Текстообразующее свойство субъекта в приметах, суевериях, поверьях Верхнего Дона (по материалам международных фольклорно-этнографических экспедиций Донну на Верхний Дон)

Понятия «примета», «суеверие», «поверье» пересекаются как в речевой практике информантов, так и в фольклористике. Сейчас существует необходимость в выработке критериев для различения этих текстов. Одним из основных дифференцирующих признаков может стать категория субъектности.

Круг проблем, связанных с субъектом, является одним из ключевых в гуманитарном знании**. В литературоведении термин субъект и его производные (лирический субъект, субъектная организация художественного текста, субъект речи / сознания / переживания / творчества и др.) активно используются, получив научную разработку в трудах М.М. Бах тина, Б.О. Кормана, Л.Я. Гинзбург, Л.И. Тимофеева.

В отечественной фольклористике понятие «субъект» до конца ХХ в. практически не употреблялось. Предпочтительными были понятия «персонаж», «герой» (о лице, существующем и действующем в произведении), «исполнитель», «рассказчик» (о носителе традиционного знания), «коллектив», «народ» (о локальном или национальном сообществе). В программной статье 1971 г. «Фольклор как особая форма творчества» П.Г. Богатырев и Р.О. Якобсон обращаются к понятию «субъект» («субъект коллективного творчества»), указывая на ошибочное представление о создателе фольклора как неделимой коллективной личности [3].

В 90-х гг. ХХ в. С.Е. Никитина рассматривает языковой коллектив как «субъект, творящий свое мироздание, свою эстетику, свою аксиологию, свой поэтический язык и свои коллективные культурные тексты» [9, с. 12]. П.П. Черфинский тоже говорит о субъекте традиции как коллективе <его носителе> и выделяет две стороны: «то, что вне его, как установленная догма, мифологическое знание, традиция социального сознания, и то, что в нем самом, как предписываемое поведение, система норм взаимодействий в коллективе и за пределами, в его ритуализованном, регламентированном сношении с миром» [13, с. 50, 51].

М.А. Кулькова отмечает бессубъектность народной приметы наряду с безадресатностью и клишированностью. Речь идет о том, что «в ходе формирования дискурсивного пространства народной приметы происходит “рассеивание” образа автора паремиологического высказывания на все этнокультурное общество, что позволяет говорить о коллективном авторстве приметы, о выражении национального характера в языковом оформлении дескриптивных, прескриптивных и оценочных паремий» [7, с. 8].

В исследованиях последних лет прослеживается обращение к субъекту и на уровне содержания фольклорного произведения. В.А. Черванева выделяет такие типы субъекта: субъект действия (тот, кто выполняет действие), субъект зрительного / акустического восприятия (тот, кто использует способность зрительного восприятия в описываемой ситуации), нулевой субъект (в безличных конструкциях), обобщенный субъект (люди вообще). Е.Е. Левкиевская пишет, что отдельный мифологический элемент – способность пугать, морочить человека, внезапно появляться в виде какого-либо образа – может проявляться в раз- ных традициях по-разному. Указанное представление – это «мифологическое существо, не очень ясный, но все же субъект, производящий конкретное действие»; в других случаях – это «безличная сила, не имеющая персонифицированного субъекта действия» [8, с. 231]. И далее: существует двойственность осмысления этого представления носителями – «это и некий субъект, пугающий людей, и функция “пугать, страшить человека”, в ее чистом виде, лишенном агенса…» [Там же, 232].

Своеобразие примет, суеверий, поверий заключается в их связи с говорящим / слушающим как носителем традиционного знания (часто рассказываемый текст строится на основе личного опыта) и свойстве влиять на состояние и поведение людей (информационный прогноз в примете, характеристика демонологического персонажа в поверье, моделирующее поведение содержание суеверия). На материале текстов, записанных на Верхнем Дону в экспедициях с 2001 по 2014 г., мы выделили такие типы субъектов*: находящийся в тексте субъект действия, говорящий (исполнитель / рассказчик) и слушающий, адресат.

Приметы – это примечания, закономерности / зависимости, признаки , прогнозы на основе наблюдений за природными явлениями, животными, растениями и пр.: Если мно-га снега падаить, значит лета будит засушливым (И.Д. Клягин, х. Терновской, 2006. – МЭ). В примете прогностическая функция является доминирующей, тексты примет содержат обусловленную связь предметов и явлений. Е.Е. Завьялова говорит, что приметы – это «малый фольклорный жанр, раскрывающий соотношение между происходящими помимо человеческой воли явлениями и будущими событиями» [5, с. 188]. Там же, ссылаясь на С.А. Токарева, который отмечает, что человек в примете не действует, а наблюдает, Завьялова выделяет важнейший признак приметы – отсутствие воздействия наблюдающего на объект наблюдения.

Примеченная апробированная связь поведения участника или участников обряда и предвестия часто облекается в форму приметы, становясь устойчивым высказыванием как на логическом, так и на формальном (выразительном) уровне. В этих текстах отражены ситуации, когда причинно-следственная закономерность не зависит от действий человека и его воли, человек становится пассивным участником знаковой ситуации приметы: <посад> …в два года абычнава казака, рибёнка, сажали на каня и вадили кругом двара. Если удержиц-ца в сидле – значит, жить долга будит, если ни удержицца – значит, пагибнит на вайне (А.А. Блинков, х. Филин, 2007. – МЭ); <на свадьбе> ни сматри в акно, пака ни пакажуц-ца сваты. Как пакажуцца сваты, пасмот-ришь – если ты затрусишься, значит, выходишь за ниво замуш. Точна, он – твая сутьба (А.И. Черноиванова, х. Наполовский, 2010. – Тимофеев. МЭ, 137). Предзнаменование осуществляется посредством наблюдения за поведением человека. В перечисленных случаях окружающие вместе с участником обрядового действия наблюдают и толкуют поведение / состояние / непроизвольные действия последнего наравне с природными явлениями, поведением животных, птиц и пр. В тексте о крестинах наблюдение основывается на том, что происходит с остриженными волосами ребенка (потонут они в воде или нет).

Выделяются тексты, отражающие знаковое состояние: Нага если начнёт свадить – эта, точна, дошть будит (Пузанов, х. Гороховский, 2006. – МЭ); На пагоду – эта суставы ломит… Раньши же апридиляли. Па сваиму арганизму (Н.А. Титова, х. Нестеров-ский, 2011. – Тимофеев. МЭ, 94); Ну, на пагоду што… на пагоду… у каво как ноги за-ламили – значит, ветир буить, нипагода… (Н.А. Титова, х. Нестеровский, 2013. – МЭ). В момент возникновения физиологических ощущений, которые имеют прогностическое толкование в народной традиции, человек не является участником действия, он – свидетель и одновременно «носитель». Такое прогностическое состояние организма человека сродни предчувствиям (индивидуальным приметам), которые возникают внезапно, имеют разную продолжительность действия (несколько секунд, часов, дней, месяцев и пр.) и часто пугают человека своим прогнозом: …щас сер-це вынасилась, как какое-тъ валнение в сер-це, так думаишь: «Ну, фсё! Чёй-ть слу-…». Точна (А.А. Ковалева, х. Дударевский, 2013. – МЭ); Проста на серцэ камень какой-та ля-жить... <…> От, ишли, случилась какои-та нидамаганийе, какои-та вот такойе, нидама- ганийе или Бох знаить чё эта... (Е.Г. Мельникова , х. Нижнекривской, 2013. – МЭ).

В рукописном сборнике К.П. Дуваловой «Народные приметы, суеверия и снотолкователь» (126 текстов), переснятом в х. Покло-новском в 2011 г., содержатся такие типы примет: что-то чешется (13 текстов), в ухе звенит (1), «забыть» (1), «выронить» (1), увидеть паука (1). Все они иллюстрируют непроизвольные действия или состояния, как и: кто родится в полнолуние – будет живуч и долговечен .

Безвольное участие субъекта в примете мы видим и в случаях «нахождения» человека в определенное время в определенном месте. На Верхнем Дону распространено представление о том, как женщина переходит дорогу с пустым ведром, и это сулит неудачу в делах (записи от А.Г. Ушаковой в 2001 г. из х. Крутов-ского, К.П. Дуваловой в 2011 г. из х. Покло-новского, С.Н. Ивановой в 2011 г. из х. Пим-кинского; есть локальные варианты, связанные с демонологией, в которых дорогу переходит колдун и его жена). Для субъекта нет предписаний, но ему адресовано последствие. Он пассивный участник события, дорогу перешли ему, действие совершается над ним, без него ситуация перехода дороги не осуществится.

В ходе работы мы выявили, что предварительная подготовка объекта наблюдения субъектом не является волевым «воздействием», т.к. сам прогноз основывается на результате, который не зависит от человека. Такая ситуация с записями о том, как ставили на воду лук, чтобы узнать погоду: были такии старики, 12 лукавиц в чашичке ставили, на дно, и вот сматрели, в каком месяцэ влаги больши, в каком – меньши, и апридиляли, што в этам ме-сяцэ будит засуха, а вот в этам месяцэ даж-ди будут. Вот так вот, такой баромитр был, у старикоф (А.В. Агафонов, ст. Глазуновская, 2011. – МЭ). Таким образом, данный текст также следует интерпретировать как примету.

Волевое начало отличает суеверие как осознанное действие / бездействие с заранее известными последствиями от приметы как факта, ситуации с известным прогнозом. В суеверии наблюдается «потенциальность», которая заключается в том, что любой носитель традиционного знания может стать субъектом действия.

Суеверие представляет собой обусловленную модель поведения (нужно / нельзя; для чего / почему), которая может реализоваться в виде развернутого рассказа о случившемся или иметь вид обобщения. Реализация этой схемы потенциальным субъектом (носителем традиционного знания) является ситуацией по умолчанию, но его участие факультативно. На выбор влияет актуальность традиционного знания и связанная с ней модальность (императивность текста). Модальными разновидностями суеверия можно считать запреты, предписания, советы, правила и пр. Для суеверия характерно понятие последствие (ср. прогноз у приметы).

На Верхнем Дону распространены суеверия в обрядовой ситуации (запреты и предписания в свадебном, похоронном обрядовых комплексах, послеродовой обряд с шубой), необрядовой ситуации (бытовые, аграрные запреты и предписания, суеверия и обереги, взаимодействие с демонологическими персонажами), ритуализированных формах (вызывание дождя, переход в новый дом, апотро-пеические тексты и действия в контексте лечения и вредительства, реакция на сон в снотолковании).

С точки зрения вышеуказанных положений пласт текстов, традиционно относящихся к приметам, следует рассматривать как суеверия. И здесь вопрос не в формальной дифференциации, а в понимании текстов. Такова ситуация с аграрными суевериями, а не аграрными приметами: Принясла майа падруга йей агурец. Ну, агурец, там, или два. Ана гава-рить: «Горький!» Ана гаварить: «Эт ты сажала, наверна, или ф среду, или ф пятницу». Аказываица, агурцы ф среду, ф пятницу сажать низя – будут горькии. <…> Д.: И капусту нужна толька в мушскии дни <сажать> , например. <…> Вторник, читверх... пани-дельник. Е.Г.: Ани как мущины. Д.: Среда – эта женский день. Пятница – женский (Е.Г. Мельникова, х. Нижнекривской, 2013. – МЭ). Здесь налицо потенциальность субъекта и действия. Есть модальность (возможность, необходимость совершения / несовершения действия), которая не характерна для приметы, т.к. императивные модальные оттенки возможны только для потенциальных действий (1-е л., ед. ч. – «я»), их не может быть у «наблюдаемого действия» (как в примете, где прогноз создает 3-е л., ед. или мн. ч. – «кто-то / что-то»).

Действующее лицо* в поверье – это персонаж демонологических рассказов: ведьма, колдун, домовой, покойник, а также представитель живой или неживой природы. Поверья воспринимаются и учитываются носителем наравне с приметами, как факт, но если в примете на основе факта представлен прогноз или толкование, то поверье «характеризует» персонажа. Если ведьма падайдёть к карови или свежиму малаку, то ано скиснит, ни сразу, но быстреи, чем паложина. Ничистая душа пат-ходит к чистаму прадукту (Пузанов, х. Гороховский, 2006. – МЭ). Данный текст мы рассматриваем как поверье. Оно имеет форму причинно-следственной связи, которая является характеристикой ведьмы. В то же время текст содержит прагмасемантику защиты коровы от приближения ведьмы, чтобы та не портила молоко. Имплицитное суеверие способствует возможному появлению субъекта, цель которого – оградить скот от вредителя.

Проанализировав записи примет, суеверий и поверий, мы выявили, что в примете представители фауны и флоры, природные явления, иногда сам человек являются объектами наблюдения; в поверье персонажи демонологических рассказов, покойник представлены как действующие, взаимодействующие с человеком и изображенные, а в суеверии – человек («я» или «он») является субъектом действия. Проявление субъекта в этих текстах различно: в примете субъект наблюдает, сам становится объектом наблюдения (по состоянию организма, по своему поведению или по нахождению в определенной ситуации), в суеверии субъект действует или бездействует (суеверие содержит альтернативную модель выбора поведения / действия), в поверье возможны как наблюдение, так и взаимодействие с действующим лицом. Таким образом, субъект – это не просто одна из характеристик в рассматриваемых текстах, это текстообразующее и текстоорганизующее начало, которое напрямую влияет на поэтику, прагмасемантику и функционирование текста.