Свое и чужое в структуре современной российской повседневности

OWN AND OTHERS IN THE STRUCTURE OF MODERN RUSSIAN EVERYDAY LIFE

Несмотря на то, что понятие повседневности является интуитивно ясным понятием, его чрезвычайно трудно определить. Основной причиной, на мой взгляд, является то, что повседневности мы, как правило, не замечаем. Это своеобразный фон, на котором развертываются эпохальные события «неповседневности». Для дальнейшего исследования важны три момента: с одной стороны (и это отмечалось многими исследователями, например, Ф. Броделем), ее структуры малоподвижны (позволю себе в дальнейшем в этом усомниться), то есть слабо изменяются в течение значительных промежутков времени. Оговорюсь: здесь имеются в виду сколь-либо серьезные, качественные сдвиги, а отнюдь не умение пользоваться мобильным телефоном или отсутствие такового. Во-вторых, повседневность формирует базовые структуры нашего сознания, которые также слабо изменяются, даже если существует насущная необходимость адаптироваться к трансформациям окружающей среды. Иначе говоря, повседневное сознание инертно, отчего большая часть людей не склонна менять поведенческие стереотипы в угоду капризам экономики или социально-политической ситуации. В-третьих, повседневность овладевает нами раньше, чем мы это осознаем. Она проникает в наше сознание незаметно, в процессе ежедневного существования.

Прежде чем приступить к анализу специфики своего и чужого в пространстве российской культуры, следует также пояснить авторское понимание данных категорий. Легче всего свое и чужое различаются в пространственном аспекте. Как писал об этом З. Бауман, к определению которого я часто прибегаю: «Близкое – то, что под рукой, – это прежде всего то, что привычно, знакомо, известно до банальности; предметы и люди. Которых видели, встречали, использовали, с которыми взаимодействовали каждодневно, которые вплетены в привычную рутину повседневных дел. […] А вот «далеко» – это такое пространство, куда если и попадаешь, то случайно, где нельзя предвидеть и предугадать, что произойдет, и не знаешь, как реагировать, когда что-то происходит; это пространство наполнено малознакомыми объектами, на которые нельзя положиться и в отношении которых не чувствуешь никаких обязательств проявлять заботу» [1, с. 90-91]. Оппозиция «свое – чужое», таким образом, по существу отражает противоположность близкого, привычного и одобряемого далекому, непривычному и, в предельном случае, враждебному. При этом о своем традиционно принято заботиться, в то время как в отношении чужого проявления заботы столь же традиционно кажутся по меньшей мере неуместными.

В контексте ряда известных внутри- и внешнеполитических изменений, произошедших в России за последние полтора года, понятия своего и чужого обрели гораздо более четкие очертания, нежели имели до этого. Наиболее очевидным стало как пространственное, так и культурное отчуждение России от Западной Европы (и Америки). Под пространственным отчуждением имеются в виду как ограничения на въезд ряда российских граждан за рубеж, так и активизация роли некоторых государств в роли своеобразного «санитарного кордона» между Россией и Европой. О культурном отчуждении поговорим несколько ниже.

Из, казалось бы , незыблемых социально-культурных реалий прошлого уничтожающей критике подверглись понятия демократии и либерализма, равно как и концепт «общества потребления» как таковой. Из, казалось бы , навсегда забытых реалий всплыли из недр социальной памяти понятие России как империи, призывы к жесткой политической власти, а также усеченный и слегка модернизированный комплекс «русской идеи». Новая «русская идея» органично сочетает в себе фрагменты идеологии досоветского прошлого с уже советскими представлениями о мудром вожде, всенародной партии и многонациональном государстве. Впрочем, несмотря на это, некоторые компоненты западной культуры, наиболее прочно укоренившиеся в сознании россиян, пока еще продолжают восприниматься в качестве «своих».

Прежде всего это касается понятия рыночной экономики, которое, несмотря на постепенное размывание традиционно вкладываемого в него смысла (в котором рынок представлялся экономической основой либерализма и демократии), еще позволяет воспринимать современное российское общество как постсоветское. Шедевры отечественного автопрома по-прежнему не пользуются огромной популярностью у россиян, отдающих предпочтение иномаркам; то же касается одежды, обуви и предметов быта иностранного производства, отнюдь не вызывающих всеобщего отторжения. В ситуации отчуждения от всего западного в преддверии 70-летия Победы было довольно любопытно наблюдать на улицах «опели» и «фольксвагены», украшенные символикой Победы и надписями «На Берлин». В контексте исследования это означает, что повседневность, созданная западными товарами, оказалась настолько комфортной, что россияне привыкли к ней как к чему-то естественному.

Незыблемыми остались также два базовых компонента повседневной культуры: фастфуд и кинематограф. И если в сфере фастфуда с гамбургером вполне конкурируют изрядно обрусевшие образцы ближне- и дальневосточной кухни, то в области кинематографа наблюдается практически полное затишье. Устойчивость американского фастфуда на отечественном рынке вполне объяснима: для поколений «застоя» и «перестройки» все американское было олицетворением свободы, демократии и перемен. Поколения, идущие следом за указанными, с детства воспринимают еду из «Макдоналдса» как норму. Провинциальная привычка проводить часть выходного дня в «Макдоналдсе» вместе с детьми приводит к тому, что детское сознание начинает воспринимать гамбургер как необходимую часть праздника (который затем проецируется в будни). Что же касается американского кинематографа, то выросшие на нем поколения просто не воспринимают ничего иного: для освоения элитарного европейского кино требуется определенная культура и интеллектуальные усилия, чем обыватель, как правило, не богат. Один мальчик как-то задал мне вопрос: «А правда, что у Геракла было только двенадцать подвигов?» И очень огорчился и поскучнел, когда я ответил утвердительно.

Интересно, что Китай, равно как и Индия, несмотря на отчетливый внешнеполитический курс на сближение, остаются для россиян культурно чуждыми. Китай с момента появления на российском рынке дешевых, но некачественных, товаров до сих пор вызывает сомнения (на фоне устойчиво растущего качества). Индия большинством вообще не воспринимается всерьез, но, скорее, как далекая, полумифическая и экономически отсталая страна чудес.

В то же время внешнее (по большей части экономическое и политическое) противостояние России и Запада нашло свое отражение и во внутреннем разделении, т.е. разделении «своего» на свое и чужое. Как было сказано в начале, своим здесь является только то, что входит в сферу государственной заботы. Так, 15 апреля 2015 года (время: 13.58) на официальном сайте Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям была размещена информация о государственной поддержке печатных СМИ: «Государственную поддержку получили проекты, посвященные 70-летию Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг., проекты, нацеленные на поддержку отечественного производителя, пропаганду здорового образа жизни, развитие спорта, освещающие вопросы демографии, импортозаме-щения, местного самоуправления, ЖКХ, внутреннего туризма и другие приоритетные направления государственной политики» [3]. То, что ни наука, ни образование, ни культура не вошли в этот список (разве что в рубрику «другие»), на мой взгляд, явственно повествует о вторичности данных направлений.

Возникает любопытная ситуация: с одной стороны, средства массовой информации направлены на создание негативного образа Запада (или, лучше сказать «западности»). Сознательно употребляю это понятие, поскольку в отличие от Запада, «западность» есть активно создаваемый СМИ симулякр, наподобие описанной Ж. Бодрийяром «природности». «Западность» собирает в себе все негатив- ные черты западного общества, культуры и образа жизни его представителей. В него входят: нечистоплотность западных политиков, сексуальная распущенность и этическая индифферентность (называемая толерантностью) западного общества, глупость и аморальность западной массовой культуры. При этом российское общество не замечает, что, как было продемонстрировано выше, достаточно давно живет в уютном коконе, сотканном импортными вещами, смотрит программы и фильмы, наскоро калькированные с зарубежных аналогов под хрустящий американский попкорн.

Отсюда возникают и два понятия патриотизма. Первое – отрицание всего западного («западности») при парадоксальном пользовании западным; второе, более взвешенное и логичное, я обнаружил в статье С.И. Кулинина: «Он (патриотизм – С.Т.) проявляется в заботе о своей семье, качественной профессиональной деятельности, выполнении своих гражданских обязанностей, воспитании детей в уважении к исторической памяти своей страны» [2, с. 118]. По существу, тут нечего добавить.

Еще одним маркирующим качеством повседневности является ее незаметная противоречивость. Точнее, в повседневном сознании редко возникают противоречия, являющиеся прямым следствием саморефлексии. Если добавить к этому тезис о слабой изменчивости базовых структур повседневности, создается следующая картина: в сознании обывателя западный комфорт прекрасно уживается с церковностью и фрагментами советского прошлого. Среди последних следует назвать идею многонационального государства как единой семьи народов, представление о традиционной семье с четко прорисованными гендерными ролями, стремление к массовому спорту и здоровому образу жизни, милитаризация общества и многое другое. В этой связи замечу, что, будучи однажды созданными, структуры повседневного сознания имеют обыкновение периодически возвращаться, практически не подвергаясь изменениям .

Возникает своеобразный парадокс: еще не отказавшись окончательно от пропитавшей быт западной идеологии (которую, как невидимое сообщение, несут с собой даже повседневные вещи, не говоря уже о фильмах и программах TV), современное российское общество вступает на новый путь. Это путь «притирания» выдернутых из различных по времени и характеру культур: православной России, Советского Союза и основанного на рыночных отношениях западного общества. Используя терминологию К. Маркса, данную ситуацию можно обозначить так: при сохранении базиса надстройка претерпевает существенные изменения и постепенно изменяет сам базис. Повседневное сознание, не меняясь в целом, актуализирует некоторые свои компоненты и сохраняет в латентном состоянии другие, не совпадающие с магистральным течением жизни .