Современный мир и его идентичности: проблемы терминологических заимствований

По последним данным ООН, численность населения Земли составляет 8 миллиардов человек [10] и эта новость стала поводом для различных комментариев: положительных и отрицательных. Не менее трети поколения next стала придерживаться принципа «чайлдфри». Пользователи сети Интернет в ответ на новость об очередном количественном достижении человечества обреченно вздыхают: «Нас во- семь миллиардов: жить стало лучше, но недолго» [6].

В таких реакциях на объективные процессы обнаруживают себя, возможно, главные особенности современного человека. Анализ даже малой части комментариев показывает, что отношение homo sapiens настоящего времени к миру и себе строится на признании необратимости антропогенных процессов, на глубоко скрываемой неуверенности в буду- щем, и даже на известного рода страдающем эгоцентризме, так свойственном западному культурному сообществу, постоянно обнаруживающему, что его собственные технологические достижения приносят пользу кому-то другому. Ведь совсем не является тайной то, что население планеты растет не в пользу западного мира, каким бы современным и, в этом плане, доминирующим он себя не считал.

Примечательно, что за западный мир в отечественном сегменте глобальной сети подают голос российские пользователи, которые в основной своей массе даже не отдают себе отчет в том, что и как они комментируют. А еще обращает на себя внимание терминологический и ссылочный аппарат научных работ отечественных гуманитариев, в полной мере представляющих мировоззренческие концепты Запада. В этом нет ничего удивительного, так как отечественная гуманитарная наука Нового и Новейшего времени в целом, и по отраслям концептуально продолжает именно его эволюцию. Потому следует отдавать себе отчет в том, что подобная преемственность на постоянной основе формирует условия и язык научного дискурса, традиционно обогащая его терминологическими заимствовани- ями. При этом определительный потенциал этих заимствований отличается разной степенью ясности и однозначности.

Так, разбираясь с качественными признаками современного мира, отечественное обществоведение называет его глобальным, используя термин американской экономической науки второй половины ХХ в. О цивилизационных особенностях современного мира часто говорят в терминах американской социологии 20-х и 60-х гг. ХХ в., используя такие слова, как «техногенность» и «пост-индустриальность». Именования современной культуры начинаются от признания ее принадлежащей «массовому обществу», что тезисно сформулировали европейские философы начала ХХ в., а затем закрепили социологические дискуссии Америки и Европы середины прошлого столетия.

Приведенные примеры дают понять, что терминологические заимствования могут быть крайне полезны и существенно экономить время на разработку теоретических моделей действительности. Потому отечественная наука их осваивает, многократно применяет на практике, а далее признает общими местами знания, не требующими дополнительных обсуждений.

Совсем иначе обстоит дело с более поздними словами-маркерами, фиксирующими такие качества современного мира как «информация» и «информационность». В трудах японских, американских, а позже европейских и отечественных ученых второй половины ХХ в. эти термины направленно сращиваются с характеристиками современного общества, почти вытесняя прежние его определения. За формируемым концептом «информационное общество» закрепляется значение актуального «<…> общественного уклада, базирующегося на комплексном, многостороннем знании и неразрывно связанной с ним информацией. При этом строгое разграничение знания и информации в контексте их социальной роли теряет смысл, так как они воспринимаются в качестве коэволюционных начал преображающейся цивилизации» [7].

Однако общий смысловой посыл данного определения после некоторого вглядывания в его формулировки напрашивается на критику. Во-первых, потому что оно ставит знак равенства между знанием и информацией, более того – поднимает информацию на уровень гиперонима знания, например, так:

• •    факты, идеи, сведения, представленные в знаковой форме, позволяющей производить их передачу, обработку и интерпретацию

• •    переработанные данные на основании которых субъект принимает решение

  
  
  

•структурироваиная информация, позволяющая принимать оптимальные решения

•формализованные

•интуитивные

ДАННЫЕ, ИНФОРМАЦИЯ, ЗНАНИЯ [9]

При этой всеобщей «информационности» необходимо заметить, что знание представляет собой неотчуждаемый и осмысленный опыт жизнедеятельности человека, а информация как коллекция целена- правленно собираемых данных может быть обработана и машиной. Следовательно, никакого равенства между знанием и информацией нет, как нет и равенства социальных функций «главное – служебное».

Во-вторых, термин «информационный» имеет одно из значений «свойственный информации; создающий, перерабатывающий информацию» [4]. При объединении его с термином «общество» получается «общество работающих с информацией», или попросту – сообщество специалистов, допущенных к сбору и обработке данных – data-специалистов, или «информационных работников» [11]. Называть такой социальный субстрат основой современного «общественного уклада» по меньшей мере спорно.

Вообще перевод и употребление иноязычных терминологических единиц вызывает множество проблем адаптации смыслов, в том числе в операциях по их контекстному моделированию. Очень часто такие операции строятся по уже известным схемам типа, например, «массовое общество» → «массовая культура», что даже при наличии понятного предмета референции не всегда приводит к аккуратным результатам. Еще менее ясными они получаются тогда, когда терминологическая единица отстраивается от не до конца понятного концепта, такого, к примеру, как уже упомянутая «информационность». Метафоричность, нестрогость значений таких его производных, как «информационная культура» (это про информацию или человека?) или «информационная система» (это про компьютер или систему коммуникаций?), вызывает множество попыток достроить, уточнить их содержание, в результате чего определения наслаиваются друг на друга, создавая вместо информации «белый шум», иначе – формируя тот самый симулякр, о котором так любит рассуждать современная европейская философия.

Можно ли относиться к такой ситуации терпимо, считая ее малосущественной для современного человека, точнее, для человека, живущего в современном постиндустриальном мире? Какое отношение к его комфортному существованию имеют иноязычные термины, которыми пользуется актуальный научный дискурс, и те проблемы, которые он порождает внутри себя? Ответами на эти вопросы будут «нельзя» и «принципиальное», потому что существование в языке есть норма для мышления, и, потому что язык или, иначе, речевое мышление является одним из важнейших инструментов идентификации человека. Человек, не прошедший через идентификацию, в том числе языковую, не может чувствовать себя в социуме уверенно и защищенно, он те- ряет устойчивость в психологическом и деятельностном планах, теряет будущее, а вместе с ним теряет будущее и мир, в котором он живет.

Чтобы правильно оценить условия, которые предлагает современный мир для идентификации современного же человека, следует вернуться к классическим положениям социальной психологии, фиксирующим функциональные этапы процесса уподобле-ния/отождествления/адаптации следующим образом:

• -    сравнение – сопоставление себя с другими людьми;

• -    подражание – следование образцу, примеру другого человека;

• -    эмпатия – способность поставить себя на место другого, посмотреть на мир его глазами, почувствовать его переживания, усвоить его личностный опыт;

• -    проекция – наделение другого человека своими чертами, чувствами, желаниями как продолжение и отражение себя самого в других людях [3].

Социальный ландшафт современного мира, понятийно обозначенный преимущественно англоязычной терминологией, как уже фиксировалось выше, строится как:

• -    преимущественно городской, точнее, уже преимущественно мегаполисный;

• -    урбанистический, высокоскоростной, разноскоростной, технологический и технократический;

• -    тотально массовый, создавший общественные институции массовой деятельности – детства, образования, досуга, информирования и т. п.

Простой перенос функциональных этапов идентификации человека в условия, создаваемые этим ландшафтом, позволяет сделать вывод о том, что:

• -    сравнивать/сопоставлять себя с другими приходится в абсолютно разнородной среде, поскольку современный мир не является гомогенным ни в культурном, ни в социальном планах; наиболее стабильными институтами идентификации сегодня могут быть только семья и профессия, но и здесь идут коренные подвижки в сторону разрушения общепринятого;

• -    подражать неосознанно, а точнее – принимать получается преимущественно близкородственные образцы, часто – профессиональные, тотально – ресурсодержащие и ресурсоуправляющие, что в том числе объясняет выбор языка;

• -    эмпатия, думается, особенно не развивается (сохраняясь частично в институтах семьи и профессии), она не успевает сформироваться в мире,

живущем на высоких скоростях, и «застревает» на уровне подражания;

- в проекции же предоставлено все пространство сетевого общения, все его группы, сообщества, личные блоги и потребительские площадки.

Если поверить социальным психологам и принять проецирование за высшую и самую зрелую функцию процесса идентификации, создающую взаимопонимание (гармонию) между людьми, то можно зафиксировать место дефекта в идентичностях современного человека, которому современные технологии предоставили возможность множить себя до бесконечности. Добавив к этим возможностям искушения – информационностью, языковыми кодами специальной идентичности (такие коды уже есть, они строятся на англоязычной терминологии специалистов IT, или геймеров), свободой от этики реального мира, виртуальным потенциалом собственного мышления, наконец, – можно очень наглядно отследить процесс превращения homo sapiens в homo network, сетевого человека.

О том, что этот человек с дефектом идентичности, речь уже была выше. И этот дефект пойман и введен в описание, пока еще в литературной форме, например, так: «Заметили новое противоречие: человек разумный – человек сетевой? Куда уходит разум, когда приходит Сеть?» [8].

Получается, что культура – не «информационная», а та самая, базовая, «вторая природа человека», созданная им для обережения человеческого в себе – уже включилась, уже реагирует на этот дефект идентичности, воспринимая его как болезнь современного мышления, в том числе языкового, заигравшегося в концепты и потерявшего связь с миром действительности. Вылечить эту болезнь путем устранения сетевой среды и ее технологических носителей невозможно – из цивилизационного развития выйти можно только «вперед». Потому исправлять дефекты нужно в самом мышлении, а на это способно только критически построенное образование, настроенное на правильную систематизацию известного, в том числе – в терминологическом пространстве актуального научного дискурса.

Процесс очищения последнего уже начался. Это заметно по изменению словесного образа текущего обсуждения, в котором работают заимствования, идущие на пользу как самому дискурсу, так и его продуктивным прогнозам. Речь, например, может идти о понятии «цифровой трансформа- ции», введенном в 1995 г. американским специалистом в области IT Н. Негропонте по отношению к процессам модернизации мировой экономики.

В обиходе обществоведческих наук это понятие закрепляется после выхода в свет работы К. Шваба «Четвертая промышленная революция», которое произошло в 2017 г. [2]. Закрепление дает возможность терминологически отделить от «информационности вообще» ее технологическую оболочку и логично встроить последнюю в моделирование цивилизационной эволюции. Вот, например, как выполняют визуализацию базовой модели общецивилизационного прогресса создатели Международного межвузовского научно- исследовательского проекта «Цифровая цивилизация: медиакоммуникации, интернет-маркетинг», который был завершен в 2020 г.:

Типологическая модель цивилизации [5, с. 88]

В этой модели нет расхождений по классификации критериев различения, они едины; более того – они дают крайне необходимое уточнение содержанию понятий «цивилизация» и «культура», делая их смысл однозначным, а отношения – непротиворечивыми:

• •    «…цивилизация – это комплекс технических и практических знаний, набор средств для воздействия на природу, материальная и социотехниче-

• ская оболочка культуры. Понятие цивилизации при такой трактовке указывает на функциональность,     технологич

ность, институциональность. Культура, о которой мы будем говорить дальше, в общем плане рассматривается как знания, ценности, нормы, создающие смысловой каркас человеческого существования» [5, с. 18];

• •   «… цивилизация сосуд, а

• культура – содержание. Понятно, что между сосудом и содержимым этого сосуда могут быть весьма разные отношения» [5, с. 18].

Избыточно-«художествен-ная» сравнительность в этих определениях уместна и понятна, т. к. в человеческом мышлении основные операции выполняются пока еще все-таки в аналоговом, а не цифровом формате. Кроме того, такой формат позволяет концентрировать внимание не на абстрактных           категори- ях/концептах, а на предметных референтах   действительного мира, который никуда не делся и остается таким же прекрасным, насыщенным историей и человеческим опытом.

Восстановление его ценности в мышлении, возможно, является одной из важнейших задач психологической реабилитации современного человека и тем самым базовым основанием идентичности, который охраняет его человеческую природу.

В итоге справиться с этой задачей без участия культуры и искусства невозможно, хотя, как известно, эстетическая деятельность лишена производительного потенциала. Зато она, по словам М. М. Бахтина, «собирает рассеянный в смысле мир и сгущает его в законченный и самодовлеющий образ, находит для преходящего в мире (для его настоящего, прошлого, наличности его) эмоциональный эквивалент, оживляющий и оберегающий его, находит ценностную позицию, с которой преходящее мира обретает ценностный событийный вес, получает значимость и устойчивую определенность» [1].

Примечания

• 1.    Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Эстетика словесного творчества. М., 1979.

• 2.    Ефремова Т. А., Артемьева С. С., Макейкина С. М. Особенности, тенденции и перспективы цифровой трансформации экономики: мировой и национальный опыт // Теория и практика общественного развития. 2021. № 1(155). С. 53-58.

• 3.    Почебут Л. Г., Чикер В. А. Организационная социальная психология : учеб. пособие. СПб. : Речь, 2002. С. 95.

• 4.    Большой толковый словарь русского языка / [гл. ред. С. А. Кузнецов]. СПб. : Норинт ; М. : Рипол классик, 2008. 1534, [1] с.

• 5.    Дзялошинский И. М. Философия цифровой цивилизации и трансформация медиакоммуникаций : монография. Челябинск : Издательский центр ЮУрГУ, 2020. С. 88. ISBN 978-5-696-05139-0.

• 6.     Нас восемь миллиардов: жить стало лучше, но ненадолго. URL:      https://dzen.ru/media/nakedscience/nas-vosem-milliardov-jit-

  stalo-luchshe-no-nenadolgo-63736717c613f77a96f71af4 (дата обращения: 04.12.2022).

• 7.    Пидоймо Л. П., Бутурлакина Е. В. Сущность категорий "информационное общество", "информационная экономика" // Современная экономика: проблемы и решения. 2010. № 4. С. 112-118.

• 8.    Ратай О. Человек сетевой. URL: https://proza.ru /2018/08/27/1680?ysclid=lb3lj04mi4632426413 (дата обращения: 04.12.2022).

• 9.    Алексеева Л. П. Информатика и ИКТ : презентация. URL: https://present5.com/alekseeva-lyudmila-petrovna-kafedra-informatiki- 1-informatika-i/ (дата обращения: 04.12.2022).

• 10.    Население мира достигнет 8 миллиардов человек 15 ноября 2022 года // United Nations. Департамент по экономическим и социальным вопросам : сайт. URL: https://www.un.org/en/desa/world- population-reach-8-billion-15-november-2022 (дата обращения: 04.12.2022).

• 11.    Черныш М. Информационные работники: профиль социальной группы // Интеракция. Интервью. Интерпретация. 2017. Т. 9, № 14. С. 31-44.