Свет американской свободы и «империя тьмы»: образ России в контексте «новой мессианской идеи» в США

В 2000 г. известный американский историк и политический обозреватель Ст. Коэн назвал политику администрации Б. Клинтона крестовым походом с целью трансформировать посткоммунистическую Россию при президенте Б.Н. Ельцине в копию Америки с помощью спонсируемых США реформ. Миссионерами этого крестового похода, по его мнению, стали политики и бизнесмены, ученые и журналисты2 . Подводя итог своим наблюдениям в книге «Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России»3 Коэн писал о трагических последствиях очеред- ного этапа «крестоносной лихорадки», которой периодически переболева-ло американское общество, вдохновленное чарующими надеждами на быстрое преобразование России и на стремление ее народа к американи-зации4 .

Впервые это случилось нe в 1917 г. и нe в годы Холодной войны, как предполагает подавляющее большинство исследователей по обе стороны Атлантики, а на рубеже XIX–XX вв., в тот период, когда Российская империя из далекого дружественного «Иного» превращалась в «Другого», значимого для выстраивания американской Я-концепции, и становилась одним из объектов глобальной миссии Америки по реформированию мира.

Два образа обрели особый смысл в американских репрезентациях России, свидетельствуя о метаморфозах ее восприятия. Демонический: Россия – «Империя Тьмы», «Страна-Тюрьма», где существует варварский, деспотический режим, препятствующий прогрeссивному развитию. И романтический: Россия – страна, народ которой хочет и может быть реформирован по западному образцу, ожидает от американцев помощи в своей борьбе за либерализацию политического строя против ретроградного ксе-нофобствующего правительства. Их конструирование стало не только рефлексией на события, происходившие в России, результатом процесса «лучшего узнавания» и критического осмысления реалий российской действительности, следствием нарастания экономической конкуренции и столкновения экспансионистских амбиций двух стран на Дальнем Востоке. Они также диктовалось изменениями, происходившими в самих США, то есть «внутренней повесткой дня».

Американское общество переживало сложный период переосмыс-лeния «Себя» и собственного места в мире. Развитие Большого бизнеса и «социальные издержки» индустриализации подрывали веру в американскую мечту. Толпы иммигрантов «нетевтонского происхождения» вызывали беспокойство своей бедностью, принадлежностью к иной культуре и чуждыми политическими традициями, бросая вызов национальной идентичности. Падение интереса к вопросам веры и деморализующий материализм создавали угрозу фундаментальным основам американского образа жизни. Сегрегация афроамериканцев и суд Линча, «захлопнутые двери» для китайских иммигрантов и резервации для индейцев дискредитировали право США на распространение демократических идеалов во всем мире.

В этих условиях формировалась «новая мессианская идея», связанная с видением перспектив модернизации России и особой роли США в ее обновлении, закладывавшая основу дихотомического осмысления заведомо противоречивой российской действительности и призванная ук- репить веру американцев в особое предназначение в период смут и разочарований.

«Крестовый поход» за создание Свободной России развернулся в США в конце 1880-х гг. благодаря инициативам русских политэмигрантов, лекциям и публикациям Дж. Кеннана, который представил Западу наглядную, хотя и не лишенную гиперболизации, характеристику карательной политики самодержавия и вестернизировал образ русских революционеров, деятельности американских Друзей русской свободы и многочисленным публикациям в прессе. Прологом этого своеобразного движения за продвижение демократии в Россию стали выступления более ранних оппонентов царизма, таких как У.Дж. Армстронг, но, главное, масштабная кампания протеста, организованная представителями иудейской и христианской части американского общества в ответ на еврейские погромы начала 1880-х гг. в Российской империи.

С этого момента критика политики антисемитизма превратилась в важный механизм демонизации представлений о России и поддержания мессианских настроений в США. В ходе многочисленных митингов и уличных манифестаций, на страницах газет и журналов, в петициях, направляемых в Сенат и Палату представителей, в текстах резолюций, принятых в Конгрессе, стала формироваться риторика, способствовавшая возникновению (пока на общественном уровне) идеи «гуманитарной интервенции» и конструированию образа России – «страны Средневековья, варварства и восточного деспотизма», уподоблявшейся Османской империи5 . Аргументация выстраивалась на основе идеалистических и мессианских установок, однако не была лишена прагматических соображений, так как следствием дискриминации русских евреев стала их массовая эмиграции за океан.

Пeрвая волна «крестового похода» пришлась на конец 1880-х – начало 1890-х гг. Она достигла пика в период борьбы против ратификации русско-американской конвенции о взаимной выдаче преступников 1887 г., а также обострения «еврейского вопроса» во всех трех его составляющих: гражданско-правовой, иммиграционной и «паспортной».

В итоге анализ отношений между двумя странами начал выстраиваться с использованием оппозиций «Свет–Тьма», «Цивилизация–Варварство», «Свобода–Рабство», «Прогресс–Регресс». Именно в это врeмя в Нью-Йорке на углу 23 улицы и 5 авеню среди огромных рекламных надписей появилась и такая: «Цивилизация должна заявить протест против жестокостей, происходящих в России»6 .

В конце XIX в. Нью-Йорк превратился в центр русско-еврейской иммиграции, а выходцы из Российской империи вместе со своими восточноевропейскими единоверцами создали самое большое в мире еврейское гетто. Они стали носителями негативного образа покинутой ими страны и вливались в ряды «новых иммигрантов» – нежелательных в представлениях нейтивистов и вызывавших тревогу как на общественном, так и на государственном уровне.

В 1891 г. в Российскую империю отправились представители американской иммиграционной комиссии, сформированной президентом Б. Гаррисоном, для выяснения причин переселенческого движения из стран Восточной Европы. Вернувшись в США, комиссионеры Дж. Вебер и У. Кемпстер активно включились в начавшийся «крестовый поход», выступая в качестве авторитетных экспертов по «русскому вопросу». В описании Кемпстера, который, по eго собственному признанию, подобно Дж. Кеннану пережил обращение в «антицаристскую веру», Россия представала страной, где существовала одна из самых «варварских» практик по отношению к инаковерующим7 . А Дж. Вебер, живописуя увиденный им «карнавал гонений, грабежа и террора», постоянно апеллировал к чувству гордости американцев за свою страну, проводя сравнения между империей деспотизма и произвола, не достойной считаться ни цивилизованной, ни христианской, и республикой свободы, равенства и демократии. Он призывал соотечественников к самому громкому протесту, а в случае необходимости предлагал отозвать дипломатического представителя из С.-Петербурга, дабы не иметь ничего общего с режимом «дикости и варварства»8 .

И это – лишь один из многочисленных примеров того, как путешествие в Российскую империю, совпавшее, кроме того, с выселением eвре-ев из Москвы и Московской губернии, добавляло негативных красок в палитру представлений американцев о России как о «тюрьме для политических диссидентов, представителей национальных и религиозных меньшинств».

Важной коммуникативной стратегией, использованной в ходе начавшегося в «крестового похода», стало сравнение Российской империи с рабовладельческим Югом. Этот риторический прием был интегрирован в американский общественно-политический дискурс не американцами, а революционерами-народниками в 1881 г.9 , затем уже подхвачен сенатором легислатуры штата Индиана У. Фульком в его книге «Славянин или сакс» (1887 г.) и тиражирован на страницах американской прессы сразу же после подписания конвенции о взаимной выдаче преступников, но в особенности в период борьбы против ратификации этого «международного договора о беглых рабах»10 . Глядя на имена американцев, поддержавших создание Общества американских друзей русской свободы (SAFRF), у современников не случайно возникало ощущение своеобразного ривайвела аболиционизма. Да и само общество размещалось в Бостоне, в свое время игравшего роль центра борьбы против рабства. Бывшие аболиционисты и их дети привносили в движение за обновление России крестоносный дух, характерный для их века, и своей деятельностью способствовали превращению Российской империи в поле для миссионерской деятельности. Русские революционеры уподоблялись аболиционистам и ассоциировались с поколением Джона Брауна. Книга Кеннана получила название « «Хижина Дяди Тома» сибирской ссылки», ее автор сравнивал русских революционерок, просвещавших крестьян в глухих деревнях, с американками, преподававшими в негритянских школах Юга в период Реконструкции. А в своем обращении к читателям в последнем номере американского издания «Free Russia» Ф.В. Волховский от имени редколлегии открыто заявлял: «В нашем представлении существовали прямые и самые тесные аналогии между агитацией за отмену рабства в США и движением за создание свободных политических институтов для политических рабов России»11 .

Так события в России начинали осмысливаться посредством дихотомии «Свобода–Рабство», а ее народ, порабощенный деспотизмом, превращался в объект глобальной миссии США.

Причем сравнение русских крестьян с афроамериканцами не только свидетельствовало об определенном налете расизма, характерном для взглядов «крестоносцев», но и отражало их сомнения в способности «темного люда» Российской империи к быстрой модернизации. Тем, кто в США мечтал о ее скором переустройстве по западному образцу, кто конструировал образ «России–способного ученика» приходилось преодолевать свои опасения по поводу достаточной просвещенности русского народа и его подготовленности к самоуправлению, ощущение отсталости славян, которое вписывалось в поздневикторианское видение иeрархии рас.

В этом им неизменно помогали русские политические визитеры: Л. Гартман и С.М. Степняк-Кравчинский – в конце XIX в., П.H. Милюков, А.Ф. Аладьин, H.B. Чайковский – в начале XX в. Они приезжали в США с целью подбросить дров в костер американского универсального либерализма и убедить американцев в том, что русский народ готов совершить «революцию 1776 г.» и ожидает помощи в своей борьбе за свободу из-за океана.

Представления о России, получившие распространение в ходе первого «крестового похода» за ее демократизацию, были не только тиражированы на страницах американской прессы в передовицах, статьях и карика-турах12 , озвучены в выступлениях общественных и религиозных деятелей, конгрессменов и партийных функционеров, обрисованы в воспоминаниях дипломатов, работах публицистов и записках путешественников, но и нашли свое выражение в художественной литературе.