Танатологическая компетентность беременности в позднем репродуктивном возрасте: философско-антропологический и культурный контекст

Многие философы-экзистенциалисты – М. Хайдеггер, С. Кьеркегор, К. Ясперс, С. де Бовуар и др. – утверждали, что именно в предельных ситуациях, в первую очередь перед лицом смерти, раскрывается подлинная сущность человеческого существования. Однократность жизни уравновешивается такой очевидностью, как однократность смерти. По мысли М. Хайдеггера, «бытие-к-смерти» (Sein-zum-Tode) представляет собой онтологический горизонт, в пределах которого человек впервые способен вступить в подлинное отношение с самим собой, освободившись от повседневной неаутентичности (Хайдеггер, 1997: 341). Смерть не просто финал, а фундаментальная возможность, придающая смысл всякому акту жизни. Как отмечает К. Ясперс, предельная ситуация – это точка, где разрушаются иллюзии и открывается экзистенциальная свобода (Ясперс, 1991: 266). В этом контексте беременность, особенно в позднем репродуктивном возрасте, может быть осмыслена как особая форма экзистенциального опыта, сопряженная одновременно с рождением и смертью, с телесной трансформацией и тревогой конечности. Именно женщина в процессе беременности и родов переживает уникальный антропологический опыт пограничности, находясь в пространстве между «уже не» и «еще не» – между собой прежней и будущей (матерью). Это состояние, согласно философско-антропологическому взгляду, становится формой «тренировки» к смерти, своего рода символическим приобщением к конечности через опыт рождения другого.

• С.    де Бовуар, рассматривая женщину с точки зрения исторического становления, подчеркивала, что это не просто биологическое существо, а историческая «реальность», основная единица человеческого общества, формирующая социальное и культурное измерение человеческого бытия (Бовуар де, 1997: 321). В связи с этим женщина, дающая жизнь ребенку, имеет так называемую «тренировку» к смерти, переживая тревогу рождения ребенка, пограничность состояния беременности и этап родов. В этом смысле акт материнства – это не только биологическая функция, но экзистенциальное событие, сопряженное со свободой, ответственностью, страхом и надеждой. В момент рождения женщина, как пишет С. де Бовуар, «входит в историю» – не как объект, но как субъект трансцендентного действия. Таким образом, беременность, особенно в зрелом возрасте, следует понимать не только как физиологический процесс, но и как событие, в котором актуализируется танатологическая компетентность – способность сознательно соотноситься с границами жизни, воспринимать их не как угрозу, а как смысловое поле. Эта компетентность формируется через контакт с предельным – болью, страхом, заботой о будущем – и становится основой более глубокого, философски наполненного материнства.

Следует подчеркнуть, что феномен беременности достаточно глубоко разработан в рамках социальной и перинатальной психологии, где внимание сосредоточено на эмоциональном состоянии, психосоматике и адаптационных механизмах женщин. Однако в контексте философской антропологии, а также рассмотрения ее как культурно-антропологического феномена беременность – особенно в позднем репродуктивном возрасте – остается недостаточно исследованной. В частности, границы современного понимания репродуктивного возраста редко рассматриваются как экзистенциальный рубеж, связанный с трансформацией человеческого бытия, телесности и восприятия собственной конечности.

Медицинские и психологические исследования фиксируют рост уровня тревожности у женщин после 40 лет, особенно у тех, кто планирует беременность или уже находится в состоянии гестации. Страхи и тревога не дают им возможности естественного зачатия и даже при высоких его шансах женщины выбирают ЭКО (Скворцова и др., 2018). Однако междисциплинарных исследований, посвященных именно беременным женщинам после 40 лет, готовым к материнству как к осознанному экзистенциальному выбору, по-прежнему недостаточно – как в медицине, так и в гуманитарных науках.

Феминистская философия и культурная теория XX в. акцентируют внимание на значении женской телесности, символических и нормативных форм материнства, где культура задает параметры допустимого, а не только биология (Кристева, 2000: 152).

• С.    де Бовуар осмысляет женское тело как объект культурных интерпретаций и исторических функций, что особенно значимо в вопросе позднего материнства (Бовуар де, 1997: 430).

• Х.    Арендт, противопоставляя рождение смерти как акт свободы – предельному событию, дает возможность осмыслить беременность как утверждение новой жизни и новой субъективности (Арент, 2000: 231). Для Р. Мэя зрелость становится пространством смыслообразования, где рождение ребенка может быть не только биологическим, но и экзистенциальным ответом на страх небытия (Мэй, 2004: 32).

Таким образом, поздняя беременность приобретает значение философски значимого опыта, в котором женщина, проходя через трансформацию своего существования, вступает в диалог с границами бытия – с конечностью, со временем, с культурными нормами и с будущим. Это придает особую актуальность философско-антропологическому исследованию позднего материнства, особенно в условиях увеличения средней продолжительности жизни, изменения границ зрелости и возраста репродуктивной активности.

Основная цель настоящей статьи заключается в выявлении философско-антропологического значения изменения социальных представлений о границах материнства и репродуктивного возраста. Особое внимание уделяется необходимости переосмысления нормативных рамок рождения детей в зрелом возрасте – после 40 лет – как культурно обусловленного, но не биологически детерминированного феномена. Танатологическая компетентность беременности в данном контексте интерпретируется как способность женщины осознанно соотноситься с предельными экзистенциальными категориями – смертностью, телесной изменчивостью, конечностью бытия, которые актуализируются в процессе беременности в позднем возрасте. Этот опыт позволяет не только переработать собственные тревоги, связанные с возрастом и будущим, но и найти внутренние ресурсы для переопределения отношения к жизни и материнству. Беременность в зрелом возрасте тем самым становится символическим пересечением границ: между жизнью и смертью, молодостью и старением, телесным и метафизическим, природой и культурой. Это не просто акт биологического воспроизводства, но также акт философской трансцен-денции – стремление преодолеть пределы собственной смертности через дар новой жизни, утверждение преемственности и участие в онтологической структуре рождения. Такой подход позволяет выйти за пределы медицинской или психологической трактовки поздней беременности и рассматривать ее как антропологически насыщенный феномен, в котором соединяются личная свобода, телесная осознанность и культурно-историческое бытие.

Согласно экзистенциальному психологу и философу Р. Мэю, экзистенциализм представляет собой не столько философскую школу в узком смысле, сколько культурное движение, выражающее фундаментальные духовные и эмоциональные напряжения современного человека, выявляющее его уникальную внутреннюю ситуацию и глубинные онтологические тревоги (Мэй, 2004: 49). В этом контексте беременность в позднем репродуктивном возрасте становится ареной обостренного экзистенциального конфликта между стремлением к продолжению жизни и неотступным осознанием ее конечности. Основной трудностью женщины здесь выступает не биологическое или медицинское измерение, а зависимость от господствующих культурных нарративов, от структур общественного мнения, формирующих образы «нормальности» материнства. Даже при осознанном планировании беременности возникает внутренний диалог, наполненный экзистенциальной тревогой, активирующей культурные стереотипы смерти – танатологические архетипы. Мысли вроде «А доживу ли я до зрелости своего ребенка?», «Как я смогу быть рядом, если сам буду немощен?», «Не передаю ли я жизнь на грани собственного исчезновения?» становятся формой бытийного вопрошания, в котором материнство сопрягается с предельным опытом человеческой конечности. Так включается феномен танатологической компетентности – способность встретиться с этими вопросами не в регистре страха или отказа, а как с частью экзистенциального становления, как с возможностью утверждения жизни в ее полной, предельной открытости перед небытием.

Понятие «танатологическая компетентность» в социальной философии разрабатывается в работах В.В. Варавы (Варава, 2018), М.А. Шенкао (Шенкао, 2002) и И.Е. Левченко1. Они анализируют отношение человека к смерти в культурном и социальном контексте, способствуя формированию способности осознанно воспринимать и интегрировать феномен смерти в индивидуальное и коллективное сознание.

В нашем исследовании танатологическая компетентность беременности в позднем репродуктивном возрасте понимается как способность женщины и ее ближайшего социального окружения адекватно воспринимать, осмыслять и интегрировать в культурно-антропологический и биомедицинский контекст неизбежные риски и пограничные переживания, связанные с беременностью в позднем возрасте, включая потенциальную утрату, угрозу жизни и феномен предельной телесности.

Согласно исследованиям Л.Н. Рабовалюк и Н.А. Кравцовой, возраст женщины является существенным фактором, определяющим оптимальность психологического компонента гестационной доминанты (ПКГД)2. С его увеличением усиливается значимость ценностных ориентаций на «любовь» и «счастливую семейную жизнь», а также возрастает желание иметь ребенка, что способствует более гармоничному психологическому состоянию в период беременности. Таким образом, зрелый репродуктивный возраст не только не снижает мотивацию к материнству, но, напротив, усиливает ее экзистенциальную и ценностную глубину.

М.Ю. Скворцова и ее коллеги подчеркивают, что выбор вспомогательных репродуктивных технологий (ВРТ), таких как ЭКО, женщинами позднего репродуктивного возраста не приводит к значимому снижению уровня тревожности (Скворцова и др., 2018). Тем не менее уровень тревожности у этих женщин зачастую ниже, чем у представительниц так называемого «оптимального репродуктивного возраста» (25–34 года). Это позволяет предположить, что женщина, преодолевшая этот рубеж, чаще обладает внутренней устойчивостью и экзистенциальной зрелостью, которая поддерживает ее в период беременности.

Однако важным социокультурным фактором, негативно влияющим на состояние беременных старше 40 лет, остается низкий уровень общественного принятия их как репродуктивно активных. Этот социальный прессинг побуждает женщин обращаться к ВРТ даже при сохранных естественных репродуктивных функциях организма. Более того, искусственное вмешательство в процесс зачатия может сопровождаться осложнениями: угрозами прерывания беременности, нарушениями плацентарного кровотока и другими соматическими рисками. Подобное отношение социума формируется, в частности, под влиянием жесткой возрастной классификации: в России «оптимальным» репродуктивным возрастом официально считается 25–34 года, а «поздним» – возраст с 35 лет. Эта нормативная граница оказывает давление на ментальные установки женщин, формируя дополнительные тревоги и сомнения относительно зрелой беременности, даже если биомедицинские показатели женщины находятся в пределах нормы.

Философско-антропологическое осмысление поздней беременности должно учитывать не только биологическую и психологическую составляющую, но и культурные коды, социальные стереотипы и философские представления о возрасте, телесности и родительстве. В этом смысле повышение танатологической компетентности у женщин может способствовать преодолению страха перед возрастом и трансформации отношения к беременности как к пограничному, но в то же время жизнеутверждающему опыту.

Беременность обладает двойственной природой: с одной стороны, она имеет четко очерченные биологические и хронологические границы, с другой – по своей сути является маргинальным, пограничным состоянием. Это экзистенциальный порог, за которым начинается иное существование – не только нового человека, но и самой женщины. К. Ясперс, вводя понятие «пограничной ситуации», подчеркивает, что она затрагивает самые глубинные слои человеческого существования: «Ситуация становится пограничной, если она пробуждает субъект к экзистенции через радикальное потрясение его существования» (Ясперс, 2012: 79). В этом смысле беременность – особенно в зрелом возрасте – не просто этап жизни, а экзистенциальное испытание, в котором женщина переживает границу между «девушкой» и «матерью», между прежним Я и новым экзистенциальным статусом. В контексте философской антропологии беременность может быть понята как форма онтологического перехода, требующая от субъекта радикального внутреннего преобразования.

К. Ясперс также указывает, что от подлинной пограничной ситуации невозможно уклониться, она не поддается рациональному контролю и требует глубинной личностной реакции. Да, женщина может выбирать – рожать или нет, однако в структуре женского существования, в самой экзистенциальной ткани ее бытия заложена потенциальность материнства как форма раскрытия, переход от одного способа бытия к другому. В этом проявляется то, что К. Ясперс называл открытостью к будущему, как «состоянием ожидания и поисков истины, еще не-знания даже того, что уже есть» (Ясперс, 1991: 266). Беременность становится формой этой онтологической открытости, своеобразной философской готовностью к иному.

Философ Б.В. Марков замечал: «Шок смерти угрожает жизни, поэтому первым делом необходимо локализовать смерть, чтобы она не разрушила все живое» (Марков, 1998: 146). Медицинская система, стремясь «локализовать» риски, тем самым усиливает экзистенциальную тревогу, не давая женщине прожить беременность как полноту трансформации и естественного рождения. Что еще раз подчеркивает значимость изменения отношения к беременным после 40 лет и установления новой границы «позднего репродуктивного возраста».

Если неизбежность смерти люди представляют как печальное обстоятельство для всего существующего и трагический удел для человека, то в однократности смерти следует видеть великое благо. Однако «закрыть глаза на проблему не значит решить ее». М. Хайдеггер замечал, что смерть – это путь домой, и именно в смерти человек находит и определяет себя (Хайдеггер, 1997: 346). Танатологическая компетентность у женщин, проходящих через роды намного выше, чем у тех, кто не имеет детей. Это подтверждают психологические и философско-антропологические исследования по этим вопросам (Грицкевич и др., 2015; Копыл и др., 1994). «Бессмертие» достигается через жизнь детей.

Особую онтологическую природу смерти подчеркивает ее условная однократность. Как отмечает А.О. Корольков, «если в обществе человек заменим и выступает как “один из многих”, “каждый”, “усредненный”, то в смерти он подлинно незаменим: нельзя умереть за другого или просить умереть вместо себя» (Корольков, Шляков, 2014). Смерть в этом контексте выступает как экзистенциальный абсолют, как событие, которое принципиально нельзя делегировать или репрезентировать другим. Рождение, напротив, с развитием биотехнологий оказалось частично отчуждаемым актом: в частности, феномен суррогатного материнства демонстрирует, что дать жизнь «через другого» можно. Однако возникает фундаментальный философский вопрос: является ли этот акт – акт рождения через посредника – экзистенциальным переходом, способным породить в субъекте материнскую трансформацию? Можно ли говорить о складывании танатологической компетентности у женщины, прибегающей к помощи суррогатной матери, если ее собственное тело и сознание не вовлечены в процесс гестации? Беременность как экзистенциальный опыт сопряжена с глубинным переживанием пограничности бытия – между жизнью и смертью, между Я и Другим, между телесностью и смыслом. В этой перспективе танатологическая компетентность формируется именно как результат проживания этих предельных состояний. Если же беременность делегируется, возможно ли подлинное внутреннее преображение, сопряженное с принятием конечности, ответственности и трансцендентного опыта рождения? На сегодняшний день этот вопрос остается открытым для философии, биоэтики и культурной антропологии. Его исследование требует не только эмпирических данных, но и концептуального осмысления материнства в условиях трансформации границ телесности, индивидуальности и свободы.

В современном культурном контексте беременность перестала быть мистерией рождения неизвестного – сегодня женщина, как правило, заранее знает, кого она произведет на свет. Однако парадоксальным образом это знание не уменьшает тревоги, а напротив – усиливает ее. Страх рождения ребенка с патологией нередко оказывается более острым, чем страх собственной болезни или смерти. Современная биомедицина предлагает множество инструментов контроля, диагностики и оценки рисков, но антропологическое напряжение, связанное с непредсказуемостью рождения, сохраняется и даже обостряется в условиях позднего репродуктивного возраста.

Период беременности имеет прямое отношение к личностному становлению, развитию женщины, обуславливая не только более целостное формирование ее идентичности, но и качество отношений, возникающих между женщиной и ее еще не рожденным ребенком. Не следует ли из этого, что только в зрелом возрасте, имея уже собственный жизненный опыт, женщина «разрешает» себе стать матерью? Беременность в таком ключе – это экзистенциальный переход, связанный не только с рождением нового тела, но и с формированием иной идентичности. Это опыт, который глубоко трансформирует женское существование, влияет на переживание времени, тела, ответственности, свободы и границы. Личностное становление, особенно в зрелом возрасте, получает в этом контексте новое измерение – возможность обрести материнство как сознательный и зрелый акт трансцендирования себя.

Исследованиями подтверждено (Стрельникова, 2009), что общий характер отношения матери к ребенку в период беременности существенным образом влияет на их связь и после родов. Это находит свое прямое отражение в дальнейшем развитии ребенка: в виде тенденции быть успешно адаптированным в этом мире или иметь проблемы с этим. Следовательно, только хорошо адаптированная мать может адекватно социализировать своего ребенка. Успешность этого процесса напрямую связана с жизненным опытом, а значит, и с возрастом самой матери, поэтому целостная женская идентичность возможна только в том случае, если женщина планирует беременность, понимая, что она финансово, социально и психологически защищена. Такая защита уже создает границы, помогающие ей родить здорового ребенка, а не формирует ограниченность, включающую страхи, боль, разочарования и чувство вины за невозможность дать ребенку элементарного.

Группа зарубежных (Бибринг, 2005; Брюдаль, 2005; Эриксон, 2005) и отечественных авторов (Ким, Большунова, 2015) считают, что период беременности является нормальным психологическим кризисом личностного становления женщины, поскольку он обусловлен программой развития и исполнения предназначения женщины, заложенной природой, смысл которой заключается в формировании материнской позиции. Также следует указать, что каждая беременность для женщины является кризисным этапом, сопровождающимся не только существенными изменениями семейного уклада в связи с появлением нового члена семьи, но и своими особенностями переживания этого периода. Последние связаны с отношением женщины именно к этой беременности и будущему ребенку. Каждая беременность дает возможность для изменения самосознания женщины, перехода ее личности на качественно иной уровень развития, формирования более целостной женской идентичности. И если психологический кризис в этот период является нормой, и каждая беременность дает возможность для изменения самосознания женщины, то каждая «позднородя-щая» женщина в норме ждет «больного» ребенка. Это искажение приводит к изменению роли становления материнства в период беременности и самосознание дает «отвергающий» механизм развития ребенка. С точки зрения соединения психотерапии и философии следует указать на экзистенциальную связь. Здесь ломка стереотипной системы, заложенная в родовой программе, возможна только при осознании собственного пути, философии понимания горя и утраты.

Одной из центральных задач современной философской антропологии становится переосмысление понятия границы не как рубежа утраты, а как возможности перехода, как точки трансформации и нового смысла. Граница, в частности, возрастная, не должна восприниматься как трагическая черта между «молодостью» и «концом», но осознаваться как этап зрелости, наполненный потенциальностью, а не страхом. Психологически мы делим жизнь чаще всего пополам. И если за среднестатистическую норму принимается 80 лет жизни, то в результате простых математических вычислений становится понятно, что середина приходится на 40 лет. Экзистенции говорят об остановке, анализе прожитых лет, карьерном росте, профессионализме и спаде, а значит, увядании. Таким образом, чтобы произошло переосмысление жизни, а значит, и нормализация кризиса беременности, должно произойти изменение в представлении о границах жизни.

Разумеется, решение о беременности в позднем репродуктивном возрасте не может быть вырвано из сложного узла жизненных обстоятельств. Женщина, задумывающаяся о материнстве после 40 лет, нередко сталкивается с множественными внешними и внутренними ограничениями: это и наличие престарелых родителей, которые требуют ухода; и страх остаться одной, без мужчины на время воспитания ребенка; и уже рожденные взрослые дети, которые также нуждаются в поддержке – образовательной, эмоциональной, материальной. Важно признать, что аналогичные трудности, пусть в иных конфигурациях, присутствуют и в так называемом «оптимальном» репродуктивном возрасте. Биологические рамки не освобождают женщину от культурных, экзистенциальных и социальных напряжений, напротив – нередко усиливают внутренний конфликт между личным выбором и нормативными ожиданиями. В этом контексте задачей общества, опирающегося на гуманистические и философско-антропологические основания, становится не диктат репродуктивных норм, а признание и поддержка свободного решения женщины. Предоставление ей символического и психологического «разрешения» на материнство после 40 лет – это не просто акт культурной эмпатии, а шаг к преодолению внутренних границ страха, стыда и сомнения. Это также важный компонент биополитики будущего, в котором продление активной жизни сочетается с переосмыслением репродуктивного времени, выходящего за рамки календарной хронологии.

С.П. Семенов утверждает, что жизнь – бытие целеустремленное и целеподчиненное, при этом естественно-биологическая цель заключается в продлении рода; у большинства видов живых существ продолжительность жизни лишь незначительно превышает репродуктивный возраст. Как только особь утрачивает способность к продолжению рода, ее общая жизнеспособность резко падает. Танатос начинает доминировать по мере увядания способности к деторождению. Если же организм утрачивает свое предназначение (эротическую интенцию), его вегетативная регуляция оказывается расстроенной весьма однозначно: зиждительный процесс уступает лидерство смерти, и она является в виде того или иного гибельного недуга. Понятно, что риск оказаться во власти танатоса наиболее велик после завершения детородной функции (Семенов, 2007). К тому же интересен тот факт, что при рождении чаще всего 2 детей до 40 лет женщина, выполняя свою главную социальную функцию, как бы снимает с себя бремя продолжения рода и психологически включает механизм «танатоса». Что в свою очередь и ведет к ранней смерти, запускаются психосоматические заболевания, которые и не вылечиваются в результате глубинной программы самоуничтожения. В условиях современной культуры, где смерть вытеснена за пределы повседневного сознания, психосоматические расстройства все чаще становятся выражением глубинной экзистенциальной тревоги. Именно они, по признанию многих психотерапевтов и философов, представляют сегодня одну из центральных проблем психического здоровья. В этом контексте феномен женской бесплодности в позднем репродуктивном возрасте не всегда имеет сугубо физиологическую природу. Напротив, женщины, сохраняющие биологическую способность к зачатию, нередко сталкиваются с внутренними блоками, связанными с нарушением танатологической компетентности – неспособностью философски осмыслить и интегрировать в структуру собственного бытия опыт конечности, старения, умирания.

Стереотипы, встроенные в культурный образ зрелого возраста, активируют механизмы са-мозапрета: женщина «не разрешает» себе беременность, подменяя акт свободной экзистенциальной ответственности тревожной адаптацией к социальным ожиданиям. Однако именно в момент принятия пределов – когда страх смерти, старения и телесного угасания утрачивает власть над субъектом – возникает возможность «чуда» в экзистенциальном смысле: новая жизнь как ответ на смиренное, но творчески преодоленное переживание конечности. Таким образом, снижение тревожности перед смертью не только нормализует телесную и психическую регуляцию, но и может стать глубинным основанием для успешного вынашивания и рождения ребенка как акта, сопряженного с преодолением культурных и онтологических границ.

В социальном плане изменение в сознании женщин в период 40-летнего возраста может проходить в рамках посещения гендерных сообществ, клубов, занятий для беременных – мест, где «позднородящих» не выделяют в «особую» группу, а воспринимают их состояние как норму и поддерживают стремление к материнству, так как женщина уже крепко стоит на ногах, имеет свое жилье, свой бизнес или является профессионалом в какой-либо области и может позволить себе «отдохнуть», изменив свой ход экзистенции на определенное время.

Изменение рамок «позднего репродуктивного возраста» приведет к снижению тревожности во время беременности, а значит, рождению здоровых и полноценных детей. Транслирование важности такой работы и обеспечение доступности получения необходимой информации женщинами и мужчинами – задачи современной социальной системы, поскольку на ней лежит ответственность за рождение здорового поколения.

Итак, для того чтобы переход к материнству в позднем репродуктивном возрасте перестал быть психологически травматичным и культурно стигматизированным, необходима радикальная работа с ментальными моделями времени и старения. Она предполагает следующие составляющие:

• 1.    Пересмотр антропологической нормы продолжительности жизни. Современные биомедицинские, геронтологические и психологические исследования подтверждают возможность активного и осмысленного существования человека вплоть до 100–120 лет. В этом контексте возраст 40 лет перестает быть «поздним» – он становится новой серединой жизни, временем осознанных решений и зрелых выборов.

• 2.    Формирование культурной нормативности зрелого материнства. Принятие беременной женщины после 40 лет как социальной и биологической нормы, а не исключения, требует изменений не только в публичном дискурсе, но и в ментальности медицинского сообщества. Клеймо «позднородящей» должно уступить место категории «зрелой матери», несущей в себе опыт, осознанность и устойчивость.

• 3.    Танатологическая компетентность, психологическое спокойствие и экзистенциальная уверенность. Женщина должна осознавать, что у нее есть достаточный временной ресурс для заботы о ребенке, воспитания, передачи ему ценностей. В этом ей может помогать развитая система психопрофилактики, включающая как медико-психологическую поддержку, так и философское сопровождение – осмысление переходных состояний через экзистенциальную рефлексию.

• 4.    Переоценка репродуктивных моделей. Современная беременность – это результат синтеза телесной и духовной зрелости, профессионального и финансового становления, открывающего новые горизонты заботы. Возможность «дать больше» – не в смысле потребления, а в смысле качества человеческого присутствия, внимания, времени и любви – формирует новые основания для ответственного родительства.

• 5.    Работа женщины над собой. В любом возрасте, особенно зрелом, беременность требует личностной включенности, экзистенциальной открытости и готовности к переходу. Здесь важна не только физиологическая подготовка, но и философская, культурная настройка на проживание уникального опыта рождения жизни на фоне осознанной конечности собственного бытия.

Таким образом, преодоление страха перед возрастной границей начинается с культурного акта признания ее смысла – как рубежа, за которым открывается не упадок, а новая форма полноты жизни. Не отрицание конечности, но мудрое включение ее в проект человеческого существования – вот что составляет подлинную танатологическую компетентность зрелой беременности. В этом ракурсе поздняя беременность может быть интерпретирована в философско-антропологической перспективе как форма предельного опыта, раскрывающая возможность транс-цендирования индивидуального бытия через дар жизни другому. Этот опыт предполагает осознание не только телесной, но и онтологической конечности, обостряя экзистенциальное присутствие женщины в мире. Танатологическая компетентность в этом контексте оказывается одним из способов постижения пределов человеческого и возможности их преодоления в акте творения новой жизни. Тем самым беременность в зрелом возрасте выходит за рамки биомедицинской нормы и приобретает значение философского события – бытийного диалога с предельным.