Символика трамвая в поэзии ХХ в. для детей

Загадочная популярность образа трамвая в поэзии и прозе первой половины ХХ в. замечена литературоведами. Отдана дань «Заблудившемуся трамваю» Н. Гумилева [1, с. 7]. Особого внимания заслуживает статья Р. Тимен- чика «К символике трамвая в русской поэзии» [19, с. 135], где автор фиксирует зооморфный мифологизм образа, диалектику свободы и заданности движения, астральные ассоциации, канон трамвайной эротики и др.

Трамвай проследовал сквозь всю поэзию ХХ в. В первой половине века он встречается у многих акмеистов (Н. Гумилев, О. Мандельштам, В. Аренс, С. Городецкий) и авангардистов (В. Маяковкий, Г. Апрельский, В. Шершеневич, Б. Пастернак, Д. Хармс). Во второй половине ХХ в. этот символ вызывал интерес у неофициальной литературы. Например, в авторской поэзии (Ю. Визбор, Б. Окуджава, В. Высоцкий, А. Городницкий, М. Щербаков).

Параллельно со «взрослой» литературой трамвайную тему развивает поэзия для детей – как первой половины (в стихотворениях С. Маршака, О. Мандельштама, К Льдова, С. Михалкова), так и конца ХХ в. Целью данной статьи является сравнение семантики образа трамвая в поэзии для взрослых и детей, а также исследование изменений, которые претерпела символика трамвая в детской поэзии от начала к концу века.

Е.В. Захаров пишет, что в творчестве Д. Хармса образ трамвая становится «символом существования человека в мире» [4, с. 108]. В детской поэзии символика трамвая проявляет два альтернативных способа существования. Впервые эти способы очерчены в стихотворении О. Мандельштама «Два трамвая Клик и Трам» [10, с. 280]. Стихотворение, составившее отдельную детскую книгу, написано в 1924 г. Образы трамваев в нем антропоморфны. Это два брата, один из которых социально и профессионально успешен (Трам; огласовка названия ассоциируется с громкостью, механистичностью), а другой несостоятелен и жалок (Клик; семантика названия от кликать, звать). Трамваи принадлежат новому времени, жизни, вынесенной на улицу. Городская жизнь характеризуется стремлением к прогрессу (Рельсы серебристые выслала вперед); урбанистическими новшествами, оживленностью, футуристическим шумом и грохотом. Жизнь каждого ее члена выставлена на всеобщее обозрение, проходит под приглядом тех, кто «выше». Центром улицы, ее распорядителем является очеловеченный часовой циферблат (лицо с усами) на вокзальной башне, который отмеряет (отъедает) общее время. Трамваи стремятся расположиться рядом с башней: Здесь трамваи словно гуси / Повора- чиваются. /Трам с товарищами вместе / Околачивается.

Старший из братьев, Трам, адаптировался к жизни в новом мире. У него яркие краски, электрические огни. Он не боится общения: Мне не страшно. Я трамвай. Я привык . Он умеет выделяться: А Трам швырк-шварк – / Рассыпает фейерверк;/ А Трам не хочет в парк / Громыхает громче всех . Сознание младшего брата характеризуется не молодостью и бодростью, а усталостью и отрешенностью. Клик сонный; испытывает боль ( болела площадка, слипались фонари ), к концу стихотворения утрачивает свои жизненные функции: внутренний огонь становится не красным, а «бледно-розовым», глаза слезятся, в последних строках трамвай слепнет. Он социально беспомощен, вызывает у окружающих злость, презрение, насмешку ( Смеются над Кликом извозчик и дети, стоит на площади – и всех глупей ). Клик описывается как отживший свое: Дом ответил очень зло:/ – Много здесь таких прошло . Он останавливается между жизнью и смертью, перед пустотой небытия: Кто там смотрит фонарями в темноту? / Это Клик остановился на мосту .

Мандельштам в детском стихотворении использует те же элементы трамвайной образности, которые Р. Тименчик находит в поэзии Серебряного века в целом: обращает внимание на глаза трамвая; подчеркивает огненные признаки (огни города, моргающее электричество, фейерверк), которые вызывают у поэтов начала ХХ в. астральные ассоциации; вводит тему усталости, которая сопровождает трамваи у К. Большакова, В. Маяковского, И. Эренбурга. В центре стихотворения «Клик и Трам» оказывается тема пугающего нового времени, разных стратегий выживания и взаимопомощи.В следующих детских книгах О. Мандельштам также обращается к символу трамвая, сохраняя и развивая его экзистенциальную амбивалентность. Неизданный сборник «Трамваи» [14, с. 590], по замыслу состоящий из одиннадцати стихотворений, начинается сюжетной зарисовкой «Мальчик в трамвае», а заканчивается стихотворениями «Все в трамвае» и «Сонный трамвай» [9, с. 335–337]. Действие первого стихотворения происходит утром, последних двух – вечером, что очерчивает полный день жизни трамвая.

Стихотворение «Мальчик в трамвае» во многом перекликается с рассказом Д. Хармса «Едет трамвай. В трамвае едут 8 пассажиров» (1930). И в том и в другом случае чело- век «проживает жизнь как поездку в трамвае. Он пассажир в чужом, созданном кем-то вагоне, который идет по проложенным кем-то рельсам» [4, с. 111]. За бортом «трамвайной» жизни оказываются люди искусства (опоздавший настройщик), не вписавшиеся в динамичное время.

Чувство ненужности усиливается к 1930-м гг., и трамвайная тема передает это уже во «взрослой» лирике поэта: Нет, не спрятаться мне от великой муры / За извозчичью спину – Москву, / Я трамвайная вишенка страшной поры / И не знаю, зачем я живу [9, с. 173]. Лишним человеком становится и рассеянный С.Я. Маршака – герой, инварианты которого существуют, как минимум, в трех детских стихотворениях, связанных с трамваем: в книге «Дураки» (1924) – неграмотный Егорка [21, с. 3], в книге «Лев Петрович» (1926) – нелепый профессор, который не может дождаться трамвая [16, с. 3]; кроме того, первый эпизод из стихотворения «Вот какой рассеянный», опубликованный в журнале «Пионер» (1928), представлял собой именно «Случай в трамвае». Интеллигентные герои С.Я. Маршака, как и детские персонажи О. Мандельштама, в 1920-е гг. предстают беспомощными перед диктатом прагматики, и образ трамвая помогает это заметить.

Трамвай остается моделью многонаселенной страны в детской поэзии на протяжении всего ХХ в. Однако меняются исторические декорации и авторская цель. Стихотворение В. Инбер «Трамвай идет на фронт» (1941) [5, с. 186] композиционно близко мандельштамовскому «Все в трамвае». Центральной фигурой становится грудной ребенок, получающий «боевое крещенье». В первой половине века трамвай рассматривается как школа общественной жизни. Ребенок здесь – объект воспитания и стартовое звено прогресса. Позже дидактическая позиция уступает место интонации сомневающейся, затем – игровой или медитативной.

Отказ от дидактики более всего заметен при наличии прямого диалога произведений, как в случае со стихотворениями «Одна рифма» С. Михалкова (конец 1930-х – начало 1940-х гг.) [12, с. 212] и «В переполненном трамвае» С. Махотина (начало XXI в.) [11, с. 59]. Лирическая ситуация двух стихотворений сходна: маленький мальчик сидит в центре переполненного трамвая, рядом стоит женщина, которой нужно уступить место. У Михалкова поведение душевно черствого героя в конечной строфе определяет главную идею стихотворения: Этот случай про ста- рушку / Можно дальше продолжать, / Но давайте скажем в рифму: /– Старость нужно уважать!. Первые две строфы стихотворения Махотина наводят на мысль, что речь также идет о воспитании: В переполненном трамвае / Мальчик маленький сидит / И на тетеньку с арбузом / С сожалением глядит. Но в последней строфе читательские ожидания обманываются: сын сидит не в кресле, а на плечах у отца. Акцент смещается с этики ситуации на комедию положений: Потому что даже папе / Не под силу этот груз – / Вместо сына / Взять на плечи / Эту тетю / И арбуз. Все персонажи остаются положительными. Воспитание происходит опосредованно.

Во второй половине ХХ в. усиливается ностальгия по детству эпохи. Трамвай перевоплощается из провозвестника будущего в раритет прошлого. В стихотворении А. Гивар-гизова для детей «О письменном столе и Тимофеевой Ире» [3, с. 46] в «пещерах» стола школьника среди прочих «полезных ископаемых» находится «от компостера деталь». «Ископаемые» со свалки указывают на невостре-бованность прошлого в современности. В детскую поэзию проникает чувство утраты прошлого, ей органически не присущее.

Лирические герои поэзии для детей начала XXI в. обладают повзрослевшим сознанием. Образ трамвая в новых стихотворениях словно возвращает читателей к символике поэзии Серебряного века, но не детской, а взрослой. В произведении М. Бородицкой «Тетушка Луна» [2, с.18] действие происходит ночью. Трамвай «вдвигается в натурфилософский ряд» (Р. Тименчик о Серебряном веке). Герой пытается убежать на трамвае домой от полной луны. Проверяется значимый для начала прошлого века оксюморон свободы трамвая (и героя в нем) при заданной траектории его движения. Вновь проявлен мотив усталости – один из основных мотивов трамвайной символики.

М. Яснов в произведении «Трамвайный парк» [22, с. 57] вступает в поэтическую перекличку с О. Мандельштамом, рисуя образ усталого, спящего трамвая. Пространство трамвайного парка у Яснова – ночное пространство безмолвия, противопоставленное оживленности дневной людской жизни. Строки, подчеркивающие обездвиженность трамваев, рождают ассоциацию с кладбищем: Не слышен здесь / Вороний карк»; «Все спят / Во всей округе, / Сложив на спинах / Дуги . Уставший, шаркающий сторож является двойником уставшего трамвая, у одного гудят ноги, у другого – колеса. Старик живет ночной жизнью и противопоставлен остальному человечеству.

У М. Яснова трамвайная символика помогает увидеть обособление старости – параллельного другим людям существования в безмолвии и одиночестве.

ХХ век предлагает трамваю условный маршрут, конечная цель которого все более отдалена от героя и слабо достижима. Например, в романтической песенке Ю. Мориц «Дождь на улице стоит» герои мечтают добраться на трамвае до дома, но понимают: Нас, людей, убьет война – / Йо-хо-хо и бочка смерти – / Нынче злые времена . Песня стилизована под пиратскую, с атрибутами морской романтики (клич йо-хо-хо , склянки, набитый трюм, бочка рома). Символика трамвая как корабля-призрака использовалась и ранее (Н. Гумилев, В. Ходасевич). Сравним: А там, за толстым и огромным / Отполированным стеклом, / Как бы в аквариуме темном, / В аквариуме голубом – // Многоочитые трамваи / Плывут между подводных лип, / Как электрические стаи / Светящихся ленивых рыб (В. Ходасевич «Берлинское») [20, с. 258]; За стеклом душа трамвая / Сквозь туман глядит на мир, / Двери в море открывая, / Где толчется пассажир. / По зеленым по волнам / Мы в трамвай течем толпой, / Человеческой волною, / Человеческой крупой (Ю. Мориц). Утверждается идея погружения, падения в глубину. Исследователи рассматривают траекторию «Заблудившегося трамвая» Н. Гумилева как «вертикальное падение» и последовательный спиральный «спуск в бездну»[8, с. 53]. В романтической песенке Ю. Мориц присутствует ощущение катастрофы происходящего.

Рефрен Склянки бьют на повороте, / Чтоб никто не стал хромой имеет двойную семантику. В бытовом понимании речь идет о трамвайных звонках на поворотах, предостерегающих пассажиров и пешеходов от того, что их зацепит вагоном. В мифологическом представлении, по одной из версий [17, с. 602], хромота, одна нога связывается с семантикой искры, быстрого огня. Таким образом, трамвай, причастный воде, огню и земле, становится универсальным транспортом, которому подчинены все стихии. Трамвай – медиатор между жизнью и смертью. Отрезанная часть тела является устойчивым мотивом трамвайной символики. В стихотворении Ю. Мориц герой может потерять ногу. Р. Тименчик в связи с «навязчивой темой обезглавливания», связанной с трамваем [19, с. 139], приводит в пример трамваи у С. Городецкого, А. Ремизова, В. Шершеневича,

М. Булгакова. С.В. Полякова рассматривает гиньольный мотив (продажу отрезанных голов) в «Заблудившемся трамвае». Детская «трамвайная» поэзия ХХ в. усваивает мотив обезглавливания в опосредованном виде. Тема потери головы является центральной в стихотворении И. Иртеньева «Вожатый и трамвай» (1981). Его вагон, также как и у Ю. Мориц, падает под гору, унося персонажей в бездну нижнего мира: Что за ужас, ай-ай-ай! / Мчится под гору трамвай. / А за ним бежит вожатый / С головой, в дверях зажатой [6, с. 26]. В стихотворении Иртеньева вожатый пытается получить допуск у пассажиров на вход в свой же вагон, т.е. получить разрешение на право управления собственной и чужой жизнью. Произведение можно трактовать в социально-философском аспекте как стихотворение об инертности будничной жизни и о страхе человека утратить привычные координаты движения своего «вагона».

Символ трамвая не однозначен. В начале ХХ в. он помогает поэтам передать сумятицу изменяющегося времени, дает надежду на прогресс, но и рождает страх быть раздавленным или отброшенным в сторону бездушной высокоскоростной машиной. Новый транспорт требует воспитания нового успешного героя. Во второй половине века персонажи меньше пытаются соответствовать требованиям общества. Они способны увидеть его отстраненно, вглядываясь в прошлое и осознавая непричастность ушедшему времени. Вместе с идеей прямого воспитания уходит и жесткая иерархия. Но диалектика свободы / предопределенности движения, а также диалектика одушевленности / механистичности остается на протяжении всего «маршрута следования» трамвая по столетию.