Сибирские письма Достоевского (рец. на кн.: Ф. М. Достоевский. "Перерождение моих убеждений" / Науч. ред. В. Ф. Молчанов, В. Э. Вишневская. Тобольск: издательский отдел ТРОБФ "Возрождение Тобольска", 2021. 40 с.)

С лова «перерождение моих убеждений», вынесенные в заголовок нового научного издания трех писем Достоевского омского и семипалатинского периодов: старшему брату Михаилу от 30 января — 22 февраля 1854 г., Н. Д. Фонвизиной без даты (20-е числа февраля 1854 г.) и А. Н. Майкову от 18 января 1856 г., — представляют собой цитату из «Дневника Писателя» за 1873 г. В статье «Одна из современных фальшей», откуда они взяты, Достоевский так говорит о влиянии каторги и простонародной среды каторжан на смену мировоззренческих установок многих осужденных в 1849 г. петрашевцев, включая его самого:

«Не годы ссылки, не страданiя сломили насъ. Напротивъ, ничто не сломило насъ <…>. Нѣтъ, нѣчто другое измѣнило взглядъ нашъ, наши убѣжденiя, и сердца наши <…>. Это нѣчто другое — было непосредственное сопри-косновенiе съ народомъ, братское соединенiе съ нимъ въ общемъ несчастiи, понятiе что самъ сталъ такимъ же какъ онъ, съ нимъ сравненъ, и даже приравненъ къ самой низшей ступени его.

Повторяю, это не такъ скоро произошло <…>. Не гордость, не самолю-бiе мѣшали сознаться. А между тѣмъ я былъ можетъ быть однимъ изъ тѣхъ <…>, которымъ наиболѣе облегченъ былъ возвратъ къ народному корню <…>. Мы въ семействѣ нашемъ знали евангелiе чуть не съ перваго дѣт-ства. Мнѣ было всего лишь десять лѣтъ когда я уже зналъ почти всѣ главные эпизоды русской исторiи изъ Карамзина <…>. Каждый разъ посѣщенiе Кремля и соборовъ московскихъ было для меня чѣмъ-то торжествен-нымъ. <…> И вотъ, если даже и мнѣ, который уже естественно не могъ вы-сокомѣрно пропустить мимо себя той новой роковой среды въ которую ввергло насъ несчастiе, не могъ отнестись къ явленiю передъ собой духа народнаго вскользь и свысока, — если и мнѣ, говорю я, было такъ трудно убѣдиться наконецъ во лжи и неправдѣ почти всего того что считали мы у себя дома свѣ-томъ и истиной, то каково же другимъ, еще глубже разорвавшимъ съ наро-домъ, гдѣ разрывъ преемственъ и наслѣдственъ еще съ отцовъ и дѣдовъ?..»1.

Перемена убеждений значила для Достоевского уход от юношеских увлечений французским теоретическим социализмом 1830–1840-х гг., переход к почвенничеству с его прочным религиозным фундаментом — православной духовностью. Этот процесс и зафиксирован во вновь изданных письмах Достоевского; этот же процесс отражен в ряде других текстов Достоевского как 1850-х гг., так и позднейшего времени.

Обратимся к письму Достоевского к Н. Д. Фонвизиной, написанному спустя считанные дни после освобождения с каторги:

«…жаждешь как "трава иссохшая" веры, и находишь ее, собственно потому, что в несчастьи яснеет истина. Я скажу вам про себя, что я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробóвой крышки. Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне дóводов против-ных»2 [Ф. М. Достоевский: 29].

«В несчастье яснеет истина». Именно так. Христова истина прояснилась на каторге, а не открылась впервые Достоевскому. Причастность юного Достоевского Христовой истине давала о себе знать даже во время максимального сближения писателя в 1840-е гг. с «передовыми», по общему мнению, деятелями века, в частности с В. Г. Белинским. В одной из глав уже цитировавшегося «Дневника Писателя» за 1873 г. Достоевский вспоминал о В. Г. Белинском: «Я засталъ его страстнымъ соцiалистомъ и онъ прямо началъ со мной съ атеизма»3. «Да, повѣрьте же, наивный вы человѣкъ, — воспроизводит Достоевский-мемуарист обращенные к нему слова знаменитого критика, — повѣрьте же, что вашъ Христосъ, если бы родился въ наше время, былъ бы самымъ незамѣтнымъ и обыкновеннымъ человѣкомъ; такъ и стушевался бы при нынѣшней наукѣ и при нынѣшнихъ двигателяхъ человѣчества»4. Реакция Достоевского на слова не ускользнула от внимания «неистового Виссариона»:

«Мнѣ даже умилительно смотрѣть на него, прервалъ вдругъ свои яростныя восклицанiя Бѣлинскiй, обращаясь къ своему другу и указывая на меня: каждый-то разъ, когда я вотъ такъ помяну Христа, у него все лицо измѣ-няется, точно заплакать хочетъ…»5.

Чем закончились эти попытки Белинского обратить юного Достоевского в атеизм? Попытки, заметим, человека, имевшего колоссальное нравственное и интеллектуальное влияние на начинающего писателя. Они закончились разрывом личных отношений . «Въ послѣднiй годъ его жизни я уже не ходилъ къ нему, — вспоминал романист о Белинском. — Онъ меня не взлюбилъ»⁶. Разрыв отношений и сильное разочарование Белинского в Достоевском — ученике, странным образом не поддавшемся на учительскую проповедь атеизма, подтверждаются многими документальными источниками, в том числе эпистолярием Белинского⁷.

В плане значения «каторжного» опыта начала 1850-х гг. в эволюции собственно общественных убеждений Достоевского показательно его письмо А. Н. Майкову от 18 января 1856 г., которое является ответом на несохранившееся письмо А. Н. Майкова, где друг юности Достоевского упоминает о перемене в своих собственных гражданских идеалах, происшедшей с конца 1840-х гг. Идейная эволюция Достоевского на каторге и А. Н. Майкова на благополучной петербургской службе шла примерно в одном направлении: от увлечения французским социализмом и, говоря шире, от общей евро поцентристской, «западнической» картины мира — к сближению с совсем не модной в то время социальной философией ранних славянофилов, в 1840-е гг., вроде бы, еще чужеродной обоим молодым писателям. В письме Достоевского особенно характерно его удивление тому, что А. Н. Майков не видит преемственности между своей прежней и своей нынешней общественной позицией:

«Читал письмо ваше и не понял главного. Я говорю о патриотизме, об русской идее <…>. Но, друг мой! Неужели вы были когда нибудь иначе? Я всегда разделял именно эти-же самые чувства и убеждения. Россия, долг, честь? — да! я всегда был истинно русской <…>. Чтоже нового в том движении, обнаружившемся вокруг вас, о котором вы пишете как о каком-то новом направлении? Признаюсь вам, я вас не понял» [Ф. М. Достоевский: 32].

Ниже в письме пояснено, что имеются в виду мысли А. Н. Майкова 1850-х гг. о роли России в будущем « нравственном освобождении славян» и о том, что «Европу и назначение ее окончит Россия». И еще ниже, в том же письме Достоевского, настойчиво:

«В чем-же вы видите новость? Уверяю вас, что я наприм<ер> до такой степени родня всему русскому, что даже каторжные не испугали меня, <…> и я имел счастье отыскать не раз даже в душе разбойника великодушие, потому собственно, что мог понять его: ибо был сам русской» [Ф. М. Достоевский: 33].

Славянофильские симпатии и русский мессианизм, может быть, и были в 1850-е гг. чем-то новым для А. Н. Майкова — но вряд ли вполне новым для Достоевского. Воспоминания А. П. Милюкова — петрашевца и тоже знакомого молодости Достоевского — свидетельствуют о том, что великий писатель уже в 1848–1849 гг. (а не только с 1860-х гг.) понимал и угадывал известную разницу цивилизационных основ русского и западноевропейского миров8. Свидетельству А. П. Милюкова долго не верили, считая его позднейшей придумкой (см.: [Фридлендер, Осповат: 331]). Но есть другое, уже вполне объективное свидетельство (на которое впервые обратил внимание Г. М. Фридлендер) — письменное объяснение Достоевского 1849 г. Следственной комиссии по делу петрашевцев (см.: [Фридлендер, Осповат: 331–332]). В этом объяснении читаем то, чего действительно еще не найти в ранних высказываниях Достоевского на общественно-политические и социально-философские темы, — но что будет развито, артикулировано и предельно конкретизировано Достоевским в публицистике 1860–1870-х гг. Это «нечто» есть четкая констатация факта: «И земля-то наша сложилась не по-западному!» (Д30; т. 18: 123); это, в частности, суждение о неприменимости к России (в отличие от стран Запада) олигархически-республиканского образа правления, о необходимости сильного авторитета во главе русского государства; это, наконец, родственная первым славянофилам мысль об известной ущербности цивилизационных основ «гордого Запада»9 (см.: (Д30; т. 18: 123)). Многолетний опыт пребывания в Омске и Семипалатинске, в среде коренных и простых русских людей, не тронутых петербургским влиянием, дополнительно укрепит и направит Достоевского-мыслителя на «русский путь», то есть к духовному сближению со славянофилами «первого призыва». Но этот путь начался для молодого Достоевского еще в его «до-омский» период.

«Если вы читаете эти слова, значит, ларец данного необычного издания открыт», — так начинается предисловие издателя сибирских писем Достоевского А. Г. Елфимова, основателя и главы общественного благотворительного фонда «Возрождение Тобольска» [Ф. М. Достоевский: 5]. Слово «ларец» в данном случае совсем не метафора. Фонд «Возрождение Тобольска» неоднократно выступал в качестве издателя ценных научных материалов по русской литературе XIX в.; подготовленные им издания традиционно отличаются изящным, высокохудожественным оформлением и иногда очень необычны по своему внешнему виду. Таково, например, трехтомное «Евангелие Ф. М. Достоевского» (2017) [Евангелие], книги которого, по задумке художника-оформителя В. Е. Валериуса, заключены «в деревянный ящик, где они находятся словно в каземате за металлическими решетками и заперты на тюремный засов» [Ф. М. Достоевский: 6]. Таковы подготовленные фондом в 2019 г. в сотрудничестве с Отделом рукописей Российской государственной библиотеки факсимиле и оптико-электронная реконструкция рукописи «Острова Сахалин» А. П. Чехова — два увесистых тома большого формата, упакованные в дорожный «чеховский» чемодан [А. П. Чехов], [Чехов]. Эти и подобные им издания фонда «Возрождение Тобольска» предназначены прежде всего фундаментальным научным библиотекам, а также личным коллекциям состоятельных библиофилов. К числу таких экспериментальных публикаций относится и переиздание сибирских писем Достоевского. Представление о внешней форме столь необычной «книги» нагляднее всего дает предисловие ее издателя Аркадия Григорьевича Елфимова, из которого позволим себе еще несколько выдержек:

«Не случайно письма Федора Михайловича помещены в изящный деревянный ларец — не примите новизну формы книги за авангардистские искусственные ухищрения. <…> Кто в детстве не зачаровывался бабушкиной шкатулкой, не старался приоткрыть, заглянуть в нее, справедливо полагая, что в ней заключено некое сокровище? <…>

В оформлении этой книги всё имеет свой глубокий смысл. Так, на крышке футляра изображена старинная карта самого сердца Сибири — простор от Омска до Семипалатинска. Ось её — стремительный Иртыш, и на этой символической оси с северо-запада на юго-восток выпуклыми латунными метками обозначены города, ставшие поворотными пунктами в судьбе Ф. М. Достоевского: Омск, где принял мученичество писатель, и Семипалатинск, куда по окончании четырехлетнего срока каторжных работ Достоевский был зачислен рядовым в Сибирский 7-й линейный батальон <…>.

На оборотной стороне крышки ларца — объемный крест с помещенной за него брошюрой научного комментария.

Внутри ларца находятся папки с <…> факсимильными воспроизведениями писем Федора Михайловича. На обложках папок сквозные высечки в форме сводчатого зарешеченного окна, сквозь прутья которого проступают фрагменты письма, испещренного рукою арестанта Федора Достоевского. И далее во всех деталях и подробностях читатель, папка за папкой, письмо за письмом, соприкасается с этим почерком-кардиограммой, словно склоняясь над рукописью рядом с автором <…>.

Данное издание позволяет читать бесценные строки без позднейших редакторских правок советского времени, а именно так, как эти тексты и создавались» [Ф. М. Достоевский: 6–7].

Издатель сибирских писем Достоевского, конечно, понимал, что у многих «может возникнуть вопрос: почему такая странная, непривычная для современного читателя форма?». На этот гипотетический вопрос Аркадий Григорьевич отвечает так:

«…наше издательство придерживается установки, что книга есть произведение искусства. Да, именно так: она с художественной необходимостью должна стремиться к красоте, стать некой духовной драгоценностью, заманчивой для коллекционера и дорогой, очень важной и нужной для истинного читателя. <…>

Настоящее издание — это наш дар к 200-летию со дня рождения Федора Михайловича Достоевского» [Ф. М. Достоевский: 6–7].

Издание писем Достоевского 1854–1856 гг., включающее их факсимиле, публикацию в оригинальной и современной орфографии, осуществлялось в сотрудничестве специалистов-текстологов Отдела рукописей Российской государственной библиотеки (В. Ф. Молчанов, В. Э. Вишневская, Я. Ю. Калниньш) и Петрозаводского государственного университета (Л. В. Алексеева, И. С. Андрианова, Т. В. Панюкова). Научный комментарий к письмам принадлежит профессору В. Н. Захарову; им же, а также заведующим Отделом рукописей РГБ В. Ф. Молчановым написаны статьи-преамбулы к публикации. Дизайн и художественное оформление замечательной «книги»-ларца выполнены В. Е. Валериусом, оформившим многие издания фонда «Возрождение Тобольска» (см. Илл. 1, 2).

Илл. 1.

Илл. 2.

В новой публикации писем великого романиста уточнен ряд неверных прочтений, разобраны густо зачеркнутые в оригинале фрагменты текста. Так, в письме А. Н. Майкову от 18 января 1856 г. полностью прочтена вычеркнутая Достоевским скобочная ремарка к следующей фразе: «…наша политическая идея, завещанная еще Петром, оправдалась всеми».

В Д30 ремарка читалась: «Но я ничего не говорю про < нрзб. > дело» ( Д30 ; т. 28 1 : 208).

В тобольском издании она прочитывается так: «(Но я ничего не говорю про обстоятельства дѣла.)».

В тексте письма М. М. Достоевскому (30 января — 22 февраля 1854 г.) текстологи восстановили два не менее старательно вымаранных Ф. М. Достоевским фрагмента. Первый — из фразы о фельдъегере К. П. Прокофьеве, конвоировавшем петрашевцев в декабре 1849 — январе 1850 г.:

«Один Кузьма Прокофьич взял чуть ли не половину наших расходов на свой счет, взял насильно, и, таким образом, мы заплатили только по 15 руб. сереб<ром> каждый за трату в дороге».

После «таким образом» в письме было начато: «добровольно лишился выгодъ отъ э» ( в Д30 фрагмент неточно прочитывался: «добровольно оплачивая вклад от» ( Д30 ; т. 28 1 : 168) ) .

Другой вычеркнутый Достоевским текст (три строки) следует за фразой: «Я, поехавший налегке, не взявши даже своего платья, раскаялся в этом». В изданных к настоящему времени собраниях сочинений писателя (в т. ч. в Д30 , Д18 ) он не разобран. В новой публикации письма этот текст восстановлен почти полностью:

«Нравы людскiе такъ созданы, что люди смотрятъ болѣе на ненужную обстановку и для впечатлѣнiя, явятся въ этотъ адъ comme il faut¹⁰, даже < нрзб >, не < нрзб > для [нрав] утѣхи самолюбiя, а просто для» (фраза не закончена).

В прочтение текстов сибирских писем Достоевского внесены и более мелкие уточнения. Например, в письме А. Н. Майкову фраза с критическими замечаниями о творчестве А. Ф. Писемского в Д30 прочитывалась так:

«Лучше подождать побольше синтезу-с; побольше думать, подождать, пока многое мелкое, выражающее одну идею, соберется в одно большое, в один крупный рельефный образ, и тогда выражать его» ( Д30 ; т. 28₁: 210).

Сверка текста письма с подлинником показала, что элемент «-с» при слове «синтезу» отсутствует (см.: [Ф. М. Достоевский: 34]).

Письмо Достоевского к Н. Д. Фонвизиной, напечатанное в Д30 по тексту первой публикации (с отметкой «Подлинник неизвестен» — см.: ( Д30 ; т. 28 1 :

457) ) , в тобольском издании 2021 г. воспроизводится по выявленному ранее в Отделе рукописей РГБ подлиннику¹¹ с приложением его факсимиле. Уточнена датировка этого письма: в Д30 и Д18 оно датируется концом января — 20-ми числами февраля 1854 г. ( см.: ( Д30 ; т. 28 1 : 175, 457); ( Д18 ; т. 15 1 : 121, 318) ) ; в тобольском издании датировка сужена до 20-х чисел февраля 1854 г. (см.: [Ф. М. Достоевский: 28, 37]). Имея некоторый опыт работы с автографами Достоевского и его современников, автор рецензии не может не отметить безупречное качество факсимильного воспроизведения всех вошедших в издание сибирских писем романиста.

Значение актуального комментария к подборке писем имеет статья-преамбула В. Н. Захарова «Сибирская Пасха Достоевского», в которой вопрос о «перерождении убеждений» писателя в годы омской каторги рассматривается с широким привлечением как эпистолярных свидетельств, так и первых художественных текстов Достоевского, отразивших «подвижки» в его гражданских идеалах, — стихотворений 1854–1856 гг. «На европейские события в 1854 году», «На первое июля 1855 года» и «Умолкла грозная война!..» (последние, к слову, традиционно почти обойдены вниманием спе-циалистов-достоевсковедов) (см.: [Захаров, 1997], [Захаров, 2013: 167–175]).

Сложное в исполнении юбилейное издание писем Достоевского не обошлось, впрочем, без отдельных «накладок». Так, различаются датировки писем романиста к брату Михаилу Михайловичу и к Н. Д. Фонвизиной на обложках папок с их факсимиле и в основной брошюре издания (которая содержит статьи-преамбулы, тексты писем Достоевского в современной орфографии, текстологические справки и научный комментарий). На обложках папок оба письма датированы с точностью до дня — соответственно, 22 февраля и 20 февраля 1854 г.; в материалах брошюры (в т. ч. в текстологических справках) письмо к М. М. Достоевскому отнесено к периоду 30 января — 22 февраля 1854 г., письмо к Н. Д. Фонвизиной — к 20-м числам февраля 1854 г. В датировках на обложках папок, конечно, неточность или опечатка: в письме Достоевского к брату 22-м февраля датирована лишь приписка на обороте последнего листа, а указание на время начала написания содержится во втором абзаце письма («Вотъ уже недѣля какъ я вышелъ изъ каторги»); письмо же к Н. Д. Фонвизиной Достоевский не датировал, нет и источников, позволяющих точно установить день его написания. Отметим и досадный издательский брак в основной брошюре — лакуны в ряде слов на месте значков-спецсимволов ѣ, ó, é12. Указанные небольшие недочеты, разумеется, не снижают научной и художественной ценности юбилейного издания сибирского эпистолярия Достоевского. И, отмечая их, мы, конечно, помним справедливую французскую поговорку, бывшую в употреблении у современников Достоевского и известную самому писа-телю13: «La critique est aisée mais l’art est difficile!» (русский аналог: «Критиковать легче, чем делать»). Издавшему книгу благотворительному фонду «Возрождение Тобольска» от души желаем успехов как в его последующих издательских проектах, так и в целом в его неустанной деятельности по поддержке и продвижению традиционных русских культурных и духовных ценностей.