случайно (?) погибший герой повести. Его старший товарищ читает и — соглашается¹⁸.

Да, сказано было красиво и верно. Но куда вела «ясность ума, мужество и жажда добра» в те годы? Как и в наше время, — к открытому столкновению с консервативным начальством, да и с коллегами, с ровесниками, не желающими перемен. В худшем случае — в петлю самоубийства, в тюрьму по сфабрикованному делу, в лагерь к диссидентам… Правдоискатели пополняли ряды городских сумасшедших и сельских чудиков, столь ярко выписанных Шукшиным. В официальную социальноклассовую галерею образов они не укладывались. Тем более — в образы партийно-советских руководителей, создаваемые в русле соцреализма.

Социальные портреты советских классов и слоя. По каким источникам мог судить рядовой работник о социальном слое руководителей ? По прессе и художественной литературе, по кинофильмам. По впечатлению, полученному на при-

ёме у руководителя, если обращался с просьбой, с жалобой. По ядовитому анекдоту:

— Кто это там давится утром в трамвае?

— Хозяин страны.

— А кто едет на работу в автомобилях?

— Слуги народные.

Главным доказательством народности руководителей разных уровней идеологи выдвигали, во-первых, происхождение элитчиков, и, во-вторых — место работы и должность, с коей начиналось восхождение.

На передний план, в литературе, в трудах обществоведов, был выставлен коллективный портрет рабочего , передовой силы и в политике, ибо он — главная производительная сила, славен организованностью, классовым сознанием, интернационализмом и т.д., и т.п. «Гнилая» интеллигенция поскрипывала зубами на это, вспоминая всуе полупьяного сантехника из ЖЭ-Ка. И попадала пальцем в небо, ибо вдумчивые историки рабочего класса признавали, что последний не однороден, и есть «периферийные» его отряды. Так, ленинградский автор исследовал, в частности, политическую активность рабочих и факторы её по возрастным когортам. Молодой рабочий в 1973 г. имел выше уровень образования, чем в среднем у рабочих СССР, а также — 3-й и выше квалификационный разряд. В небольшом городе Татарии 40% РВ-рабочих были вовлечены в общественную работу, т.е. активнее проявляли себя, чем люди в возрасте после 50 лет. В Ленинграде общественная активность была существенно выше во всех возрастах. Имеется в виду участие в работе партийных, профсоюзных и комсомольских органов, ПДПС, советов ВОИР, органов народного контроля, «Комсомольского прожектора» и пр. Это помогало выработке навыков управления производством и общественной жизнью. «Характерно, — писал автор, — что отставание молодежи по общественной активности, свойственное середине 60-х гг., сменилось через 10 лет выравниванием её»¹⁹.

Допускаю несколько объяснений: более прагматичные РВ поняли, что участие в общественной работе выгодно для репутации, для лучших отношений с начальством. Да и усилия многочисленной армии идеологов на производстве не могли же не иметь результата. Каждое поколение советских людей становилось всё более советским, пусть напоказ; складывались традиции, в конце концов. И еще не забудем о всё большей разветвленности сети общественных организаций. После XX съезда партии появился, например, Союз советских Обществ дружбы и культурных связей с заграницей, а в 1970-е — 80-е гг. Общество охраны памятников истории и культуры, Общество любителей книги, туристские спортклубы. Какие-то из них только собирали членские взносы, а иные — действительно вели работу. Так, немалыми возможностями для развития дорогостоящих технических видов военного спорта располагало ДОСААФ.

/Все применения аббревиатурам названий общественных организаций трудно себе представить. Так, приятельница моего отца, почтенная дама-доцент истфака в гневе раздельно произносила: Вэ-Цэ-Эс-Пэ-Эс! И было ясно, что она хотела выразиться «по матушке»/

В миниатюре, в усечённом виде большая часть форм и содержания советской общественно-политической жизни распространялась, особенно активно с 1960-х гг., и на деревню. Обществоведы-аграрники видели в этом свидетельство быстрого стирания граней между городом и селом. Так, среди молодых участников Всесоюзного симпозиума по аграрной исто- рии начальство выделяло А.К. Дубовика из Минска, первым догадавшегося заняться ещё только складывавшейся текущей историей профсоюзов на селе.

Молдавский автор социального портрета колхозного крестьянства в условиях развитого социализма писал о политическом лице 3-го поколения колхозников (родившегося в 193050-е годы): оно воплощает развитие социалистического типа личности, т.е. осознанную гражданственность, связанность с государством, коллективизм. Далее, избегая конкретных данных, теоретик-социолог формулировал: «Идейное формирование молодого поколения проходит в условиях быстрого повышения образовательного уровня и роста объема информации, вследствие чего усиливается значение усвоения им принципов классовой оценки, революционных и трудовых традиций ... /Наблюдается/ возросшая требовательность ... к аргументации и культуре воспитательной деятельности..., к глубине истолкований..., эмоциональной стороне...»²⁰.

Горько и смешно читать сегодня эти заклинания-декларации под видом научных обобщений. Тем более, когда их пытались прилагать не к относительно пассивному среднему рабочему и крестьянину, а к советскому «интеллигенту». Ибо уж от него требовалась самая активная роль в политической жизни.

В очерке истории интеллигенции из сравнительно молодых профессиональных групп с похвалой за их вклад в политическое и художественное воспитание советских людей были названы 4 миллиона руководящих работников всех отраслей и половина офицеров, имевшая высшее образование. Отмечено было, что 2/3 специалистов повышали свой идейно-политический уровень, более 4/5 занимались общественной работой. В стране насчитывалось более 2,7 млн. пропагандистов и агитаторов, столько же членов общества «Знание», прочитавших-де в 1975 г. 23 млн. лекций, кои слушало якобы 1 миллиард 190 миллионов советских людей(?!)21

Но не всех в обществе устраивали названные «достижения». Раздражение под покровом равнодушия накапливалось. «Вся эпоха застоя готовила триумфальный выход духа разрушения, — злорадствовали в «Нашем современнике» в 1992 г . Вспомните свидетельства зорких писателей — В. Распутина, В. Маканина. Литература 80-х запечатлела носителя духа разрушения — человека без родины, без прошлого, без осмысленного труда....Именно такие сыграли немалую роль в «Перестройке». А рядом работала повивальная бабка всякой смуты — радикальная интеллигенция....У Белого дома ... несли вахту академик Шаталин и проститутки из арбатского ресторана, — захлебывались от восторга журналисты в августе 1991 года. Вот она — гремучая смесь»²².

Не думаю, что академик так уж рад был соседству проституток. Кроме того, он был старше, а они, надеюсь, моложе были в 1991 году, чем РВ. Но в главном журналист из «Нашего современника» был прав: дух разрушения витал повсюду. Мы сидели как на Валтасаровом пиру. Ярчайший образ — в словах, приведенных русским писателем тех лет:

Горит село, горит родное, -

Горит вся родина моя!23

Спрашивается: те, кто боролись с реакционным советским режимом, — сознательно раздували гибельный для страны пожар? Или теплили свой костерок, сжигая в нём десятилетия своих единственных у каждого жизней, чтобы в нем зародилась птичка надежды на обновление — РФ (Российский Феникс)?

Наверно, было и то, и другое. Через 20 лет после завершения либерально-»демократической» революции в РФ один из лидеров национал-патриотов так охарактеризовал пирамиду поколений оппозиционеров:

Диссиденты в Советском Союзе — большей частью родились около 1940 года.

Интеллектуальный авангард, если говорить о политической философии, идеологии — Сергей Переслегин (1960), Вячеслав Моисеев (1965), Сергей Бабурин (1959), Дмитрий Кор-чинский (1964), Александр Дугин (1962) и многие другие, реализовавшие себя в науке, методологии, философии, политике в постсоветское время — почти все они около 1960 г.р. Есть представители и других поколений, но в процентном отношении их значительно меньше.

Заявившие о себе активисты современных радикальных формирований — в основном 1980 — 1985 г.р. О причинах такого распределения в двух словах не скажешь, это отражение больших процессов. Деятельность поколения насыщает собой определенную сферу социальной, культурной жизни и становится основой для перехода деятельности этого поколения на новые «территории». Видимо, следующее поколение, которое оставит свой яркий след, будет после 2000-го года рождения, то есть это сегодняшние школьники24.

Так ли это?

РВ среди борцов с коммунистическим режимом в 1960-е — 80-е гг.

В политически сознательный возраст мои ровесники входили с 1960-х годов. Тогда «сопротивление» было юношеским бравированием своим свободомыслием в условиях резко изменившихся, когда не только болтающим, но и подслушивающим не всегда было ясно — что можно, а что нельзя. «Оттепель», разоблачения злодеяний сталинщины стали питательной средой для активизации непозволительных мечтаний о расширении «свободы», в частности, — среди студентов-РВ. Это подтверждает оценку роста образованности, самосознания как факторов, подвигавших «пассионариев» к инакомыслию и элементам ор-ганизации25. Играла ли тут роль политнаследственность?

Да, иногда. Были, с одной стороны, диссиденты — дети, внуки замученных сталинизмом старых большевиков, видных хозяйственников, военачальников. Но с другой, — и полковников МВД, а между этими двумя сторонами — дети обыкновенных людей, и кто из трёх групп по происхождению был более озлоблен, как подсчитать?

Думаю, наследственность через поколение не играла роли («Деда расстреляли в ЧК? Что делать — шла Гражданская война»). Ненависть к режиму, погубившему безвинно родителей, других родных должна была действовать сильнее, но не на шестидесятников, многие из коих оставались сталинистами несмотря ни на что, а именно на нас, РВ. Психологически понятно усиление инакомыслия с середины 1960-х, ибо отнимание уже данного или взятого вызывает больший протест, чем против неимения изначально26.

В области межнациональных отношений, национальной политики СССР середину 1960-х гг. тоже оценивают как рубеж перед этапом усиления национального нигилизма сверху (после сталинских насилий над нациями и народностями и неполного исправления «ошибок» при Хрущеве), вызвавшего обострение национального сознания в республиках, нациях, особенно в репрессированных27.

Назовем и усиление роли внешнего фактора. Не только в смысле большего внимания на Западе к проблеме прав человека в СССР, но и большего морального права западных демократий на поучения в этой области, благодаря успехам в борьбе за соблюдение соответственных прав в их странах. (До 1970-х годов в цель бил анекдот, примерно такой: Американец: «Опять у вас в СССР посадили за демонстрацию». Советский: «А у вас зато негров вешают!» ).

Многое тогда смешалось в нашем доме. Одна еврейская проблема сколько пыли поднимала. Особенно после каждой арабо-израильской войны.

РВ присутствовали во всех лагерях оппозиции советскому режиму. Причем, как и у более старших, выбор ранний не всегда был окончательным (публицисты от КГБ писали о некоем РВ — Бернштаме, который-де хотел податься в либералы, а сионисты не выпустили его из своих рядов, пригрозили и вывезли за кордон.)28 Наказали, короче.

Самый же длинный идейный путь прошли те, кто от сталинизма переходил к вере в мифы о Ленине, о 1920-х свободных годах, далее к «Вехам», еще дальше — к о. Иоанну Кронштадтскому и Столыпину. Были и забиравшиеся в дебри идеализации протопопа Аввакума и Св. Нила Сорского. Некие же и христианство поняли как наследие жидовства и обратились к языческой Руси29. Воистину, больше выбор — больше соблазна духовного…

Откуда мы узнавали о диссидентстве? Как воспринимали известие? Что-то изредка пробивалось через глушимые радиопередачи с Запада: фамилии, действия правозащитников, сведения о преследованиях их — Амальрика, Буковского, Марченко (РВ), Чалидзе, Лашковой. Ещё реже встречались прямые упоминания о диссидентах в советских СМИ. Запомнились всего три публикации: статья «Продавшийся и простак» о Солженицыне и Сахарове и сообщения в газетах о суде над Бродским, потом — над Синявским и Даниэлем. Но последние — 1960-х гг. Некоторые имена доходили из вторых-третьих рук о чьих-то знакомых, преследуемых. Так, я услышал о Горичевой, о братьях Ивановых, Синявине, Виньковецком, Абезгаузе… Читал подаренный жене Довлатовым машинописный экземпляр «Зоны». Кажется, о неонационалистах молчали и власти, и Запад. «Память» В. Чивилихина чем-то поразила тогда читателя образованного. Но я как историк не придал значения труду беллетриста.

Из «самиздата» в начале 1980-х приходилось держать в руках только две вещи — «Путешествие дилетантов» Окуджавы и необъятный, с едва различимым шрифтом, том сочинений Л.Н. Гумилева. То и другое — из недр Ленинградского «Позитрона». Т.о., даже ко мне, университетскому преподавателю истории СОВЕТСКОГО общества, знание о масштабах, направлениях, ликах и личинах оппозиции пришло лишь с Перестройкой. Не только потому, что я боялся брать для ознакомления «сам— и тамиздат». Но потому, что с первых встреч с окололитературной богемой первой половины 1960-х, из коей вышел кто-то в правозащитники, осталось неприятное впечатление грязноватой бесцеремонности в личных отношениях. И никакие общественные заслуги, личное мужество ЛУЧШИХ, АПОСТОЛОВ движения не помогли забыть это нравственное отторжение молодости. Плюс сказалась страусиность «работника идеологического фронта», плюс — страх за университетскую, потом — академическую карьеру. Возможно, среди идеологов в Смольном было больше дрянных людей, чем было неудачников и людей не вполне адекватного поведения среди правозащитников. Но дело первых высилось как скала, пусть на ущербном основании. Дело же вторых виделось столь безнадёжным, что не заслуживало внимания КАК ПРАКТИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА. Куда безопасней было «применительно к подлости», вести себя на волосок вольнолюбивее, чем большинство коллег, а если гневалось начальство, то тут же себя и посечь!

Помнится, многие «технари» лучше ориентировались тогда в подпольных течениях, чем я и многие коллеги-обществоведы. С друзьями мы об этом не говорили за явной бесполезностью сотрясения воздуха. В компании, где могли об этом говорить, мы не ходили, — все время отнимала работа и семья. Даже в Перестройку не было жадности прочитать о правозащите «всю правду», — она уже не имела значения.

Подспудно продолжали определять поведение и семейные устои-заветы:

1 В детстве Бабушка (1889 г.р., простой бухгалтер, человек- . оптимист, высшей нравственной пробы) вела со мной одну политбеседу: «Не равняй власть с Родиной; мне предлагал человек, которого я любила, в начале 1920-х гг. уехать в Канаду, но я осталась, Родина дороже всего... ».

2 В молодости, году в 1970-м, после вступления в партию, ув- . леченный беспощадностью Ленина-публициста, я пробовал говорить отцу, что эта власть не так уж страшна, во всяком случае — крепка как бетонная стена, и надежд на перемены нет. Он ответил: «Уж не агитировать ли ты меня собрался? Запомни: я ИХ и их власть ненавижу, я ИМ не простил гибель отца. Ты вступил в партию, занимаешься советским временем, это твое дело. Только не принимай свою халдейскую науку всерьез, ибо в твоей профессии нельзя без цинизма. Жаль, я не доживу, не увижу как эта гнилушка развалится!». (Умер он в 1983 г., не дожив 8 лет...).

3 И уже в зрелом возрасте, на рубеже 1970-1980-х гг., больно . резанул обрывок разговора на улице с соседом, археологом моих лет, Н. Бо-ко: я, переполненный официальной статистикой, пытался ему доказать прочность строя, выдерживающего и гонку вооружений, и рост доходов граждан, и неимоверные потери от бесхозяйственности. Он удивился: «Неужели ты не понимаешь, что мы на грани краха?» Я отмахнулся, потом задумался. Но! Даже если бы я точно знал, что гласность начнется завтра, то сегодня бы ещё вёл прежнюю линию « малых дел» — исподволь сеять сомнения с кафедры в студенческой аудитории, в лекциях на заводах и выступая на научных конференциях..

Литература о правозащитниках, об их национальных отрядах, уже немалая. Но наиболее важным материалом, личным свидетельством-осмыслением, остается то, что было написано участниками-исследователями движений, в частности — до падения Советской власти. История повторялась. В.Чалидзе (1938 г.р., то есть поздний шестидесятник), писал в начале 1980-х: «Власть умна и сильна, держится не (только) на штыках. Но у нас, эволюционистов, выступающих за диалог с властью, есть надежда: общество изменится — скоро или через несколько поколений. Надо помогать этому — давить на власть, просвещать людей. Иначе мы останемся отчужден- ными от реформ, как при Александре II. Нельзя допускать грязных методов в нашей борьбе»30.

Последняя задача стала труднее с приходом в Движение новых поколений, родившихся в 1940-50-е годы. Они стали более заметны с конца 1970-х. Л.М. Алексеева писала, что они стали основывать новые специализированные организации (инвалидов, профсоюзные, за свободу эмиграции, «Выборы -79»). Это подтверждало позднейшие оценки (соответственно, западного историка, православного публициста) правозащитных организаций как зародышей гражданского общества, — наряду с легальными, например с ВООПИиКом, пригревшим национал-патриотов31. Старшие участники Движения не успевали, не умели передать пополнению свои правила нравственного противостояния Системе.

Среди новых были и сторонники насилия, и не принимавшие идеологию и этику правозащитного движения, были и просто нечестные люди, ждавшие денег от Запада за охаивание своей страны. Но были и вошедшие органично под руководство старших32. В целом новое поколение не успело заменить уроженцев 1910-х — 1930-х гг. во главе Движения. В сборнике интервью с известными деятелями правозащиты только 2 взяты у РВ (Григорьянца и Сендерова), остальные: у уроженцев 20-х гг. — 2, 30-х гг. — 6, второй половины 40-х гг. — 2, 50-х гг. — 233. Существенным отличием политической биографии поздних борцов было то, что большинство из них прошло через суды и получило лагерные сроки в начале 1980-х гг.; освобождала их перестройка, когда у них еще было время и силы для активного участия в следующем этапе политической жизни. Некоторые добились поставленных целей, в частности, — вывели свои народы на путь независимого существования (В. Ардзинба, 1945 г.р., А. Акаев, 1944 г.р.). Но в целом, среди деятелей, включенных в очередной «Кто есть кто» 1994 г., например, из 276 человек с фамилиями на букву «А» было лишь 9 РВ, т.е. меньше, чем 1/30-я часть34…

Не все, настроенные на изменения, в 1970-е — середине 80х гг., решались на наказуемую деятельность. В этом смысле любопытны воспоминания одного из сплочённой закрытой группы руководителей СПб Союза ученых. В середине 1960-х гг., будучи студентом, он провалил на комсомольском собрании выдвинутых руководством кандидатов в комсомольское бюро, стал начальником стройотряда. Но что было делать с властью дальше, если за ним, по его мнению, следили 2 осведомителя? Ничего. Он считает, что власти ему отомстили, не допуская 10 лет, до 1978 г., до научной работы35. Так что «выборы» и тогда бывали золотым ключиком, но дверь с замком для него стала видна только в Перестройку.

Говоря о правозащитниках, я имею в виду большей частью людей западной ориентации. Предполагаю, что в другом лагере — националистов — конфликта разных поколений или не было, или он меньше прослеживается по публикациям. Неудивительно, если это так, ибо идейно-нравственная и религиозная основа в этом лагере была и есть прочнее.

Самыми бесшабашными представлялись национал-боль-шевики во главе с РВ «Эдичкой» Лимоновым — внуком крестьянина, сыном офицера НКВД, монтажником-высотником в 1960-1961 гг., но не из тех, о ком пел Н. Рыбников в фильме «Высота», а из тех, кто в 1970-е гг. уже оказался в Нью-Йорке и только через несколько лет вспомнил, что он — русский, после чего заставил вспомнить об этом ту Россию, которая что-либо услышала о национал-большевизме36. С точки зрения молодых, идущих за ним, только борьба с гнилым либерализмом и откровенный приоритет национальных интересов мог спасти Россию. (Среди настенных граффити-лозунгов НБП нет почти ни одного, который не был бы по сердцу патриоту).

Итак, РВ были следующим после шестидесятников поколением во всех политических лагерях. Из РВ-оппозиционеров меньшая, наиболее активная часть шла вместе со старшими с юных лет, с 1960-х гг., и хлебнула горя полной мерой — пережив по несколько арестов, заключений, теряя товарищей. Большинство, видимо, стало переходить от молчаливого недовольства к действиям во второй половине 1970-х, уже имея от роду по 30-35 лет, сделав зрелый выбор. Агония режима спасла их от 10-летий тяжкой борьбы в прежних неравных условиях.

Власть не сумела использовать немалый нравственный и умственный потенциал оппозиции. Не хватило для этого ума, переоценили прочность режима, недоучли показной характер морально-политического единства советского народа. Старцы в ПБ ЦК КПСС действовали по принципу: после нас — хоть потоп. И он пришел после них, со сменой поколений.

Легко теперь рассуждать: де оппозиция тоже не учла неизбежность перемен в стране, кои произойдут сверху при смене поколений руководителей, как произошли они при Хрущеве. Может быть, потому, что при преемниках Н.С. перемены-то случились, да — не те?

Так выглядит вопрос о содержании антикоммунистических действий. О формах мы знаем, что они были разнообразны, — от разговоров — к «распространению» неподцензурных материалов. Да ведь и открытая религиозность, обращение к церкви, крещение выглядело формой идейного протеста, за который не сажали, но выразить осуждение вполне могли³⁷. ( Помню, не по себе нам было — мне и лаборантке кафедры искусствоведения — в конце 1970-х гг., когда встретились случайно у церкви Св. Иова на Волковом кладбище. Знали, что не донесем друг на друга, а всё ж неловкость была ). Формами выражения враждебности режиму, а отчасти — бытовому национализму, была эмиграция из СССР десятков тысяч людей, продиравшихся сквозь колючую проволоку административных и финансовых препятствий. Немало РВ и близких им по возрасту, отчаявшись, видя, что время уходит впустую, соглашались на участие в творческих организациях вроде «Клуба-81», под контролем Союза писателей и уполномоченных КГБ, на выставки в ДК рабочих районов. Не знаю, как в политике, а в художественном плане большинство «левых» литераторов и живописцев было слабовато.

О численности участников гражданского сопротивления судить трудно. Властные рупоры всячески приуменьшали численность активно недовольных. Если о них заходила речь в открытой печати, то — об отдельных лицах, либо о малых группах38. Закрытые источники КГБ упоминали о сотнях малых, недолговечных благодаря неустанной работе этого ведомства, групп с тысячами членов. Итальянский историк, ссылаясь на оценку Л.М. Алексеевой, называет явно завышенную цифру — до полумиллиона участников. Думаю, это реальное число, если считать сопротивленцами читавших неподцензурные издания. Легче подсчитать активистов. В частности, применительно к «оттепели» специалист называл до 300 авторов произведений, распространявшихся самиздатом39.

Крайними мерами борьбы с властью были массовые беспо- рядки. Исследователь называет эту форму более свойственной временам «оттепели». При Брежневе-де, с уходом веры в социализм, люди были склонны не бунтовать, а приспосабливаться. Открытые выступления в условиях «развитого» социализма происходили на этнической почве40. Естественно, начиналось все с молодежи, но и РВ, как зрелые мужчины, — не уклонялись от защиты интересов, достоинства своих народов. Вести об этом, помнится, доходили до нас, преподавателей ЛГУ, через студентов и аспирантов, приезжавших, в частности, из Казахстана, с Северного Кавказа.

Заканчивая сюжет об оппозиции и о роли в ней РВ, повторяю: нарастало с годами представительство данной когорты в Сопротивлении. Достаточно вспомнить славные имена замученного Анатолия Марченко, лишённого родины Владимира Буковского, чтобы ощутить их незаменимость в истории борьбы за народ, в общем и целом безмолвствовавший.

Последнее позволяет предположить, что политический кризис приближали не столько тысячи открытых борцов за свободу, сколько смена поколений во всем обществе, приход на средние руководящие посты, в том числе внутри Системы, людей достаточно послушных, но видевших неблагополучие и на своем месте, и в целом. Им нужны были толчки, сигналы сверху, которые освободили бы «в случае чего» от ответственности. В 1985-1986 гг. такой сигнал был дан.

(История повторилась. Ведь и в 1905 — 1917 гг. трон пал не от горстки революционеров. Его подточили грызуны — оппозиция из аристократии, интеллигенции, бюрократов!)41

А в годы застоя рабочие и Советский Союз, и «свою» власть пропили и проели, и в домино в обед проиграли… Мы же, специалисты средних лет, всё более внимательно и с завистью смотрели на благоденствующий Запад. Контр-пропаганде насчёт звериного нутра «капитализьма» не верили. Во многом поэтому и сдали без боя свой строй на свалку истории. И получили в 1990-е годы вполне по заслугам.

Вопрос о «миссии» политической РВ не ставился здесь, ибо на него нет и не может быть научного ответа. Марксисты скажут, что миссией зрелого по возрасту ядра советских людей была защита и совершенствование социализма. Свободолюбцы возразят: миссией зрелых советских людей, выполненной успешно, было либо подталкивать строй и страну к распаду, либо — не препятствовать. Ответ в этом споре даст только время.

А до тех пор очевидно: ровесники Войны (как и другие уроженцы конца 1930-х — начала 1950-х гг.) были разными по многим существенным характеристикам детьми своего времени. Они входили в зрелость, иронизируя по поводу высших руководителей страны и партии 1890-х — 1900-х гг. рождения, отстававших от своего времени на целую эпоху. Не без участия последних Система в 1930-е — 1940-е гг. была скреплена энтузиазмом патриотов, геройством фронтовиков, но также ложью, железом и кровью. Не нам, РВ, обыкновенным взрослым людям в 1970-80-е гг. было её расшатывать сознательно. Бессознательно же мы и наши «соседи» по когортам делали это ежедневно и ежечасно. Злопыхая анекдотами, разворовывая с работы инструмент и материалы, выжимая из прорабов незаработанные деньги, а кто смелее — налаживая подпольные цеха и сбыт. Вот она и рухнула.

Количественным выражением нашего вклада в этот крах было «голосование сердцем» в начале 1990-х и в 1996 году. Возможно, политологи знают, как голосовали 5 — 10-летние возрастные когорты.