Систематизация метаплазмов и смежных тактик в современной русской поэзии

В фокусе внимания филолога при рассмотрении поэтической речи, где звуковая сторона текста приобретает особое значение, традиционно находятся приемы звуковой выразительности, являющиеся предметом изучения фоностилистики. Их функциональная нагрузка в поэтических текстах не ограничивается изобразительной функцией. Ключевые категории, определяющие статус произведения как стихотворного (метр, ритм), являются, по сути, категориями звучащими. Будучи умело вплетенными в фонетический рисунок текста, многие звуковые приемы способны обеспечивать его гармонию или демонстративно нарушать заданный порядок.

Рассмотрение фоностилистических приемов в рамках филологического анализа поэтического текста имеет ключевое значение. Вместе с тем приемы, основанные на обыгрывании звуковой формы слов, особенно не получающие графического отражения имеющихся трансформаций или воспринимаемые исключительно на слух (например, при декламации со сцены), могут быть замечены и поняты не всеми. Это может существенно ограничить возможности интерпретации текста, особенно если речь идет об анализе современных поэтических текстов (от начала 1990-х гг. до настоящего времени), поскольку в наши дни литераторы активно экспериментируют над формой своих текстов.

Все это объясняет, почему различные вопросы изучения фоностилистики не теряют своей актуальности. Одним из них является изучение метаплазмов – фонетических преобразований слов [14, с. 200]. Филологи Льежской школы классифицируют метаплазмы по типам производимой операции со звуковым обликом слова, каковыми являются сокращение, добавление, замещение, перестановка [15, с. 99–120]. Истоки этой классификации восходят к античной эпохе, в частности к анонимной «Риторике к Гереннию» (ок. 85 до н. э.), создатель которой называл звуковые трансформации парономасией (лат. рaronomasia) и делил их на четыре разряда: увеличение (addendis litteris), сокращение (demendis litteris), перестановка (transferendis litteris) и замещение (commutandis litteris) [27, с. 301–304]. Этот же принцип применен и М.Ф. Квинтилианом (ок. 35 – ок. 96 гг.) в трактате «Риторические наставления», где подчеркивается возможность применения метаплазмов как выразительного средства [7, с. 152]. Схему метаплазмов как основу для классификации риторических фигур впервые применил софист Фойбаммон (V– VI вв. н. э.) [29, p. 41–56; 23, p. 26–27; 28, p. 1477–1478].

Различные приемы изменения звуковой стороны слова представляли серьезный интерес для античных филологов. В их работах можно выделить ряд особенностей, во многом определивших настоящее состояние теории метаплазмов:

В качестве первого труда, где описывались метаплазмы, исследователи называют знаменитый диалог Платона (V–IV вв. до н. э.) «Кратил» [6, с. 774]. Действительно, фонетические трансформации упоминаются в одной из реплик. Сократ говорит, что «…сведущий в именах рассматривает их значение, и его не сбивает с толку, если какая-то буква приставляется, переставляется или отнимается или даже смысл этого имени выражен совсем в других буквах» [16, с. 280–281]. По его мнению, допустимо, чтобы буква «…была прибавлена для благозвучия» [Там же, с. 292], а фонетические трансформации должны соответствовать и «…требовани[ям] красоты…» [Там же, с. 308]. Все это говорит о том, что Платон видел целью использования звуковых переделок ориентированность на благозвучие. Можно ли считать подобные суждения первой характеристикой метаплазмов? Мы полагаем, что здесь скорее предпринимается попытка понять природу имени предмета.

Однако в данном труде, несомненно, находит отражение важный вектор рассмотрения метаплазмов, в современной лингвистике именуемый функциональным. Античные филологи видели четкую связь между реализацией, с одной стороны, функции благозвучия и украшения, с другой – обеспечением метра. Так, римский грамматик Элий Донат (IV в. н. э.) именовал метаплазмом трансформацию «…не-которого правильного, неизысканного высказывания речи в другое высказывание красивой наружности ради украшения метра» (здесь и далее перевод наш. – О.Х .) [25, p. 395].

В современной лингвистике метаплазмы изучаются преимущественно с формальной стороны. Данный критерий лежит и в основе распространенной классификации звуковых трансформаций слов, упомянутой нами выше. Однако античные филологи не оставляли без внимания смысловую составляющую метаплазмов. Значимым считал рассмотрение семантики измененных фонетически слов Аристотель (I в. до н. э.). В трактате «Риторика» он утверждал: «Изменение же буквы приводит к тому, что говорится не то, что говорят, а то, к чему уводит искажение» [1, с. 131]. Диомед (ок. IV в. н. э.) – один из теоретиков римской грамматики – в своем труде выделя- ет еще одну функцию звуковых трансформаций слов – изобразительную, утверждая, что они используются «…для соблюдения метра или для создания фигуры с целью украшения» [24, p. 440].

Древние мыслители видели четкую связь некоторых приемов с конкретными функциями. Так, Беда Достопочтенный (VII–VII вв. н. э.) в работе «Об искусстве метрики» закреплял за фигурами сокращения роль средства, обеспечивающего метрическую гармонию: «…через ненаписание слога или буквы достигается скандовка …» [21, p. 248]. Данная цитата иллюстрирует неразличение письменной и устной форм речи.

В Средние века и в эпоху Просвещения четко прослеживаются два подхода к рассмотрению метаплазмов, сохраненные и в работах современных исследователей. Во-первых, это сближение звуковых переделок слов с орфографическими фигурами: так, Филипп Ме-ланхтон (1497–1560) прямо называет метаплазмы орфографическими фигурами, не различая письменную и устную формы речи [26, p. 477]; во-вторых, отнесение звуковых переделок слов к поэтическим вольностям: в грамматике Эмануэля Альвареса (XVI в.) к метаплазмам причислены только «…устаревшие формы слов, необходимые для соблюдения метра или поэтического украшения, в этой новой поэтической фигуре, образе, измененной речи» [19, p. 519], т. е., говоря современным языком, поэтизмы, слоговой объем и акцентная структура которых оказываются метрически уместными по отношению к размеру данного стихотворного текста.

М. В. Ломоносов (XVIII в.) вслед за античными филологами причисляет метаплазмы к фигурам «стихотвореческим» [9, с. 657]. А.Д. Кантемир (1708–1744) в «Письме Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» (1743) как о поэтических вольностях говорит о различного рода сокращениях ( человек вм. человеков ), «переменени-ях слогов» ( счастье вм. счастие ), «приращениях» ( во вм. в ), «отменениях» ( умней вм. умнее ) [5]. Приводимые автором примеры указывают на то, что А.Д. Кантемир к числу поэтических вольностей относил прежде всего феномен выбора уместного варианта (термин наш. – О.Х .), который следует считать близкой к метаплазмам тактикой, но, разумеется, не вполне тождественной им.

В XIX в. изучение звуковых преобразований слов по-прежнему привлекает внимание исследователей. Огюст Алексис Флориал Барон (1794–1862) в монографии «О риторике, или Об ораторском и литературном сочинении» (1853) писал о «фигурах произношения» как о грамматических. По его мнению, добавление, убавление или перестановка букв приводят к изменениям, похожим на те, что бывают при склонении или спряжении слов [20, c. 296]. На наш взгляд, главное отличие этих явлений состоит в том, что звуковые переделки лишены грамматических значений, а потому не влияют на грамматику предложения, в то время как изменение флексий при склонении и спряжении и происходит с единственной целью – обеспечить сочетаемость слов в предложении.

В XX в. различные звуковые явления в языке, в том числе и метаплазмы, продолжают вызывать интерес лингвистов. Фердинанд де Соссюр (1857–1913) в работе «Курс общей лингвистики» (1916) называет фонетические изменения одним из ведущих факторов эволюции языка. Автор делает вывод о принципиальном отличии действия аналогии от фонетического изменения. Второе предполагает полное вытеснение новым вариантом предыдущего [17, с. 152–153].

Авторы «Общей риторики» («Rhétorique générale») – Ж. Дюбуа, Ф. Эделин, Ж.-М. Клин-кенберг, Ф. Мэнге, Ф. Пир, А. Тринон – в рамках собственной классификации описывают ряд приемов, принадлежащих к метаплазмам:

• 1)    метаплазмы сокращения, которые включают аферезис, синкопу, апокопу, систолу (укорочение долгого слога) и синезис (слияние) [15, с. 99];

• 2)    метаплазмы добавления, к числу которых отнесены протеза, эпентеза, парагога, аффиксация [Там же, с. 90] (к этой же категории ученые добавляют и некоторые другие приемы: эктасис (удлинение гласного), антисте-кон (Humpty Dumpty ‘Шалтай-Болтай’); объединение двух слов с общей частью – вид зевгмы; «слова-сэндвичи» (mot-sandwiches), в которых внутрь одного слова вставляется другое, разделяя его; редупликация фонемы с целью акцентирования внимания [Там же, с. 99–106]);

• 3)    метаплазмы сокращения с добавлением, к которым принадлежат имитация детской речи, подмена аффиксов, каламбур [Там же, с. 90];

• 4)    метаплазмы перестановки; таковыми являются метатеза, анаграмма и акрофониче-ские перестановки [Там же, с. 114] (под по-

• следними принято понимать обмен начальными элементами между контактно расположенными словами с целью создания новых слов (maire de Paris → pѐre de Marie) [10, с. 23].

Проанализировав эту классификацию, можно заметить, что в нее включены приемы, которые другие исследователи относят к средствам лексической деривации (скорнение, акрофоническая перестановка).

Уже в древних трактатах находим довольно обширные списки средств, относимых к звуковым переделкам слов. Большинство этих перечней объединяет важная особенность – отсутствие системности и критерия объединения. Так, в классификации Элия Доната (IV в. н. э.) 14 выразительных средств, которые автор считал метаплазмами: «протеза, эпентеза, парагога, аферезис, синкопа, апокопа, эктасис, систола, диереза, эписиналефа, синалефа, экт-липсис, антитеза, метатеза» [25, p. 395]. Предпосылки к открытию критерия систематизации метаплазмов содержатся в трактате «Риторические наставления» Марка Фабия Квинтилиана (ок. 35 – ок. 96 гг.). В этой работе фигуры, которые «…и самим мыслям придают силу и приятность…» [7, с. 153], на наш взгляд, сгруппированы по критерию, который, думается, следует определять как формальный.

Фигуры, по мнению Квинтилиана, могут быть образованы: 1) «…через удвоение или повторение (Geminatio) …» [Там же, с. 153–158]; 2) «…через отнятие или умолчание одного слова …» [Там же, с. 158–159]; 3) «… в едино-звучии, или в сходстве, или в противоположном значении» слов [Там же, с. 159–164]. Данная схема частично соотносится с метаплазмами, в числе которых есть приемы:

• 1)    увеличения через повторение, например геминация и эктасис (удлинение согласных и гласных звуков), фонетически являются удлинением звуков, а графически выглядят повторением букв;

• 2)    сокращения, которые можно иначе назвать приемами отнятия или умолчания.

Уже в XX в. исследователи группы µ (Ж. Дюбуа, Ф. Эделин, Ж.-М. Клинкенберг, Ф. Мэнге, Ф. Пир, А. Тринон), следуя этой традиции, кладут в основу своей классификации критерий типа производимой операции и соответственно различают: метаплазмы сокращения, добавления, сокращения с добавлением, перестановки [15, с. 99–120].

В современной русской стилистике данные приемы систематизированы, в частности, в классификации В.П. Москвина, где в соот- ветствии с общепринятой лингвистической традицией метаплазмы группируются следующим образом:

• 1)    метаплазмы сокращения (аферезис, синкопа, апокопа, систола, синерезис, синалефа);

• 2)    метаплазмы увеличения (протеза, эпентеза, парагога, диереза, диастола);

• 3)    метаплазм замещения (антистекон);

• 4)    метаплазм перестановки (звуковая метатеза) [13, с. 371–372].

Ярким примером, иллюстрирующим изоморфизм метаплазмов и некоторых стилистических фигур, истоки которого следует искать в древних риториках, можно считать парентезу. В современной лингвистике парентеза определяется как «грамматически и тематически не связанная с контекстом вставка в середине фразы» [11, с. 425]. Но, например, Флавий Сосипатер Харизий (IV в. н. э.). предлагает именовать парентезой случаи, когда «…к первому и последнему слогу или буква добавляется, или слог» [22, p. 278].

Современная русская поэзия значительно отличается от поэзии предыдущих эпох по составу используемых приемов. Роль метаплаз-мов в ней ощутимо возросла, поскольку сейчас звуковые трансформации слов не только обеспечивают ритмическую гармонию стиха и служат украшению речи, но и отражают актуальные языковые тенденции к компрессии и экономии. В этой связи рассмотрим метаплазмы применительно к русской лексике на примерах их употребления в текстах современной поэзии (на материале журналов «Арион» (за 2005–2019 гг.), «Звезда» (за 2022 г.), «Знамя» (за 2018–2020 гг.), «Интерпоэзия» (за 2009– 2018 гг.), а также публикаций на сайте «Сти-хи.ру» (за 2012 год)), где, по нашим наблюдениям, представлены приемы всех четырех групп.

Конец стихотворной строки – вдвойне сильная позиция для использования метаплаз-мов. Во-первых, там формируется рифма, которая не может не обращать на себя внимание, выступая основой ритма, наряду с метром. Во-вторых, конец колона выделяется терминальной паузой. Если к этому добавляется усечение конечных звуков последнего слова, то акцентирование получается тройным. По нашим наблюдениям, это может объяснять довольно высокую частотность использования апокопы (приема усечения конечных звуков в слове [14, с. 42]) в современной русской поэзии, в том числе и в рамках основанной на ней рифмы – апокопированной. В каче- стве примера подобной (так называемой «оборванной») рифмы можно привести финальную строфу стихотворения Вероники Долиной: «…И на кончиках – как на пуантах лишь – // Ничего что больно – летишь, летишь. // Хоть и спит гитара, и в доме ночь. // И треклятое оди-ноч» (В. Долина. Даже кончики пальцев желают знать). Сильная позиция конца поэтического текста органично дополняется недоговоренностью последнего слова, нарочито оборванного, будто от досады.

Несмотря на то, что недосказанность, отрывочность обычно передается апокопой, аферезис, состоящий в пропуске начальных звуков слова [14, с. 48], также может отражать эти образы, что доказывают такие строчки: «…тает медный купорос // тает облако колхоз // чезнет чезнет исчезает // без трубы и без колес …» (А. Штыпель. Зималето)

Использование синкопы (пропуск звуков в середине слова [Там же, с. 352]) отражает одну из важных тенденций разговорной русской речи – стремление к экономии речевых усилий через компрессию. Некоторые частотные случаи становятся моделями постоянного синкопирования и в дальнейшем используются как варианты. Так, в цитируемой далее строфе используется подходящее ритму разговорное сокращение Сергеич вместо Серге ев ич : «…Мчится метрополитен с артистами, // И пьянит напиток розовый, // И согласен с пацифистами // Александр Сергеич бронзовый… (Л. Шевченко. Эпиграф мой). Мы видим одну из самых распространенных моделей – замену звука [и] звуком [j] (последний при склонении может выпадать) в окончаниях существительных на -ие, -ия : «…И по всей безалаберной милой, // В безобразьи , в любви, во хмелю, // «Ты картошку солила?» – «Солила». // «Не солила? Я сам посолю» (В. Жук. Несгораемо, неопалимо…). Некоторые способы синкопирования ввиду частотности употребления в стихотворной речи приобрели статус поэтизмов.

Устранение одного из двух смежных гласных – синерезис – наблюдаем в таком контексте, где прием необходим для сохранения точности смешанного размера, сочетающего в каждом стихе одну стопу ямба и далее две стопы анапеста: «…Не в м оǀ де теп е рь ǀ амфибр аǀ хий. // Я д уǀ маю, чт оǀ неспрост а – // он, к а к ǀ петерб у р ǀ гский Ис а ǀ кий (ср. Ис аа кий ), // как б уǀ дто в Москв еǀ храм Христ а , // вел и к ǀ и тяж е л ǀ непом е рно…» (В. Салимон. Дорога, дорога, дорога…).

Метаплазмы увеличения чаще всего помогают поэтам выдержать нужный метр и обогатить смысл новыми акцентами. Иллюстрацией выразительных возможностей протезы, т. е. приема, заключающегося в добавлении начальных звуков [14, с. 310], может послужить следующий фрагмент, где добавление гласного «у» изображает завывание собаки: «…Ведь у собаки, посещающей у-у ! ниверситет , // есть в голове такое, чего у прочих нет!..» (А. Левин. Песня про ученую собаку).

Интересный случай использования эпентезы (добавления звуков в середину слова [14, c. 447]) в целях стилизации просторечия находим в таком контексте: «… – Слово за слово, братишки! // – Ну-ка, Александ е р (ср.: Александр )! // И посмотрим, кто – по книжкам, // Ну а кто – десантник! …» (Н. Сучкова. Николай идет драчливый…).

В современной русской поэзии встречаются и функционально близкие к парагоге (присоединению звуков в конце слова) явления: «…Ничего не выносит и вынесет Он, // твой Отец-не отец, сын-неСыне , // поменяю, как климат и мат, этот тон // на любой псевдоз-навшей осине …» (И. Кулишова. Вместо прощания). Здесь как рифменная вольность выступает звательный падеж ( Сыне ).

Яркий пример использования метаплазма замещения – антистекона – находим в такой строфе: «Красивей любого цветка или фруХта , // Жила-была девушка Бахта Ба-рухта. // Все можно понять, кроме странного фаХта : // Жила она в бухте с названьем Барах-та …» (Л. Дымова. Бухта Барахта).

Антистекон стоит отличать от звуковой метафоры, поскольку последняя меняет значение слова. Например, тематически и ассоциативно удачную замену [н] на [нʼ] наблюдаем здесь: «пока крепка и таньки наши быстры // и голуби летят над нашей тоже // и счастья нет но мы народ плечистый // весь мир до основанья мы поможем…» (Г. Михалев. пока крепка и таньки наши быстры…). Поэт обыгрывает единственное звуковое отличие слова «танки» и разговорного сокращенного варианта женского имени «Таньки». В русской языковой картине мира уже есть одна устойчивая, закрепившаяся в общественном сознании связь женского имени и военной техники – Катюша, образ узнаваемый и положительный в аксиологическом отношении. Думается, что эти коннотации имеют отношение и к языковой игре Глеба Михалева.

Тексты современной русской поэзии доказывают, что метаплазм перестановки – зву- ковая метатеза – может не только давать эффект новизны, но и выступать средством стилизации, например, речи пожилых людей. В эпиграфе стихотворения Дмитрия Веденя-пина автором фразы «не невричай» указывается баба Нюра, затем эти слова повторяются в тексте стихотворения: «…Не невричай – тебя не предадут! // Кто любит, не разлюбит – дело в шляпе. // Рисуй себе свой лес и прыгай тут, // Как если б ты вернулся к маме-папе» (Д. Веде-няпин. Эйнштейн сказал…).

По функциональному критерию близки к метаплазмам и некоторые другие приемы, в числе которых – внутрисловное стиховое членение, парамарфоза, выбор метрически или рифменно уместного варианта, переакцентов-ка, а также голофразис. Эти приемы не вносят таких ощутимых изменений в фонетический облик слова, как метаплазмы, но расставляют особые акценты и выполняют сходные с метаплазмами функции в поэтических текстах.

Среди них особо отметим параморфозу – прием, «состоящий в замещении части слова близкозвучной единицей» [14, с. 258]. Игра на фонетическом сходстве приводит к ассоциативной связи между словами, что можно использовать, создавая смысловую доминанту текста. Например, при многократном повторе, как происходит в цитируемом стихотворении, где параморфоза выполняет текстообразующую функцию: «ошибка на детском рисунке: // “ кислорот ”. мне унылый // чудится пессимист… /// строгий порой // вижу в толпе горькорот . // вероятно, трагик… /// вот – поцелуев источник. // любимая, это – ласковый твой сладкорот …» (А. Корамыслов. Элементарные хайку). Стимул – оглушение в конце слова и соответствующая ошибка, допущенная в письменной речи.

Поскольку основными параметрами русской поэтической речи выступают рифма и метр, то средства, способные обеспечить их гармоничность, имеют заметное значение для современной русской поэзии. Одним из таких средств является выбор метрически или рифменно уместного варианта. Следует полагать, что основным критерием при разведении случаев выбора варианта и индивидуально-авторской фонетической трансформации слова выступает фиксация варианта в орфоэпическом словаре. Ярким примером предпочтения устаревшего фонетического варианта ради точности рифмы мы считаем замену з[вʼo]зд на з[вʼэ]зд в контексте: «…что и понятно солидные рыбы // ведь утянуть за собою могли бы // чаек в пучину без солнца и звезд // чуя которую воет норд-вест» (Ю. Хоменко. крупные, крепкие, наглые чайки…). Важно отметить, что именно рифма в данном случае и помогает обнаружить авторскую замену, поскольку буква е на письме используется не всегда, когда этого требует чтение.

И созвучие клаузул, и метрический рисунок стихотворного текста зависят от расстановки ударений. Это и объясняет активное использование современными русскими поэтами как акцентологических вариантов, так и переакцентовки – авторского изменения ударения в слове. Интересный пример последней, с контактно расположенными вариантами, наблюдаем в строчках: Ветер кру`жит и кружи`т, // К водопою конь бежит (А. Митрофанова. Бестолковый сон дневной…).

Переакцентовку стоит отличать от мета-нализа, который представляет собой «ложноэтимологическое переосмысление частей или отдельного фрагмента слова на основе ассоциаций по близкозвучию или омонимии» [11, с. 315]. Примером метанализа, усиленного морфемным повтором корня «-лет-», с аллюзией к кинофильму «Операция “Ы” и другие приключения Шурика», а именно к сцене, где Вицин торгует картинами («Налетай, торопись, покупай живоп и сь»), служат строки: «… скор е йǀ, худ о ǀжник, т о ǀроп и сь // зак о нǀчить л е ǀта л е то ǀ п и сь …» (А. Бабанская. Летопись лета). Автор стихотворения успешно выдерживает четырехстопный ямб.

Внутрисловное стиховое членение имеет большой потенциал не только для игры с формальной стороной поэтического текста, но и для его смысла. В одном из стихотворений Бориса Лихтенфельда прием создает двусмысленность во всем тексте: конец строки – одно слово, которое делится на две части, и вторая часть выступает другой полнозначной лексемой. Рассмотрим в качестве примера один фрагмент:

Небо уходит из-над головы Всепоглощающее увы жизнь обесценивает без кавы чек предъявляя к оплате…

(Б. Лихтенфельд. Небо уходит из-над головы)

Здесь мы наблюдаем дилогию в слове кавычек : жизнь обесценивает без кавычек и чек предъявляя к оплате . Так создается особая связь между отдельными строфами, более сильная, чем, например, при анадиплозисе.

Близким к метаплазмам приемом, на наш взгляд, является и голофразис, «состоящий в оформлении фразы или сочетания слов как одного слова» [14, с. 96]. По мнению некоторых исследователей, данное средство выражает принцип экономии речевых усилий при произнесении [8, с. 111].

Отсутствие междусловных пауз нарушает ритмику. Если в разговорной речи подобная тактика приводит к ускоренному произнесению, то в стихотворной речи длинные слова нежелательны, «…поскольку пиррихии снижают число лексических ударений, тем самым ослабляя ритм и приближая звучание стихов к звучанию прозы», в силу данного факта такие стихи получили название вялых – versus tardigradus [12, с. 188, 189].

Следует принять позицию лингвистов, которые отмечают, что голофрастические конструкции являются мегазнаками, включающими в себя большой смысловой объем, вот почему нередко ими становятся устойчивые сочетания [8, с. 111]. И в современной русской поэзии можно найти значительное число случаев применения данной тактики: «…Кап – не достал земли // ляп – пересверк протяжный // чад Своих утоли // семя великой жажды // каждую тварь омой // гулкоревучим – зрячим // го-сподибожемой – // смой все к чертям собачьим…» (И. Ермакова. Душно…).

Проанализированные выше примеры показывают, что в современной русской поэзии метаплазмы и близкие к ним языковые средства полифункциональны. Мы считаем, что для их описания можно применить полевую методику, чтобы верно отразить соотношение этих стилистических явлений. Теория поля в лингвистике используется прежде всего для анализа лексики. Однако доминанты полей могут принадлежать и области морфологии, синтаксиса [3, с. 10]. Важнейшими свойствами грамматико-лексических полей считают:

• 1)    наличие разноуровневых языковых средств, находящихся в определенных отношениях;

• 2)    наличие общего значения;

• 3)    распадение общего значения на как минимум два значения;

• 4)    неоднородность и сложность структуры поля [Там же, с. 8– 9].

В области лексики поле определяют как «совокупность языковых (гл. обр. лексических) единиц, объединенных общностью содержания (иногда также общность формальных показателей) и отражающих понятийное, предметное или функциональное сходство обозначаемых явлений» [18, с. 380]. Принцип полевой методики – членение языковых средств в зависимости от наличия основных признаков, существенных для поля, на ядро, где концентрация этих признаков наиболее велика, и периферию, единицы которой содержат лишь часть признаков (см., например, обзор: [4, с. 201]). Если для лексико-семантических полей иерархия слов традиционно выстраивается по наличию объединяющих и дифференцирующих сем, а объединение в одно поле обусловливается наличием архисемы, то для систематизации метаплазмов и сходных тактик в поэзии необходимо выделить несколько иные критерии.

В поле «Фонетические преобразования языковых единиц в поэзии» (разумеется, не только слов, поскольку, как показано выше, звуковые изменения могут затрагивать также словосочетания и целые предложения) целесообразно объединить приемы, которые:

• 1)    делают облик языковой единицы отличным от литературного, нормативного, узуального;

• 2)    в поэзии служат цели сохранения метрической и рифменной гармонии стиха, украшают речь и могут выполнять, наряду с этими основными, иные функции.

В этой связи систематизацию следует строить на основе функционального критерия, т. е. с позиций функциональной грамматики, которая «…изучает языковые средства непременно в их соотношении с функциями» и использует при изучении языковых средств два подхода: «от средства к функциям» и «от функций к средствам» [2, с. 39]. Думается, в нашем случае последний будет более правильным.

В ядро поля будут входить приемы, известные еще античной грамматике, т. е. собственно метаплазмы: аферезис, синкопа, апокопа, систола, синерезис, синалефа, протеза, эпентеза, парагога, диереза, диастола, звуковая метатеза, а также антистекон. На периферии расположим функционально смежные тактики: параморфозу, выбор метрически или рифменно уместного варианта, включая акцентологические варианты, переакцентовку, внутрисловное стиховое членение и голофразис. Эти языковые средства в поэзии способны служить сохранению метра и рифмы, выполнять изобразительную и некоторые другие функции, что иллюстрируют проанализированные в данной статье примеры.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что:

• 1)    метаплазмы полифункциональны;

• 2)    в современной поэзии активно применяется целый ряд изофункциональных приемов, настоятельно требующих изучения и систематизации.

Систематизацию указанных языковых явлений можно построить на основе полевой методики, поместив в ядро собственно метаплазмы, а на периферию – смежные тактики, основываясь на функциональном критерии.