"Сами слова хотят теперь выговориться!": об особенностях субъектной организации романа Э.Елинек "Похоть"

«Похоть», пожалуй, можно считать одним из самых противоречивых и обсуждаемых в СМИ произведений Э.Елинек. Написанный в 1989 г., роман до сих пор является предметом споров критиков, обвиняющих автора в порнографии. Вместе с тем, «Похоть» оказалась и наиболее коммерчески успешным

проектом австрийской писательницы: только за первые пять месяцев было продано 90 000 экземпляров, и роман занял пятое место в списке бестселлеров Spiegel.

Действие романа разворачивается в небольшой австрийской деревне, известном горнолыжном курорте. Автор изображает семейную жизнь Германа, директора местной бумажной фабрики, и его жены Герти. При этом большую часть текста занимает описание ежедневного подавления/насилия над Герти со стороны мужа. Однажды она сбегает из дома, встречает студента Михаэля и влюбляется в него. Однако Михаэль, воспользовавшись героиней, возвращает ее домой к мужу. В финале Герти убивает сына и сбрасывает его тело в ручей.

Подобный неоднозначный сюжет вызвал множество критических отзывов, большая часть которых содержала обвинения автора в китче, размышления о порнографической природе текста (A. Thuswaldner; A. Fiddler). Более поздние аналитические исследования также акцентировали стилистическую сложность, музыкальность, поэтичность романа Э.Елинек (M. Luserke; C. Mazur Ockenfuss; I. Hoesterey). При этом неизменное внимание исследователей привлекала позиция повествователя в романе (A. Fiddler, Gunther A. Höfler, G. Lehnert, H. Hiebel).

В одном из интервью Э. Елинек сформулировала направленность своего творчества следующим образом: «…я вынуждаю язык обнаружить свой ложный идеологический характер, я … подвергаю язык порке, чтобы он, вопреки своему желанию, говорил правду» (Елинек 2006: 213). При этом разоблачение идеологической основы языка у Э. Елинек неизбежно сопрягается с развенчанием стереотипов и критикой современного общества в целом. Одним из главных способов разрушения мифов массового сознания в романе «Похоть» становится диалогизм, возникающий в результате несовпадения субъектов речи и субъектов сознания. В связи с этим исследование субъектной организации оказывается важным этапом постижения как авторской позиции, так и смысла всего произведения в единстве его формы и содержания.

Повествование в романе «Похоть» ведется от лица всезнающего автора, диалоги и прямая речь героев практически отсутствуют. Отчасти это можно объяснить их безликой и одномерной природой, ведь в отсутствии портрета, уникального внутреннего мира последовательным становится и лишение героев индивидуального слова. Их короткие высказывания, состоящие из избитых выражений, пословиц и всех тех клише, которые ежедневно обрушиваются на телезрителей и читателей популярных журналов, передаются в форме косвенной речи.

Описание событий, происходящих в романе, сопровождается авторскими отступлениями. Их тематика разнообразна: телевидение, искусство, Австрия, семья, социальное неравенство, положение женщин в современном обществе, политика. Приведем несколько фрагментов, иллюстрирующих данное утверждение. «Да, телевидение – штука слишком быстрая, не разбери поймешь, какой там отправляют культ, я имею в виду – пульт, которым люди отключают себя и включают телевизор» (Елинек 2006: 255). «В семье всегда кто-то обречен ждать понапрасну или гибнуть в борьбе за собственную выгоду» (Елинек 2006: 15). Эти отступления образуют своего рода параллельное повествование по отношению к основной сюжетной линии романа.

Кроме того, отступления содержат обращения повествователя к читателям. При этом автор, как и читатель, задается вопросом о жизни героев: «Доходит ли до нее, что она безнадежно увязла пятками в связи с мужем?» (Елинек 2006: 285); сочувствует героине: «Да, молодой человек – тот еще фрукт. Бедная Герти. Ее подвергают жестокому испытанию в школе жизни» (Елинек 2006: 244-245). Порой дистанция между читателем и автором сокращается, и тогда повествователь говорит будто от лица читателей, появляется местоимение «мы»: «А нам, читающим, тепло, мы наверняка созрели для святой перемены участи…» (Елинек 2006: 38); «Doch wir haben es warm und sicher für die heilige Wandlung» (Jelinek 2004: 31). Наряду с этим повествователь может обращаться к читателям c ироническими замечаниями: «Да, уважаемые герои и господа, позвольте мне еще раз взглянуть в глазок камеры, ведь у вас тоже напрягся член!» (Елинек 2006: 249). Эти обращения, образующие своеобразный диалог автора и читателей, увеличивают дистанцию между героями и фигурой автора, образуют дополнительную плоскость повествования. На протяжении всего текста происходит постоянное переключение из плоскости сюжета романа, связанного с историей героев, в плоскость повествователя и его отступлений, обращений к читателям. Это переключение ощущается в постоянно меняющейся дистанции между автором и героями, между автором и читателями: повествователь оказывается то внутри художественного мира, являясь повествовательной функцией, описывая героев и события, то на границе художественного мира, создавая метатекстовые комментарии, обращаясь к читателям и приближаясь к ним.

В непрекращающемся диалоге с читателем автор постоянно меняет маски. Иногда в отступлениях появляется авторское «Я», и кажется, что повествователь говорит от своего лица: «Хотела бы я знать, чем еще питаются люди (помимо своих надежд)» (Елинек 2006: 171). Гораздо чаще повествователь ведет речь будто от чьего-то лица, например, от лица женщин: «Нам, женщинам, следует разбрасывать себя по лугу твердой рукой…» (Елинек 2006: 226-227). В другом фрагменте повествователь как бы отождествляет себя с мужчинами: «Мы, мужчины, образуем сообщество ниже пояса. То есть мы принадлежим нашим женщинам и, не сопротивляясь, прямо на улице берем протягиваемые нам счастливые лотерейные билеты» (Елинек 2006: 301). А затем примеряет речевую маску обывателя, заурядного человека: «Да, это мы! Полные страданий, мы предстаем на всеобщее обозрение и хотим выглядеть привлекательно для других, ведь сколько всего мы отдали за нашу одежду, и нам теперь этого не хватает, когда мы раздеваемся перед нашим любовным партнером и отдаем ему себя» (Елинек 2006: 257). За счет употребления местоимения «мы» вместо «вы» происходит совмещение позиции говорящего и воспринимающего речь (повествователя и читателя), дистанция между ними сокращается.

При этом несмотря на присутствие всезнающего автора, на почти полное отсутствие прямой речи героев, повествование в романе характеризуется не монологизмом, а разноречием, диалогизмом. Как пишет М. Бахтин, «…автор литературного произведения (романа) создает единое и целое речевое произведение (высказывание) <…> из разнородных, как бы чужих высказываний. И даже прямая авторская речь полна осознанных чужих слов» (Бахтин 1979: 294). В «Похоти», как и в других текстах Э. Елинек, пласт скрытых и явных цитат, аллюзий и реминисценций необычайно широк. Они составляют существенную разновидность неавторского («чужого») слова, присутствующего в тексте Э.Елинек. По словам переводчика романа на русский язык А.Белобратова, интертекстуальный материал включает в себя Библию, Горация, христианскую мистическую литературу, песенную лирику немецких романтиков, Бюхнера, Рильке, А.Шмидта, Г.Д'Аннунцио, Ф.Гелдерлина и многих других (Белобратов 2006: 315-318). Все эти чужие высказывания вступают между собой в диалогические отношения. При этом инкорпорация «чужого» слова в авторское повествование осуществляется разными способами. Явные цитаты могут встраиваться в авторскую речь. Например, говоря о двусмысленном заигрывании директора с маленькими детьми, автор употребляет фразу из Евангелие: «…директор…берет маленьких девочек на колени, играет с ними, поправляет им юбочки и кукольные платьица…, еще не отваживаясь побродить в их водных глубинах <…> Пустите детей приходить ко мне…» (Елинек 2006: 106107). Слова Священного Писания, оказываясь в окружении авторского слова, утрачивают авторитет безусловной истины и универсальности. В свою очередь «чужое» слово акцентирует в образе директора сходство с Божеством.

Наряду с библейскими аллюзиями, в произведении встречаются известные фразы, отсылающие читателей к недавнему прошлому Австрии. Так, описывая отношения мужа и жены, автор заимствует слова надписи на воротах Бухенвальда «Каждому свое» («Jedem das Seine»): «Директору нужна его собственная жена, ведь известно – каждому свое, разве не так?» (Елинек 2006: 199); «Der Direktor bedarf seiner eigenen Frau, denn: jedem die Seine, nicht wahr» (Jelinek 2004: 162). В результате, напрямую не осуждая и не оценивая насилие над героиней, автор подспудно сопоставляет жизнь Герти с концлагерем. Слово автора встречается с «чужим» словом на территории общей темы: насилие, жестокость, подавление.

Авторское слово в романе Э.Елинек может не только обрамлять «чужое» слово, а входить в него и видоизменять. Получившееся высказывание приобретает диалогический оттенок за счет реакции на свой изначальный смысл. Так, говоря о деградации рабочих на фабрике, автор переиначивает известный тезис Ф.Энгельса «Труд из обезьяны сделал человека»: «Труд быстро превращает человека со всеми его принадлежностями в дикое животное…» (Елинек 2006: 138); «Die Arbeit formt den Menschen mitsam seinen Geräten dann rasch wieder zu dem rauhen Tier…» (Jelinek 2004: 111). В результате слово повествователя не просто вступает в диалог с «чужим» словом, оно становится внутренне диалогичным, направленным на разоблачение ложной природы языка. В итоге смысл произведения рождается в столкновении разных высказываний, в диалоге с более ранними или современными текстами, подтверждая мысль Ю.Кристевой о том, что «…всякое слово (текст) есть такое пересечение двух слов (текстов), где можно прочесть по меньшей мере еще одно слово (текст)» (Кристева 1993: 429). При этом отсутствует «правильно» или «до конца» понятый текст, ведь по мнению Э.Елинек, «каждый составляет для себя свой собственный текст» (Елинек 2006: 216).

Итак, важнейшей чертой субъектной организации романа «Похоть» оказывается диалогизм, который возникает в результате несовпадения субъекта речи и субъекта сознания: слово повествователя включает в себя «чужое» слово (как порождение «чужого» сознания), вступает с ним в диалогические связи. За счет постоянной смены масок повествователя и дистанции между повествователем и читателем происходит столкновение разнородных контекстов и разоблачение скрытых в них стереотипов. Тем самым роман «Похоть» вплетается в художественное полотно произведений Э.Елинек, общей основой которых является разрушение мифов массового сознания.