«Так много было о чем поговорить»: (кембриджская коллекция писем Н. Е. Макаренко Э. Х. Миннзу)

Первое письмо кембриджской коллекции свидетельствует, что оба исследователя как-то общались друг с другом ранее: «Вы пишете, встречали ли меня в России. Да, мы встречались. Но тогда я служил в Императ[орском]1 Эрмитаже в Петербурге2. Эрмитаж я оставил лишь в 1919 году и переехал в Киев, где избрали меня директором музея Академии наук и профессором университета. Директором я состоял до момента, когда меня заменили коммунистом, ничего общего с музейным делом не имеющим3. В настоящее время я член Всеукраинского Археологического Комитета» (№ 1, 31.10.1927). Впрочем, судя по ответам Н. Е. Макаренко в этом письме на вопросы Ильи Егоровича4, можно предположить, что до конца октября 1927 г. оба ученых обменялись несколькими письмами. Кроме того, из текста сохранившихся 16 писем мы узнаем еще о 4 письмах, которых по каким-то причинам (не дошли?) нет в фонде Миннза. Пятнадцать раз украинский ученый писал английскому коллеге из Киева и только одно письмо (№ 6, 12.10.1930) – из Мариуполя, с раскопок знаменитого в будущем Мариупольского могильника.

Лейтмотивом почти всех писем Н. Е. Макаренко Э. Х. Миннзу – книги. Мы отмечали, что разговор о книгах – постоянная тема переписки Н. Е. Макаренко и А. М. Тальгрена ( Кузьминых, Усачук , 2011. С. 198). То же можно сказать и о его письмах Э. Х. Миннзу: «В мае месяце я отправил вам несколько своих работ» (№ 1, 31.10.1927); «Раньше я выписывал все необходимые книги, денег на это не жалел. Теперь же едва хватает на самое элементарное. О покупке книг думать не приходится. Раньше я не задумался бы выписать и Вашу «The Russian Icon» [ Kondakov , 1927]⁵. Я книгу очень люблю, и всё то, что выходило в области, меня интересующей, по искусству древнему особенно, покупал. Теперь же Ваша работа для меня недосягаема. 〈 ... 〉 В течение месяца выйдет несколько моих мелких работ – сочту своим долгом послать их Вам» (№ 2, 14.12.1927); «Статья о Борзенских эмалях [ Макаренко , 1928а] также как и сейчас посылаемая статья: «Старогородська Божниця та малювання» [ Макаренко , 1928б] есть отдельн[ые] оттиски из книги: «Чернигiв i Пiвнiчне лiвобережжя» [Чернігів…, 1928] . Т[ак] к[ак] редакция оттисков совсем мало дает и при том без обложки, то внешний вид своим статьям я придал сам. Думаю, что быть может сам сборник может заинтересовать вас, и если так, то я могу вам послать его (№ 3, 27.04.1928)»; «Третьего дня получил Вашу «The Russian Icon». Это подарок и неожиданный и ценный для меня» (№ 4, 12.05.1928); «Летом прошлого 1929 года от Вас же я получил работу М[ихаила]Р[остовцева] «Средняя [Срединная – авт. ] Азия, Россия, Китай и звериный стиль» [ Ростовцев , 1929]»

(№ 5, 4.02.1930); «Просил письменно Академию наук послать Вам «Київськi Зборники» [Київські збірники…, 1930]. Вы их получили» (№ 7, 25.03.1932); «Книгу М. И. Р[остовцева] «The Animal Style» [ Rostovtzeff , 1929] с большой благодарностью прошу у Вас. Если Вам нужны еще какие-либо издания нашей академии, я с удовольствием устрою» (№ 8, 18.04.1932); «В Европе издано так много интересных книг 〈 ... 〉 по археологическим вопросам, что я даже начинаю завидовать тем, кто имеет возможность ими пользоваться» (№ 10, 27.11.1932); «Дело в том, что мне необходимы некотор[ые] английские книги. Выписать их лишен возможности и охотно послал бы в обмен на них книги, даже старых изданий 〈 ... 〉 » (№ 11, 21.01.1933); «У меня настоящий книжный голод. Выписать ничего не могу, ни на одну копейку, а потребность в ознакомлении, как движется любимая мной дисциплина, большая. Больших археологов у нас в Киеве нет. Не с кем поделиться мыслями, не у кого спросить о том, в чем сам сомневаешься; вот тут-то книжка и является и другом и советником. В былые времена я много книг и выписывал и покупал» (№ 12, 12.02.1933); «Приношу Вам мою искреннюю и глубокую благодарность за присылку книг. 〈 ... 〉 Между тем лично я испытываю голод в книжных поступлениях» (№ 15, 14.06.1933). Интересная деталь: Э. Х. Миннз просит Н. Е. Макаренко выслать ему словари украинского языка: «Относительно словарей могу сообщить, что таковые имеются, и одной из ближайших посылок я Вам направлю и укр[аинско]-российский и рос[сийско]-укр[аинский]» (№ 2, 14.12.1927). Видимо, хорошо знающий русский язык Э. Х. Миннз желал более точно понимать и статьи в украиноязычных сборниках, которые время от времени приходили из Киева.

Помимо книг, в письмах Макаренко идет разговор об археологических исследованиях. Иногда это краткое упоминание: «Наступающим летом мне предстоит произвести много археологических работ, если позволит здоровье» (№ 3, 27.04.1928); «Только сейчас, возвратясь из длительной командировки – пробыл на археологических раскопках четыре месяца, получил Ваше симпатичное письмо» (№ 10, 27.11.1932). Иногда мы становимся свидетелями каких-то бюрократических проволочек: «Дело в том, что и до сих пор нам ничего неизвестно, будут ли производимы изследования и какие будут у нас возможности. Ни в одном из предшествующих годов такой неизвестности в эти месяцы не было. Мы знали уже официально в марте месяце, кто и куда направляется и сколько имеет в своем распоряжении средств. Ждем со дня на день этой известности» (№ 14, 11.05.1933). Заметим, что в середине мая Николай Емельянович ждал «со дня на день» окончания этой проволочки со стороны администрации ВУАК, но вопросы о проведении и финансировании раскопок 1933 г. были решены только к концу лета. Это становится ясно из очередного письма Миннзу: «Только что вернулся из раскопок, пробыв около трех месяцев на работе. 〈 ... 〉 Я лично до Августа месяца не думал быть на раскопках и лишь в конце августа получено было известие о назначении незначительных средств на изследования. Средства были настолько малы, что разсчитывать на длительные раскопки нельзя было. Потом они были увеличены, и я заканчивал уже во время снега и морозов» (№ 16, 31.12.1933)⁶.

Отдельно остановимся на единственном письме, которое Н. Е. Макаренко адресовал Миннзу осенью 1930 г. с места раскопок Мариупольского могильника. Николай Емельянович с самого начала работ осознал уникальность памятника, и письмо английскому коллеге явилось первой попыткой познакомить зарубежных специалистов с материалами могильника: «Глубокоуважаемый Илья Егорович! Прежде всего позвольте извинится за недопустимую бумагу, на которой пишу7. Но, это единственно что я могу иметь. Пишу вам з8 места раскопок, где работаю уже два месяца. Тут, этими днями получил и Ваше письмо от 30/VIII., пересланное мне с квартиры сначала в Сталино (Юзовка)9, а потом уже сюда.

Завидую Вашей свободе и возможности передвижения из страны в страну. Осмотр стольких музеев, встреча с специалистами и обогащает и освежает работника. Я же засиделся, заплесневел, от своей литературы отстал. Единственная отрада – археологические изследования, над которыми я провожу все свободное время. Вот и сейчас – открыл необыкновенно ценный могильник конца неолита. Весь инвентарь состоит из кремня и кости с затем из камня. Предметы такие: кремневые ножи, скребки, навертыши, из костяных – украшения в большом количестве. Имея в виду, что могильников этой эпохи у нас еще не встречено, это первый у нас в союзе, он займет выдающееся место. Любопытны скелеты (погребений открыто 124), черепа у всех очень маленькие, руки и ноги вытянуты. Пальцы рук особенно развиты. Лежат все на спине с протянутыми ногами и сложенными на тазу руками. Лежат головами одни на Восток, другие на Запад, рядом один з10 другим и один над одним в три слоя. Все пересыпаны и засыпаны красной глиной. Иногда одно погребение сталкивает в сторону кучей кости предшествующего, чтобы освободить себе место. Могильник протянут широкой полосой в виде ленты, длиною в 28 метров, при ширине около 2-х метров. Глубина на которой залегал первый, верхний слой ок[оло] 0,75 м. Любопытны украшения из клыков дикого кабана, ими иногда украшена вся грудь, иногда они украшают (венчают) голову, бывают попарно и на шее. Целый ряд пластинок четырехугольных, то очень широких, то узеньких з11 нарезками (украшениями) и с12 дырочками для прикрепления, украшают, по-видимому, одежду. Они идут целыми рядами. Бусы из кости и из перламутра – в большом количестве. Два изображения животных из кости. Обилие скребков обычных и в форме ножей.

Извините, Илья Егорович, может быть, Вам совершенно неинтересны эти подробности. Мне это все кажется так интересным!..

Хотелось бы издать в подобающем виде весь этот материал, да едва ли это удастся. Нет возможности.

Домой возвращусь недели через две. 〈 ... 〉 Преданный Вам Н. Макаренко [подпись]» (№ 6, 12.10.1930).

Заметим, что Н. Е. Макаренко немногим позднее из Киева написал большое письмо о только что открытом могильнике и А. М. Тальгрену ( Кузьминых, Уса-чук , 2011. С. 203), с которым состоял в еще большей по интенсивности переписке, чем с Э. Х. Миннзом: «Дорогой Михаил Маркович! Давно не имею от вас никаких известий. Забыли меня. Я же не забыл Вас и пишу вот по какому случаю. Хочу если не похвастатся, то во всяком случае похвалится своими археологическими работами, которые производил летом 1930 года. Думаю, что они Вас не могут не заинтересовать.

На берегу Азовского моря при устье р. Калмиус изследовал я необыкновенный могильник. На глубине ок[оло] 1,50 м. от поверхности, под обычной чор-ной землей, в слое глины была длинная, около 28 метр[ов] длиною при ширине ок[оло] 2-х метров яма-полоса засыпанная ярко красною глиною. В ней лежало 124 скелета головой то на Запад, то на Восток. Только эти два направления и были. Сама яма длиною направлена была с Севера на Юг. Костяки лежали на спине, с протянутыми конечностями, иногда с руками положенными на таз. Лежали они близко один от другого, иногда один над другим в три ряда. На основании многих признаков: погребения произведены в разное время, на протяжении нескольких десятков лет, может быть и больше. При погребениях – обильный инвентарь из кремня и кости. Особую роль играют клыки дикого кабана и вырезанные из этого материала пластинки. Их очень много.

Из кремня – изящные тонкие, длинные ножи, различной формы скребки, навертыши. Но ни одной стрелки. Несколько оббитых с боков клиньев, но с прекрасно шлифованым лезвием. Из раковин бусы и бусы перламутровые разных форм. Кроме того, бусы костяные. Из камня-порфирида великолепная привеска и клин. Из других камней – точилки.

Инвентарь богатый, но несколько однообразный.

Опишу одно из погребений: (видимо женское) костяк – на спине с протянутыми ру [зачеркнуто] ногами и положенной одной рукой на таз, другой – вдоль туловища, на голове – два клыка кабана, на шее тоже два клыка, на груди бусы из перламутра, на поясе ряд пластинок, выпиленных из клыка дикого кабана, под коленями – ряд таких же пластинок, ниже колен – тоже, над ступнями такой же ряд.

Все костяки небольшого размера, головы их очень маленькие. Долихоцехва-лы. Костяки плохой сохранности.

Нигде никаких признаков металла. Ни одной вещи керамической. Точно они не знали керамики.

Материал совершенно необычный. Он имеет ближайшую [зачеркнуто] аналогию с могильником Витковского¹³ в Енисейской губ[ернии] (Тр[уды]

V Арх[еологического] Съезда), но и то отдаленную [ Витковский , 1887а; 1887б]. У нас собираются издавать этот материал, но я скептик, едва ли это состоится, а мне очень бы хотелось не затягивать издание, как обычно у меня затягиваются все мои работы. – 〈 ... 〉 Искр[енне] Ваш Н. Макаренко [подпись]» (25. 01.1931).

В Донбассе Макаренко помимо Мариупольского могильника в 1930–1933 гг. раскопал более двух десятков курганов ( Макаренко , 1930; 1931; 1933; Усачук , 1990; 1993; Усачук и др. , 2004. С. 69, 70; Кузьминых, Усачук , 2011. С. 204). Эти исследования тоже отразились в переписке с английским коллегой: «Только что прошедшим летом я работал, как и в прошлом году, исключительно над изсле-дованием культуры скорченных и окрашенных скелетов. И вот Вам новость: уже изследовано четыре больших кургана (из многих десятков изследованных), в которых найдены типичные для этой культуры погребения и вещи и вместе с тем на этих курганах – каменные бабы. Придется пересмотреть вопрос о происхождении каменных баб. Вот как далеко они доходят. Я не сомневаюсь в существовании каменных баб у скифов (ибо есть бабы с типичными скифскими аксессуарами в убранстве), но не думал, что они идут еще глубже, именно в культуру доскифскую – к скорченникам и окрашенным скелетам. А это так» (№ 10, 27.11.1932); «Собрал прекрасный материал по эпохе медно-бронзовой» (№ 16, 31.12.1933). Сравним эти строки с письмами украинского ученого А. М. Тальгрену: «За три последних года я увлекся культурой скорченников, раскопал немало курганов и добыл весьма ценные данные» (19.04.1933); «Прекрасный материал собрал за несколько лет раскопок в области скорченных костяков» (24.03.1934) ( Кузьминых, Усачук , 2011. С. 203, 204).

По поводу «скорченных костяков» заметим, что в курганах, раскопанных Макаренко в Донбассе, подавляющее большинство погребений относились к эпохе поздней бронзы: «один курган мав чотирі поховання мідно-бронзової доби (так звані скрючені кістяки)» ( Макаренко , 1930. Л. 3)¹⁴; «Всі поховання, всіх пяти курганів, за винятком частини зіпсованого поховання в кургані ч[исло] 1 належать до періоду, що досить відомий в археологічній літературі під назвою «скор-чених» кістяків» ( Макаренко , 1931. Л. 4 об.)¹⁵. К слову, в 1933–1934 гг. Николай Емельянович готовил к печати статью «Розкопки скорчених поховань на захід-ній околиці м. Маріуполя» ( Макаренко , 1992. С. 56).

С раскопками курганов эпохи бронзы в Приазовье связан еще один интересный нюанс археологической деятельности Н. Е. Макаренко. Из писем кембриджской коллекции мы узнаем, что Э. Х. Миннз выступил посредником в деле приезда для участия в экспедициях Н. Е. Макаренко известной английской исследовательницы Маргариты Алисы Мюррей. Возможно, интерес к бронзовому веку Причерноморья мог появиться у М. А. Мюррей в связи с ее исследованиями в 1920-е гг. на Мальте и особенно после раскопок начала 1930-х на Менорке (Drower, 2004. Р. 121–124; Sheppard, 2013. Р. 197–222). Известно, что в это же время М. А. Мюррей в качестве туристки приезжала в СССР для осмотра музеев Москвы, Ленинграда, Харькова и Киева (Drower, 2004. Р. 125). Очевидно, знакомство с музейными собраниями страны сформировало желание неутомимой исследовательницы познакомиться с нашими древностями поближе. Во всяком случае, Э. Х. Миннз написал о М. А. Мюррей Н. Е. Макаренко в августе 1932 г. В ответе на это письмо мы читаем: «Относительно Miss M. A. Murray – книжку которой получил от Вас16, за что шлю тысячу благодарностей: Вам за присылку. А Miss Murray за то что ее написала и напечатала, – могу сказать следующее: я думаю что украинская археология вообще будет чрезвычайно благодарна, если бы такой специалист как Miss M. A. Murray появился на нашей почве, а я лично был бы очень рад быть полезным Miss M. A. Murray, если бы она нашла возможным принять участие в моих работах или даже просто посетить их. Хотелось бы знать, какой период ей более интересен в нашей археологии, какая культура? Во всяком случае, какой бы период ни интересовал, я приложу все усилия, чтобы археологич[еские] раскопки с ее участием осуществить. Лично я буду очень рад быть полезным Miss M. A. Murray и охотно поработал бы с ее участием и поучился бы у нее ее опытности. Будьте добры, сообщите мне Ваше и ее мнение по этому вопросу. После этого я предприму необходимые шаги в этом направлении» (№ 10, 27.11.1932).

Далее в переписке с Миннзом – вплоть до последнего письма – Макаренко затрагивал вопрос о возможном приезде госпожи Мюррей. Кроме того, известно, что М. А. Мюррей и Н. Е. Макаренко начали писать друг другу напрямую¹⁷: «16 декабря я отправил Вам заказное письмо с моим ответом на Ваш запрос относительно желания поработать у нас M ^s M. A. Murray. Получили ли Вы это письмо? Я ожидаю дальнейших известий по поводу этому» (№11, 21.01.1933); «Получил письмо от M. A. Murray. Если только в наступающем сезоне у нас будут производится археологические изследования – я буду весьма рад¹⁸ устроить ее в качестве члена экспедиции. Об этом я одновременно с настоящим и пишу ей» (№ 12, 12.02.1933); «Вашими заботами я очень тронут. Но мне вдвойне совестно во многих отношениях. 〈 ... 〉 чувствую себя виноватым, что на два последних Ваших письма отвечаю лишь одним настоящим. Так неприятно сложились за эти последние месяцы у меня обстоятельства, а главным образом болезни моей ноги. 〈 ... 〉 Также виноватым чувствую я и перед ms Murray. Около недели тому назад получил от нее ответное письмо с просьбой сообщить об условиях жизни для нее если она приедет. Кроме того, что я до сих пор не в курсе дела: как и когда будут у нас раскопки и поэтому выжидаю, когда выяснится это обстоятельство, и тогда сообщу, так кроме этого, и болезнь отчасти виновата в замедлении моего ответа. Завтра думаю написать ей» (№ 13, 28.03.1933); «Cегодня одновременно с этим я посылаю Miss M. A. Murray свое извинительное письмо.

Я обещал ей сообщить немедленно, как только станет мне известно, что-либо о предстоящих археологических изследованиях. Дело в том, что и до сих пор нам ничего неизвестно, будут ли производимы изследования и какие будут у нас возможности. 〈 ... 〉 Ждем со дня на день этой известности. Мне так неловко перед м. Murray. Она могла подумать, что я, пообещав, забыл сообщить ей. Но моей вины тут нет» (№ 14, 11.05.1933).

Из-за проволочек с финансированием, о которых мы говорили выше, полевой сезон 1933 г. оказался под угрозой срыва. Мы знаем, что в конце концов определенные финансы были выделены, но достаточно поздно. Во всяком случае, приезд госпожи Мюррей в 1933 г. не состоялся. Вероятно, знакомство и совместная работа двух опытных исследователей могли дать интересные результаты, тем более что в одном из писем Николай Емельянович сообщает: «В последнем письме M ss Murray, 〈 ... 〉 ¹⁹ сообщила, что интересуется керамикой бронзового периода и орнаментом. Хочу ей писать, что я занимаюсь уже давно этим вопросом и собрал колоссальный материал, который ждет обработки. Я с большой охотой поделюсь с M ss Murray своим материалом и наблюдениями над ним. А если бы она сочла возможным, то и совместную обработку этого материала для издания. – К сожалению, видимо, никуда не поеду в этом году на раскопки» (№ 15, 14.06.1933). Подводя итоги прошедшего года, Н. Е. Макаренко вновь пишет Миннзу и о не состоявшихся с участием Мюррей раскопках курганов: «Ах, как жаль, что в закончившемся 33 ^м году не удалось поработать у нас M ss А. Murray. Я лично до Августа месяца не думал быть на раскопках и лишь в конце Августа получено было известие о назначении незначительных средств на изследования. 〈 ... 〉 Собрал прекрасный материал по эпохе медно-бронзовой. На будущее лето предположительно думаю о больших раскопках, если M. Murray пожелала бы, очень хорошо было бы поработать вместе. Если Вас не затруднит, перешлите ей мой искр[енний] привет» (№ 16, 31.12.1933). Судьба распорядилась так, что 1933 г. оказался последним в экспедиционной деятельности Н. Е. Макаренко. Интересный проект совместных раскопок в Приазовье и научной деятельности украинского и английского специалистов так и остался нереализованным.

Помимо информации о налаживании научных связей с М. А. Мюррей, в письмах Илье Егоровичу проскальзывают яркие детали археологической действительности того времени на Украине, переплетаясь с отголосками повседневной жизни Николая Емельяновича. Они не столь обширны, как в письмах Н. Е. Макаренко А. М. Тальгрену (Кузьминых, Усачук, 2011. С. 206–210), но содержат порой информацию, которая не прозвучала в письмах финскому ученому: «Здесь на Украине трудно работать. Мои прежние приятели и сослуживцы либо умерли, либо в эмиграции. Ростовцев20 в Америке, Смирнов21 умер. Это те, с которыми я наиболее имел дела» (№ 1, 31.10.1927); «Ваша открытка с указанием на окна вашей квартиры на меня произвела большое впечатление. Мне представляется мирная чистая улица с массой любимой мною зелени. Спокойный, почти средневекового характера дом. Большие окна, много свету. Спокойствие, способствующее работе, и при том не той сумасшедшей 〈...〉 а работе сосредоточенной, без мысли о куске хлеба на завтрашний день, о суете, беготне. Кроме того, жизнь в одноэтажном домике всегда меня привлекала. В Петербурге я жил на шестом этаже и оттого получил полное отвращение к «небоскребам». Их не выношу» (№ 3, 27.04.1928); «Одна беда – раскопок делаем много, публикаций о них не печатаем» (№ 3, 27.04.1928); «Приходится в большинстве случаев печатать мелочи, состряпанные наспех, в промежутках между тьмой служебных и иных занятий, не сосредоточившись, безпокойно, в постоянной суете под давлением материальных, а еще более моральных невзгод, несчастий» (№ 4, 12.05.1928); «Обремененный лекциями, я мало сейчас работаю, научные интересы постепенно отходят на задний план перед насущными вопросами существования, голод весьма ощутительно сказывается и на физическом, и на моральном состоянии. Кое над чем работаю, но медленно, вяло. Нет стимула, нет литературы» (№ 5, 4.02.1930)22; «Ах, как бы хотелось быть в Лондоне, на съезде23. У меня дома имеется очень важный доклад для этого съезда. Хорошо было бы, если бы организац[ионный] комитет съезда обратился к нашему Комиссариату Народн[ого] просвещения и вызвал бы меня на съезд» (№ 8, 18.04.1932); «Дорогой Илья Егорович! Вашу открытку получил. Большое спасибо. Очень бы хотел прочитать на Съезде доклад: Найдревнейший могильник (неолит) на Украине. 124 погребения с богатым и соверш[енно] новым инвентарем (кость и кремень). Необходим вызов со стороны Организационного Комитета в Комиссариат Народного Просвещения (Харьков, Улица Артема, 29) и в Украинскую Академию Наук (Киев; Короленко, 54) Если возможно что-нибудь сделать, искренне буду благодарен» (№ 9, 7.05.1932); «Если бы Вы знали, как больно мне было получить отказ в поездке на конгресс! Я так хотел Вас видеть 〈...〉. Так много было о чем поговорить. Так много у нас накопилось всякого материала» (№ 10, 27.11.1932); «А вот, неугодно ли, каково культурное отношение Римской академии к Украинской: первый том «Записок» Археологического комитета был послан Академией наук в Римскую, с просьбой вступить в обмен изданиями. На это был получен от Римской академии ответ, гласящий, что Римская академия не находит ничего для себя интересного в издании Украинской академии и отказывается вступить в обмен. Вот это называется культурным отношением!!! У нас об этом много говорят. Хороши же итальянские ученые!!» (№ 15, 14.06.1933); «С некоторых пор я все опаздываю, все делаю несвоевременно, одно забываю, другое поздно вспоминаю. Все это происходит или от того, что у меня жизнь складывается с неприятностями, не от меня зависящими, или отчего-либо иного – трудно мне быть судьей для самого себя, хоть и виднее мне, более чем кому другому, все эти обстоятельства. 〈...〉 во время моей командировки без уведомления меня, Правление Академии наук распорядилось сломать замки части моего помещения, выкинуть оттуда вещи 〈...〉 в подвал, а там за два месяца их раскрали, растащили, порвали, побили. 〈...〉 Еще далее – я чувствую, что с каждым годом я все более и более отстаю от тех научных приобретений, которыми обогащается наша дисциплина. Литература не доходит. Собранный мною колоссальный научный материал с трудом удается обрабатывать» (№ 16, 31.12.1933).

Выше, говоря о М. А. Мюррей, мы уже цитировали продолжение этого письма: «На будущее лето предположительно думаю о больших раскопках» (№ 16, 31.12.1933). К сожалению, в 1934 г. украинскому ученому не удалось их продолжить: 26 апреля 1934 г. Николая Емельяновича арестовали. Начались допросы, которые закончились приговором – три года ссылки.

Впрочем, в 1934 г. Н. Е. Макаренко задержался в Киеве на лето – власть решила привлечь ученого такого масштаба к работе комиссии по вопросу сноса Михайловского собора ( Макаренко , 1992. С. 58; Коренюк , 2007. С. 49; и др.). Очевидно, Макаренко покинул Киев только в начале сентября. Известно, что 28 августа 1934 г. Николай Емельянович был еще в Киеве, беседовал с художником профессором В. А. Фроловым в его мастерской («28-е серпня. 〈 ... 〉 Сьогодні був М. О. Макаренко і захоплювався виглядом мозаїки із зворотного боку – справді, набір із зворотного боку виглядає як багатий килим 〈 ... 〉 » ( Фролов , 1990/1991. С. 39)²⁴ – речь идет о фрагментах мозаики Михайловского Златоверхого монастыря. Но на заседании комитета по результатам исследования архитектуры Михайловского монастыря 11 сентября Макаренко уже не было ( Коренюк , 2007. С. 49), т. е. высылка ученого произошла между этими датами. В 1934 г. Н. Е. Макаренко уже не писал письма Миннзу в Кембридж.

Переписка Н. Е. Макаренко и Э. Х. Миннза является важным источником по истории украинской советской археологии 20–30-х гг. XX в. Кембриджская коллекция писем расширяет наши знания о жизни и научной деятельности известного археолога. Письма Николая Емельяновича отображают непростые реалии того времени, характеризуют его планы, устремления и надежды. Большинству из них не суждено было сбыться. Не все нюансы писем поддаются расшифровке. Необходим дальнейший исследовательский поиск по выяснению некоторых деталей. Письма эти, безусловно, нуждаются в полной публикации.