Событийность в стихотворении И.Бродского "По дороге на Скирос": между лирикой и эпосом



Постепенно Шукшин находит все более тонкие и сложные, нередко иррациональные взаимопроникновения реального, осознаваемого, и фантастического, находящегося за гранью рационального понимания.

Показателен в этом отношении рассказ «Из детских лет Ивана Попова». В нем писатель воссоздает более сложные и динамичные отношения между субъективными позициями автора, повествователя и персонажей, требующие полифонического слова. Так, например, Шукшин организует повествование при помощи разных субъектов речи, в восприятии которых и даны все события в рассказе.

Авторскому видению мира близка Леля Селезнева, главная героиня рассказа «Леля Селезнева с факультета журналистики», которая приходит к пониманию важной для писателя мысли о разладе внешнего и внутреннего в человеческих душах. На протяжении рассказа мы наблюдаем эволюцию сознания Лели, отразившейся в ее письме секретарю РК КПСС тов. Дорофских Ф.И. Она начинает анализировать жизнь вполне благополучных людей и устраивает нравственный суд над ними и над собой, глубоко страдая при этом. Постепенно самосознание этой героини приближается к авторскому сознанию, что выражается в приеме перехода прямой речи в несобственно-прямую речь.

Сознание автора «объемлет» сознание и мир героя. Автор обладает «избытком видения и знания» (М.М.Бахтин) по отношению к персонажам. Так, Ольга совершает в рассказе поступки, противоречащие ее характеру, но нужные для целей автора. Бросив писать статью в газету, она пишет письмо с жалобой. Этот поступок мы объясняем авторским своеволием, а не результатом подсознательного импульса героини.

В диалогах рассказа кроме авторского сознания, интенсивно реализуется самосознание героев. Автор так строит произведение, что разные точки зрения находятся то в диалогическом «единстве», то в диалогическом «противостоянии». Если писателю важно подчеркнуть сходство позиций, он использует прием перехода прямой речи в несобственнопрямую. Близость главной героини авторскому видению мира становится очевидной. Этому способствует и особая интонация рассказчика.

Итак, формы выражения авторского начала в прозе Шукшина с течением времени, развиваясь, усложняют структурную организацию произведений, что свидетельствуют о росте мастерства. Писатель всегда внимателен к внутренней логике характера и исключает прямое вторжение в мир героя, хотя, иногда воля автора, не нарушая суверенности героя, проявляет себя достаточно жестко в определенный критический момент. Все большее значение приобретает интонационная окраска слова рассказчика, посредством которой автор самоустраняется, отдаляется от повествователя, но и присутствует в «чужом», «неавторском» слове. Повествование ин струментировано так, что требует особого слуха для восприятия.

Список литературы

Богатко И.А. Ю.Нагибин: Литературный портрет. М., 1980.

Горн В.Ф. Наш сын и брат (проблемы и герои прозы Василия Шукшина). Барнаул, 1985.

Залыгин С. Рассказ и рассказчик // Литература и современность. Сб.П. М., 1972.

Имихелова С.С. Поэтика русской прозы (19601980-е годы): Учеб, пособие. Улан-Удэ, 1999.

Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения. М., 1972.

Нагибин Ю. Размышления о рассказе. М., 1964.

Сахаров В. Обновляющийся мир: Заметки о текущей литературе. М., 1980.

Шукшин В.М. Вопросы самому себе. М., 1981.

А. А. Чевтаев (Санкт-Петербург)

СОБЫТИЙНОСТЬ В СТИХОТВОРЕНИИ И.БРОДСКОГО «ПО ДОРОГЕ НА СКИРОС»:

МЕЖДУ ЛИРИКОЙ И ЭПОСОМ

Как известно, данное Ю.М. Лотманом и ставшее классическим определение события как «перемещения персонажа через границу семантического поля» [Лотман 1970: 282], сигнализирующего о необратимости произошедшего изменения ситуации, в качестве инварианта характеризует событийность в структуре любого художественного текста. Однако в литературных произведениях различной родовой природы данная категория приобретает специфические черты, и если параметры события в эпических структурах на сегодняшний день описаны достаточно подробно [Тамарченко 2001; Тюпа 2002; Шмид 2003], то вопрос о свойствах событийности в лирическом тексте до сих пор остается непроясненным.

Исследователи по-разному формулируют особенности лирического события. Так, по мысли Ю.Н. Чумакова, в лирике событийным является «перемещение лирического сознания» [Сюжетосло-жение 1980: 159], представленное через динамическое развитие внутреннего состояния лирического субъекта. Ю.И. Левин, разграничивая повествовательный и лирический тексты, отмечает, что первый «изображает»... или «моделирует»... некоторый сегмент жизни только диахронически», тогда как второй строится по модели «мысли» или переживания» [Левин 1994: 66], поддающихся мгновенному «присвоению» читателем-адресатом. Такая формулировка конститутивного признака лирики приводит к определению события как внутреннего, субъективированного состояния или переживания, лишенного фабульной объективации. Разумеется, сосредоточенность субъекта на процессах, протекающих внутри его «я», является одним из главенствующих параметров организации повествования в лирике. Однако думается, что такое понимание лирического моделирования бытия несколько редуцирует разнообразие структурных особенностей лирики.

Особое значение вопрос о событийности приобретает при обращении к поэтическому творчеству И. Бродского. В его стихотворениях и поэмах представлены разнообразные способы взаимодействия лирического субъекта и изображаемого универсума. Актуализация в структуре текста различных кодов мировой культуры, децентрализация как прием автоописания и доминирование онтологической проблематики, присущие поэзии И. Бродского, синтезируясь, приводят к смещению лирической репрезентации внутренних качеств субъекта в сторону объективации эмпирического опыта, реализуемой посредством повествовательной формы высказывания. В силу этого в творчестве поэта стираются четкие границы между лирикой и эпосом, и, как справедливо замечает В. Полухина, «многие стихотворения Бродского не поддаются включению в жанровую иерархию любой системы» [Полухина 1995: 146]. Поэтому представляется, что категория события, разомкнутая в различные жанрово-родовые структуры, в его поэзии становится одним из ключевых элементов организации художественного мира.

Настоящая статья посвящена рассмотрению параметров событийности в стихотворении И. Бродского «По дороге на Скирос», написанном в 1967 году. В данном тексте обнаруживается соединение лирических и эпических признаков поэтического высказывания, сопряженное с целенаправленной актуализацией определенного культурного кода. Подобная стратегия довольно часто встречается в творчестве поэта, однако это произведение И. Бродского вызывает интерес его принципиальной несводимостью к любому из указанных родовых полюсов, а также невозможностью атрибутировать его структуру как лироэпическую.

Итак, в самом начале стихотворения нарративный акт выстраивается в соответствии с формами повествования, присущими эпическим жанровым моделям. Здесь происходит сопоставление (но не уравнивание) лирического героя-нарратора и персонажа античной мифологии. С одной стороны, повествователь, эксплицирующий себя в диегесисе в качестве участника событий, маркирует дистанцию между собственным «я» и героем древнегреческих мифов Тезеем, с другой - в концентрированной форме рассказывает о событиях его жизни как о личностно значимых:

Я покидаю город, как Тезей - свой Лабиринт, оставив Минотавра смердеть, а Ариадну - ворковать в объятьях Вакха.

Вот она, победа! [Бродский 2001 II: 199]

Амбивалентность самоопределения диегетиче-ского нарратора обнаруживается прежде всего в трансформации семантики мифологического события. Очевидно, что означаемым города, который оставляет герой, являются одновременно остров Крит («...свой Лабиринт, оставив Минотавра / смердеть») и остров Наксос («...а Ариадну - ворковать / в объятьях Вакха»), куда, согласно мифу, попадает Тезей после победы над Минотавром. Безусловно, Ариадна оказывается здесь центральным персонажем, поступок которой инициирует движение лирического героя, однако семантика ее образа в интерпретации И. Бродского получает принципиально иное значение, перекодирующее миф. В мифологии существует две версии расставания Тезея и Ариадны: по одной из них, когда возлюбленные «оказались на о.Наксосе, Дионис, влюбленный в Ариадну, похитил ее и на острове Лемнос вступил с ней в брак», по другой - «спящая Ариадна была покинута Тесеем, не желавшим везти ее в Афины» [Мифологический словарь 1992: 59]. И тот, и другой варианты мифа отводят героине пассивную роль: в первом случае в судьбы героев вмешивается Дионис (Вакх), во втором - сам Тезей совершает выбор. Отметим, что традиционное осмысление этого события представлено в русской поэзии стихотворениями «Ариадна» (1921) М.А. Кузмина (Ср.: «У платана тень прохладна, / Тесны терема князей - Ариадна, Ариадна, / Уплывает твой Тезей! / ...И, увенчан вечным светом, / Ждет невесты Дионис» [Кузмин 1999: 481-482]) и «Ариадна» (1923) М.И. Цветаевой (Ср.: «Оставленной быть - это втравленной быть / в грудь - синяя татуировка матросов! / Оставленной быть - это явленной быть / Семи океанам...» [Цветаева 1997: 186]), выступающими в данном случае своеобразными интерпретантами по отношению к рассматриваемому тексту.

В стихотворении И. Бродского Ариадна оказывается персонажем, изменяющим Тезею и определяющим его решение оставить то пространство, в котором он находится. В психологическом плане «точки зрения» лирического героя-нарратора присутствует ряд индексов, указывающих на факт измены: семантическое значение предикатов, которыми он характеризует отношения Ариадны и Вакха («ворковать», «милуется»), утаивание этих отношений («тайком от глаз ликующей толпы», «И Вакх на пустыре / милуется в потемках с Ариадной», курсив наш. - А.Ч.) и осмысление данного события как унижения («Ведь если может человек вернуться / на место преступленья, то туда, / где был унижен, он прийти не сможет»). Следует отметить, что утверждаемая здесь идея нравственно-психологической невозможности вернуться в пространство, некогда покинутое и наделяемое глубоким личным значением, является одним из смысловых центров идеологии И. Бродского, характеризующим не только художественное творчество, но и мировоззрение поэта в целом. Так, впоследствии, пребывая в эмиграции, И. Бродский, по воспоминаниям А.С. Кушнера, на вопрос о его возвращении в Россию отвечал следующее: «Преступник возвращается на место преступления - на место любви не возвращаются» [Кушнер 1999: 177]. Как видно, этот ответ почти дословно повторяет строки из рассматриваемого стихотворения.

Таким образом, меняя ценностные параметры повествуемой ситуации, лирический герой утверждает идеологему стоического принятия свершившегося:

И - дабы не могли мы возомнить себя отличными от побежденных -Бог отнимает всякую награду

(тайком от глаз ликующей толпы) и нам велит молчать. И мы уходим

[Бродский 2001: II, 199].

Измена возлюбленной воспринимается лирическим героем как утрата награды за героические деяния, обусловленная волей Бога, и понимаемая в качестве универсального онтологического закона («я» субъекта заменяется на обобщенное «мы»). Именно это осознание неизбежности потерь становится пересечением границы семантического поля текста, приобретая статус лирического события и маркируя трансформацию идеологии нарратора. Отметим, что такая констатация предопределенности подтверждается еще одним сигналом неполного отождествления лирического героя и мифологического персонажа: в изображаемый универсум включается позиция всеведущего Бога, ослабляющая прямые связи повествуемого события с античной мифологией и отсылающая к христианскому контексту. Этот контекст актуализирован также аллюзией на название философского трактата Л.И. Шестова «Апофеоз беспочвенности»: «Апофеоз подвижничества! Бог / как раз тогда подстраивает встречу, / когда мы, в центре завершив дела, / уже бредем по пустырю с добычей, / навеки уходя из этих мест, / чтоб больше никогда не возвращаться» [Бродский 2001, II: 199]. Как известно, христианский экзистенциализм Л.И. Шестова оказал существенное влияние на художественное мировоззрение И. Бродского и является одним из центральных смысловых ориентиров в его поэтической концепции [Нокс 1986: 164-166; Ранчин2001: 146-174].

Сближение «я» нарратора с мифологическим героем и одновременное несовпадение с ним, посредством чего реализуется присущее творчеству поэта расподобление лирического субъекта, здесь наиболее явно просматривается в рефлективном осмыслении идеи невозвращения, которая в сюжетном развертывании текста претерпевает ряд изменений. В первой строфе лирический герой утверждает свое волевое решение навсегда покинуть некий сегмент пространства («навеки уходя из этих мест, / чтоб больше никогда не возвращаться»), и здесь дистанция между повествователем и Тезеем оказывается минимальной. Далее мысль о невозможности возвращения приобретает аксиологическое измерение («Ведь если может человек вернуться / на место преступленья, то туда, / где был унижен, он прийти не сможет»), что маркирует определенное неравенство позиций нарратора и мифологического героя. В финальной строфе происходит перекодировка оппозиции «возвращение - невозвращение»: лирический субъект констатирует факт возвращения как безусловную данность:

Когда-нибудь придется возвращаться.

Назад. Домой. К родному очагу.

И ляжет путь мой через этот город» [Бродский 2001, II: 199].

Однако здесь меняется семантическое значение конечной точки движения героя: «родным очагом» мыслится некое первоначало (в позднем творчестве И. Бродского оно оформляется в категорию «ни что»), возвращение к которому становится возможным только после смерти.

Актуализация семантики смерти в данном стихотворении происходит посредством названия - «По дороге на Скирос». Оно соотносится не с событием повествования, а с финалом жизни Тезея: Скирос -остров, где он был убит царем Ликомедом. Получается, что название, во-первых, имплицитно сообщает еще об одном, результирующем, событии в жизни героя древнегреческих мифов, а во-вторых, в процессе развертывания сюжета, сопряженного с рефлексией нарратора, получает универсальный смысл: «По дороге на Скирос» оказывается равнозначным «По дороге к смерти». Следует сказать, что первоначально И. Бродский озаглавил данное стихотворение «К Ликомеду, на Скирос», что в большей степени эксплицировало связи с событиями мифа, но в то же время снижало универсальность рассказываемой истории. Понимание смерти как неизбежности, в противостоянии которой человек обречен на поражение, оказывается взаимообусловленным трансформацией семантики повествуемого события. Измена Ариадны, мыслимая как предопределенная утрата, продуцирует утверждение невозможности ценностного возврата к утраченному, и в силу этого приводит лирического героя к стоическому принятию потерь в качестве онтологического закона.

Укажем, что в дальнейшем в поэзии И. Бродского, особенно в поздний период творчества (с середины 1980-х гг.), идея абсолютного невозвращения, как пространственного, так и темпорального, концептуализируется, становясь аксиологическим центром его художественного мира. В таких стихотворениях поэта, как «Новый Жюль Верн» (1976), «Новая жизнь» (1988), «Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером...» (1989), «Посвящается Джироламо Марчелло» (1991), «Итака» (1993), «Август» (1996), главным событием лирического повествования является осознание и безусловное принятие факта невозвращения назад в качестве основной бытийной константы человеческого существования.

Итак, резюмируя изложенное, специфику событийности в стихотворении И. Бродского «По дороге на Скирос» можно охарактеризовать следующим образом. Изображаемое в начале текста событие эпического порядка (уход лирического героя из репрезентируемого пространства, обусловленный изменой его возлюбленной) в результате сюжетного развития трансформируется в лирическое событие, обнаруживающее изменение ценностных установок героя-нарратора. Осознание неизбежности утрат и вызванной ими принципиальной невозможности вернуться к прежней форме существования становится центральным событием повествования. Соположение / слияние событийных рядов, один из которых характеризует пространственно-временной континуум лирического субъекта, а другой актуализирует код античной мифологии, меняет и само понимание эпического. В стихотворении эпос реализуется не столько через жанрово-родовую структурированность текста, сколько через семантическое значение изображаемых событий: лирический герой надевает нарративную маску древнегреческого эпического героя (Тезея). В единичной ситуации (Тезей покидает остров / лирический субъект покидает некий город) начинает просвечивать весь его дальнейший жизненный путь, завершением которого является смерть на острове Скирос.

Как видно, структурно-семантическая организация данного произведения И. Бродского представляет собой пограничный тип художественного дискурса, уравновешивающий лирическое и эпическое начала, что в свою очередь, способствует наделению изображаемого события всецело онтологическим статусом.