Тема Востока в обществе историков-марксистов во второй половине 1920-х - начале 1930-х годов

DOI:

Цитирование. Данилов В. Н. Тема Востока в обществе историков-марксистов во второй половине 1920-х – начале 1930-х годов // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионове-дение. Международные отношения. – 2024. – Т. 29, № 4. – С. 235–248. – DOI: jvolsu4.2024.4.17

Введение. Возросшее в последние годы значение связей со странами Востока стимулирует дальнейшее научное изучение этой части мирового пространства, для чего полезным может быть обращение к опыту организации востоковедческих исследований в предшествующие периоды. Становление советского востоковедения как своеобразного научного феномена представляет собой сложный и противоречивый процесс, начало которому было положено в первые послереволюционные годы. Оно происходило в обстановке соперничества двух подходов: «комплексного» (академического) востоковедения, основанного на синтезе филологии, истории и этнографии, которого придерживались востоковеды «старой» школы, и так называемого практического востоковедения, опиравшегося на методы обществоведческих дисциплин (экономика, социология, политика). В деле продвижения «нового» востоковедения, приближенного к потребностям текущей международной и внутренней политики ВКП(б), заметную роль сыграло действовавшее с 1925 по 1932 г. общество историков-марксистов при Коммунистической академии (Общество).

Общие принципы организации и деятельности общества историков-марксистов были достаточно хорошо освещены как в советской [9], так и в современной историографии [7; 19]. При этом в публикациях последних лет функционирование Общества удачно вписывается в общий контекст советской исторической науки и тех новых исторических учреждений, которые действовали в 1920–1930-е гг. [4; 20] Что же касается тематической направленности его работы, то мы имеем лишь единичные специальные публикации: по проблемам украинской истории [6] и новой истории Запада [21]. В современных работах об обществе историков-марксистов тема истории Востока практически не затрагивается. В этом отношении даже гораздо большую информацию мы можем получить в трудах, изданных еще в советское время, как в целом по историографии этого периода, так и по истории советского востоковедения.

Методы и материалы. Как всякое историографическое исследование, работа основывается на принципе историзма, который предполагает, что каждый историографический факт анализируется в процессе возникновения, становления и развития, а события исторической науки изучаются в тесной связи с условиями их появления. Важнейшее значение для нас имеет использование сравнительно-исторического метода, позволяющего проследить качественные изменения в историографических явлениях на различных этапах. На изучение отдельных историографических ситуаций ориентирован идеографический метод. Исследование базируется на материалах, отражающих историю общества историков-марксистов, одни из них публиковались в периодических изданиях организации – журналах «Историк-марксист» и «Борьба классов», а другие – отложились в архивном фонде Общества (Ф. 377), который находится в Архиве Российской академии наук.

Анализ. Востоковедческое направление обозначилось уже в самом начале конструирования общества историков-марксистов, по- скольку одной из инициативных ячеек, поставивших вопрос о его организации, была научно-историческая группа при Коммунистическом университете трудящихся Востока имени Сталина (КУТВ), образованная в январе 1925 г. [11] 5 февраля 1925 г. КУТВ делегировал на организационное совещание историка А.В. Шестакова, преподававшего тогда в ком-вузе. Он вместе с М.Н. Покровским, П.О. Гориным и Г.С. Зайделем вошел в состав организационной комиссии для «созыва собрания учредителей, выработки устава общества и проведения организационной работы». 2 марта 1925 г. на учредительном собрании Шестаков был избран в состав временного совета Общества и назначен ответственным редактором его печатного органа – журнала «Историк-марксист» [26, с. 317]. Через год, после утверждения в НКВД устава Общества, в состав постоянного совета (всего 14 членов) были избраны также историки-востоковеды В.А. Гурко-Кряжин и М.П. Павлович (Вельтман) [12], а в числе первых пяти секций решено было образовать секцию истории Востока.

До этого марксисты-востоковеды активно были задействованы в ряде других научных организаций. Еще в конце 1921 г. декретом ВЦИК создается Всероссийская (с 1923 г. Всесоюзная) научная ассоциация востоковедения (ВНАВ) с целью руководства этим научным направлением, представлявшим для Советского государства непосредственный практический интерес в деле продвижения идей социализма на Восток. Работа в ВНАВ и его печатном органе – журнале «Новый Восток», безусловно, ослабляла внимание востоковедов к деятельности общества историков-марксистов. Члены Общества, изъявившие желание работать в секции истории Востока, долгое время не могли избрать ее президиум (бюро). Учредительное собрание секции состоялось только 18 января 1927 г. [31], за несколько месяцев до смерти М.П. Павловича, считавшегося лидером нового советского востоковедения. На конец 1928 г. в составе секции насчитывалось 13 действительных членов и 20 членов-корреспондентов, из них в Москве находилось не больше 18 человек [22]. Организационные проблемы и параллелизм с ассоциацией, по всей видимости, и дали основание известному советскому историку А.Л. Сидорову впоследствии в своих воспоминаниях отметить, что в Обществе «всеобщая история сводилась главным образом к истории Запада, ибо востоковеды стояли особняком» [38, с. 136], что было не совсем так.

Если секционная работа по истории Востока не сразу была налажена, то доклады по историко-восточной тематике на общих собраниях Общества уже ставились во второй год его существования. Первым таковым стал доклад видного деятеля партии большевиков и Коминтерна, ректора Коммунистического университета трудящихся Китая имени Сунь Ятсена (УКТ) К.Б. Радека «Спорные вопросы китайской истории» (ноябрь 1927 г.), который явился в какой-то степени предтечей известной дискуссии об «азиатском» способе производства. Карл Радек к числу дискуссионных вопросов многовековой истории Китая отнес, прежде всего, вопросы о характере общественного строя, экономики и государственной власти. Древний Китай он считал «типичным феодальным государством», но начисто отрицал феодализм после начала новой эры и наличие феодальных пережитков в современных условиях [14, с. 25–38], о которых не редко говорилось в работах того времени. Ставя вопрос о том, что понимание современной китайской экономики и соотношения классов «упирается в прошлое Китая» [14, с. 25], Радек стремился в первую очередь исторически обосновать рекомендации Коминтерна по стратегии действий Компартии Китая в развернувшейся гражданской войне. Вскоре он публикует в журнале «Новый Восток» большую статью, развивавшую положения названного доклада [34].

Еще раньше, в самом первом номере журнала «Историк-марксист» (1926 г.) была помещена статья М.П. Павловича «Революция 1905 г. и Восток», которая, с одной стороны, под влиянием трудов В.И. Ленина обозначила приоритетную для марксистов-востоковедов 1920-х гг. тематику истории национально-революционного движения, а с другой – стала частью юбилейных мероприятий в связи с 20-летием Первой русской революции. В статье обосновывался не только исторически обусловленный характер сближения СССР со странами Востока на почве совместной антиимпериалистической борьбы, но и явно просматривались еще не изжитые иллюзии мировой революции. Подчеркнув, что «в жизни азиатских народов русская революция сыграла такую же громадную роль, какую некогда в жизни европейцев сыграла Великая французская революция» [24, с. 142], и показав это на примере Персии, Турции, Индии и Китая, М.П. Павлович указывал, что одной из основных причин, обусловивших поражение русской революции и временный разгром освободительного движения народов Востока, явилось отсутствие серьезной поддержки им со стороны рабочих масс Запада, тогда как его буржуазия оказала самую энергичную помощь контрреволюции в России и во всех восточных странах.

Десятилетие восстания 1916 г. в Средней Азии было отмечено выходом в журнале «Историк-марксист» статьи А.В. Шестакова [45], подготовленной на основе доклада, который он сделал в КУТВ еще весной 1925 года. К тому времени в советской историографии существовали разные точки зрения на природу восстания (провокация царского правительства, панисламистское движение и т. п.). По версии А.В. Шестакова, восстание 1916 г. в узбекских, киргизских и туркменских районах было массовым движением против колониальной политики русского империализма, заостренным «на вопросах аграрном и на мобилизации населения в тыловые дружины на помощь армии, ведшей войну в интересах того же империализма» [45, с. 114]. В последующих работах советских историков на основе классового подхода утвердилась точка зрения на эти события как на восстание широких трудящихся слоев Средней Азии против царской администрации и своих имущих классов. В современной российской и национальных историографиях существуют разные ответы на вопрос, который был поставлен в 1920-е гг., – «что же такое восстание 1916 г.?»: «ошибка власти» (обусловленная имперской природой отношения к окраинам), «историческая закономерность» (следствие имперской природы отношения к окраинам), отправная точка для формировании «национальной идеи» у каждого из народов Центральной Азии [15, с. 104].

1927 год прошел в обществе историков-марксистов под знаком 10-летнего юбилея

Октябрьской революции. Значительный блок докладов был посвящен революционным откликам на это событие за рубежом, в том числе на Востоке. Неким ее аналогом, наряду с революциями, приведшим к созданию Венгерской и Баварской советских республик, но с восточной спецификой, считалась революция в персидской провинции Гилянь в 1920– 1921 годах. Ей журнал «Историк-марксист» посвятил обстоятельную статью историка-востоковеда, сотрудника НКИД, несколько лет проработавшего в Персии, В.Л. Осетрова, писавшего под псевдонимом Ирандуст. Из практики гилянской революции автор попытался вывести некую теоретическую формулу об опасности «перепрыгивания через один этап движения (буржуазно-демократический) и преждевременного провозглашения лозунгов следующего этапа (социалистического), в результате чего произошла дезорганизация движения и преждевременное отбрасывание в лагерь контрреволюции социальных групп, которые на данном этапе еще являются революционными и возможности которых далеко не исчерпаны» [13, с. 146].

По сути дела в первые годы именно журнал «Историк-марксист» взял на себя дело продвижения в Обществе темы Востока. В отчете о деятельности журнала за пять лет проблематика по истории советского Востока и национально-освободительного движения в колониях была названа в числе самых приоритетных [46, с. 135]. Эти публикации показывали противоречивый характер общественно-политических отношений в Азии и Африке, которые в своей деятельности должен учитывать Коминтерн, и были нацелены на выявление исторической обусловленности трудностей в деле социальных преобразований в республиках Средней Азии.

Своеобразным смотром для советских историков стала Всесоюзная конференция историков-марксистов (конец декабря 1928 – начало января 1929 г.). По словам П.Н. Покровского, всесоюзный статус она приобрела благодаря тому, что в ней приняли участие не только историки из РСФСР, но и из других союзных республик, в том числе из Закавказья, Туркменистана и Узбекистана. По его словам, в последних двух, «вероятно, марксистская история будет первым видом научной истории, тот час после летописей. Счастливые люди!» [29, с. 7–8]. В своих выступлениях на конференции они главным образом «давали доказательства большой научной работы, проделанной на местах, в деле создания марксистской истории той или иной республик СССР» [2, с. 244]. Тем не менее в резолюции конференции среди недостатков в работе Общества были указаны «распыленность и неорганизованность историков-марксистов, работающих как в области изучения истории зарубежного Востока, так и народностей, входящих в состав СССР», а в качестве важнейшей задачи – «разработка проблем, связанных с колониальной политикой империалистов на Востоке, и изучение враждебных пролетариату идеологий Востока» [1, с. 230; 36, с. 230].

Такая идейно-тематическая ориентировка марксистов-востоковедов была не случайной, поскольку в ряде выступлений на секции истории народов СССР прозвучали неоднозначные оценки роли дореволюционной России в истории восточных территорий империи. Сначала это обнаружилось в дискуссии по докладу П.Г. Галузо «О периодизации национально-освободительного движения в Средней Азии». Как отмечалось в отчете конференции, «тут выявились довольно разные точки зрения в среде марксистов по этому вопросу. Ряд товарищей указывали на прогрессивную роль, которую сыграли завоевания Средней Азии Россией, другие стояли на противоположной точке зрения, указывая, что эта прогрессивность была только с точки зрения капитализма, а не с точки зрения тех масс населения, которые давила царистская колониальная политика» [2, с. 244]. Затем грузинский историк Ф.И. Махарадзе в докладе «История Грузии в XIX в.» прямо заявил о прогрессивной роли «владычества России в Грузии», на что Покровский ответил язвительной репликой: «тов. Махарадзе относится к нам, русским, слишком снисходительно. В прошлом мы, русские, – а я великоросс самый чистокровный, какой только может быть, – в прошлом мы, русские, величайшие грабители, каких только можно представить» [43, с. 192]. Постановка в ряде выступлений вопроса о прогрессивной роли России в Средней Азии и Закавказье и острая реакция на это Покровского свидетельствовали о том, что не все историки-марксисты разделяли его концепцию «абсолютного зла» относительно присоединения нерусских народов к империи, и то, что появление во второй половине 1930-х гг. формулы «наименьшее зло» было вполне закономерно.

По окончании конференции по инициативе бюро секции истории Востока состоялось совещание востоковедов-марксистов, принявшее резолюцию конфронтационного характера по отношению к немарксистской историографии. В ней говорилось, что «старая буржуазная восточная историческая наука переживает совершенно очевидный кризис: она накапливает все больше и больше фактического материала, но ничего стройного и теоретически цельного дать не может», а «новые марксистские силы еще только начинают разворачивать свою работу», которая ведется недостаточно организованно, в силу этого основные востоковедческие учреждения «все же остаются в руках старых буржуазных ученых» [3, с. 324–325; 43, с. 332]. Поэтому в качестве задачи для историков-марксистов совещание определило: «решительную борьбу против всяких немарксистских течений, откуда бы они ни исходили», «объединение марксистских востоковедческих сил и координацию их работы», «перевести центр тяжести на разработку истории колониальной политики как России, так и остальных капиталистических стран» [3, с. 324–325; 43, с. 333].

С этой целью новое бюро секции истории Востока развернуло работу по привлечению в Общество историков, которые трудились в разных московских научно-исследовательских учреждениях. В результате состав секции был увеличен в полтора раза, что позволило наладить регулярное обсуждение в ней докладов, наметить план издательской деятельности и начать работу над серией «Книги для чтения по истории Востока» [22]. В то же время в ней стали преобладать люди, не имевшие серьезных научных трудов, а к руководству пришли радикальные сторонники политики «большевизации» востоковедных учреждений (А.М. Васютинский, А.Ф. Алимов, Д.М. Мышковский, В.А. Цой-Шену, А. Герваль). В январе 1930 г. они приняли решение образовать секцию истории зарубежного Востока, а тем историкам, кто работал по советскому Востоку, было предложено войти в секцию истории народов СССР, в которой «создать подсекцию народов Поволжья, Сибири, Средней Азии, Кавказа и Крыма» [30].

В определенной степени знаковым для секции истории Востока оказалось обсуждение 12 января 1929 г. доклада М.М. Цвибака «Классовая борьба в Туркестане», попытавшегося в духе времени «соединить теорию с практикой». Отталкиваясь от известной ленинской концепции о «двух путях развития капитализма в России», Цвибак заявил, что для революционного движения в Средней Азии характерно наличие «параллельно развивающихся и сливающихся друг с другом – процесса общероссийского развития революции в европейских городах туркестанской колонии и процесса колониального революционного переворота. Слияние обоих процессов происходит не в 1917 г., а гораздо позже, в результате полного изменения национальной политики» [44, с. 144]. Всякие попытки, по его мнению, охарактеризовать революционное движение в Туркестане как более быстрое и передовое по сравнению с общероссийским «исторически не верны и методологически не выдержаны, и кроме того, они питают неправильные иллюзии о возможности для республик Средней Азии самим справиться с основными задачами социалистического строительства силами местного пролетариата» [44, с. 144].

При воплощении в жизнь задачи изучения «враждебных пролетариату идеологий Востока», поставленной на Всесоюзной конференции историков-марксистов, наибольшее внимание было уделено разбору классовой сущности гандизма, становящегося все более влиятельной идеологией в колониально-зависимых странах. В мае 1930 г. состоялось несколько заседаний секции зарубежного Востока, на которых был обсужден доклад И.М. Рейснера «О Ганди». Он определил учение Ганди о ненасилии как «кастрированное толстовство», и в условиях изменившейся расстановки классовых сил, когда на арену активных политических действий вышел пролетариат, это «самая отвратительная реакционная идеология блока туземной буржуазии с феодальными слоями, противостоящими революции» [37, с. 63, 75]. Положения доклада были поддержаны в выступлениях Р.А. Ульяновс- кого, С.В. Михайлова, И.Ф. Яновского и других, призывавших всецело поддерживать индийских коммунистов в их идейном противоборстве со сторонниками М. Ганди в ходе национально-освободительной борьбы за независимость.

Наиболее заметным мероприятием для Общества, где тема Востока прозвучала наиболее громко, была дискуссия об общественно-экономических формациях. Изначально она возникла как обсуждение вопроса об «азиатском» способе производства и, помимо неоднократного его упоминания в трудах К. Маркса, имела своим истоком полемику в Коминтерне по поводу оценки событий 1927 г. в Китае. В результате в принятую на VI конгрессе Коминтерна в 1928 г. программу (в раздел о типах революций в колониальных и зависимых странах) вошло упоминание об «азиатском» способе производства. Вопрос об «азиатском» способе производства был затронут на XV съезде ВКП(б) и обсуждался на востоковедной секции конференции аграрников-марксистов. Очень скоро политическая дискуссия нашла отражение в трудах советских историков (Л.И. Мадьяр, М.Д. Кокин, Г.К. Папаян, С.А. Далин, И.М. Рейснер, Т.Д. Берин и др.).

Поэтому доклад С.М. Дубровского, вокруг которого строился весной 1929 г. трехдневный диспут в обществе историков-марксистов о социально-экономических формациях, явился в первую очередь откликом на развернувшуюся дискуссию об «азиатском» способе производства, и не случайно, что он был поставлен в социологической секции Общества совместно с секцией по истории Востока [39, с. 279]. Доклад был зачитан еще до выхода в свет при содействии Научной ассоциации востоковедения известной брошюры «К вопросу о сущности “азиатского” способа производства, феодализма, крепостничества и торгового капитализма».

В определении места «азиатского» способа производства и его характеристике участники дискуссии по большей части обращались к взглядам на эту проблему основоположников марксизма и В.И. Ленина, но так и не внесли существенной ясности. Высказывалась точка зрения, что в ранних работах Маркса имелись ввиду архаичные родовые общины, а в поздних – классовые общества.

Некоторые выступавшие считали, что в последние годы Маркс отказался от первоначального подхода к восточным обществам как определенной стадии в историческом развитии человечества. Активно обсуждался вопрос о соответствии взглядов классика, сформулированных на базе исторической науки середины XIX в., современному востоковедению [8, с. 126–127].

Споры же о сущности «азиатского» способа производства велись в основном вокруг черт, определенных наиболее активным сторонником этой концепции Л.И. Мадьяром: частная собственность на землю на Востоке отсутствует, верховным собственником земли и воды – основных средств производства – является деспотическое государство, основной экономической формой эксплуатации служит налог, совпадающий с рентой, налицо соединение земледелия с промышленностью. «Азиатский» способ производства, по Мадьяру, отличен и от рабовладения, и от феодализма [8, с. 108–109]. Лишь некоторые выступавшие (А.А. Ломакин, И.М. Рейснер) поддержали эту концепцию и утверждали, что существовал специфический для восточных народов тип производственных отношений [8, с. 110, 122].

Подавляющее же большинство выступавших вслед за Дубровским отрицали наличие особой общественно-экономической формации, присущей восточным странам. При этом некоторые из них привносили сюда политический момент, указывая, что теория «азиатского» способа производства смыкается с империалистическими и национал-рефор-мистскими идеями о мнимой специфичности Востока, не знавшей классов и классовой борьбы [8, с. 153]. Работник Коминтерна индиец А. Мухарджи заявил, в частности, что «настаивать на существовании особого “азиатского”» способа производства – «значит солидаризироваться с шовинистическими элементами Индии и других стран», потворствовать Ганди в проведении политики сотрудничества классов и в «создании единой национальной партии» [8, с. 110].

Проблема «азиатского» способа производства получила в то время широкий отклик исторической общественности. Как отмечалось в отчете о работе социологической сек- ции общества историков-марксистов за 1929 г., в дискуссии о социально-экономических формациях «количество записавшихся ораторов было исчерпано едва лишь наполовину, и свыше 10 человек не смогли за недостатком времени воспользоваться словом» [39, с. 279]. Аналогичная московской прошла дискуссия в Закавказском отделении общества историков-марксистов (по докладу Т.Д. Берина – 1930 г.), в обществе марксистов-востоковедов при Ленинградском отделении Комакадемии и Ленинградском восточном институте (1929 и 1931 гг.), в Институте красной профессуры (1929 г.) и др. [23, с. 740–741]. Однако дискуссия по распоряжению партийных инстанций была в 1931 г. искусственно прервана, а сторонников концепции «азиатского» способа производства обвинили в протаскивании бу-харинско-богдановской методологии и троцкизме. Возобновилась дискуссия об «азиатском» способе производства среди советских историков в 1960-е гг., но с тем же незавершенным результатом. Вновь об этой концепции вспомнили в 1990-е гг., есть у нее сторонники и в настоящее время.

Как известно, «наступление социализма по всему фронту», предпринятое в конце 1920 – начале 1930-х гг., сопровождалось и идеологическими кампаниями в гуманитарных науках. В резолюции собрания общества историков-марксистов 19 марта 1930 г. прямо говорилось, что на первый план для него выдвигается «борьба с чуждыми марксизму буржуазными историческими концепциями, а также с пережитками этих концепций в нашей собственной среде» [35, с. 166]. Затронуло это и востоковедение, но в отличие от других областей исторической науки (история России и история Запада) не коснулось востоковедов «старой» школы, хотя отдельные попытки подтянуть сюда и их – предпринимались. Так, в докладе С.А. Пионтковского «Великорусская буржуазная историография», прочитанном 10 октября 1930 г., в числе враждебно настроенных к советской власти историков назывались академики С.В. Жебелев и С.В. Ольденбург, а в выступлениях во время дискуссии прозвучало, что следовало бы «галерею портретов» историков, замеченных в великорусском шовинизме (С.Ф. Платонов, Р.Ю. Виппер, Ю.В. Готье, С.В. Бахрушин, П.Г. Любо- миров), «дополнить такой фигурой, как акад. Бартольд», книга которого «Очерки культурной жизни Туркестана» – «это апологетика действий... русского капитала, русской колониальной политики в Ср. Азии» [27, с. 170– 171]. То, что востоковеды «старой» школы отделались легким испугом, вероятно, можно объяснить тем, что перспектив в научной критике маститых ученых прежней формации у слабо подготовленных марксистов не было никаких, а отмашки «сверху» не последовало, ввиду ценности практической работы академических ученых-востоковедов. По отношению к ним продолжала действовать тактика скрытой борьбы. Показательно в этом отношении обсуждение в марте 1929 г. на секции истории Востока вопроса о слиянии Московского и Ленинградского институтов востоковедения и размещении его в Москве, где заявлялось, что «нужно использовать старых востоковедов-специалистов», но нельзя отдать руководство институтом «в руки профессоров, голосовавших против Деборина, Лукина и Фриче» [32, л. 6]. Поэтому объекты для идеологического наступления в востоковедении были найдены внутри самого общества историков-марксистов.

Основной удар разоблачительной критики пришелся по одному из основателей Общества В.А. Гурко-Княжину, написавшему свои первые историко-публицистические работы по востоковедческой тематике еще до революции, а после 1917 г. активно участвовавшему в создании «нового» советского востоковедения. В своих трудах он главным образом касался проблем национально-освободительных движений и социально-политической и экономической истории стран и народов Востока периода новой и новейшей истории. 13 апреля 1930 г. на секции истории зарубежного Востока был обсужден доклад Л.П. Мамета «Отражение марксизма в буржуазном востоковедении (В. Гурко-Кряжин и Восток)». В нем Гурко-Кряжин был назван «буржуазным востоковедом, прикрывающимся марксистской фразеологией». При этом не скрывалась политическая направленность данной дискуссии и отвергалось истолкование ее как личной травли ученого [33, л. 2].

Докладчик доказывал, что методологические установки историка определились еще в работе 1914 г. «Белая опасность: Восток и Запад», которые заключались в апологии Востока и «в основном без изменения перенесены через все годы революции к настоящим дням» [18, с. 71]. Впоследствии апология Востока, говорил Л.П. Мамет, «примет у Гурко-Кряжина форму политического пантюркизма, панисламизма», где марксизм служит только ширмой [18, с. 72]. Общий вывод в докладе звучал так: «Гурко-Кряжин эклектик, объективно представляющий буржуазное востоковедение, объективно занимающийся апологией империализма, который свой эклектизм и часто непонимание целого ряда проблем прикрывает звонкой марксистской фразой» [18, с. 81].

Поскольку на заседании секции зарубежного Востока 13 апреля 1930 г. Гурко-Кряжин по болезни отсутствовал, то он подготовил заявление с ответом на обвинения Мамета, опубликованное в том же номере журнала «Историк-марксист», что и доклад. В заявлении историк признавал, что у него были ошибки в области марксистской методологии, но они носили объективный характер, так как марксизм усваивался им «не по какому-то наитию, а брался с бою, в результате многих лет упорной научной работы». Вместе с тем Гур-ко-Кряжин возражал против формы критики его трудов и методологических подходов [5; 10, л. 1–2].

Следуя уже устоявшейся практике работы, когда последнее слово в полемике остается за ее инициатором, редакция журнала напечатала здесь же ответ Л.П. Мамета, в котором тот обвинил Гурко-Кряжина в попытке своими возражениями «замести следы» [17, с. 95]. Мамет громко пообещал: «Приспосабливающихся к марксизму много, и они, несомненно, будут разоблачены востоковедами-марксистами» [17, с. 93], не подозревая того, что вскоре это коснется его самого. 6 апреля 1931 г. в газете «Правда» была напечатана рецензия М. Тайшина на книгу Л.П. Мамета «Ойротия», в которой работа была названа «антиленинской и вредной по своим установкам», а ее автор якобы «стал рупором буржуазно-националистических идей», «обратился к клеветническим источникам». 24 апреля 1931 г. «Правда» опубликовала письмо Мамета, в котором тот каялся в допущенных «грубейших» ошибках.

А вот обещанная редакцией «Историка-марксиста» публикация «в ближайшем номере журнала» второго письма Гурко-Кряжина от 10 сентября 1930 г. «с примечаниями редакции», «в котором последний признает ряд ошибочных положений в своих работах последних лет» [17, с. 96] (неучет возможности некапиталистического развития в Персии, крайне узкое понимание аграрного вопроса в Турции и др.), так и не состоялась. Текст письма, которое сохранилось в архиве РАН, свидетельствует о том, что историк смирился с невозможностью идейной и научной реабилитации. Покаяние заканчивалось следующей фразой: «Сейчас не время для сентиментально-личных обид, того или иного ушибленного, чересчур “мимозного” научного самолюбия, и с этой точки зрения я считаю, что здоровая критика моей научной деятельности лишь поможет мне отделаться от моих невольных ошибок и строже вести свою работу» [28, л. 3]. Вскоре Гурко-Кряжин был исключен из общества историков-марксистов, а 17 октября 1931 г. он скончался.

Последним крупным мероприятием по теме Востока, в котором было задействовано общество историков-марксистов, явилась дискуссия «О положении и задачах на фронте изучения Востока», организованная в стенах ИКП истории, права и совстроительства 28 ноября 1930 года. С докладами выступили известный деятель ВКП(б) Г.И. Сафаров об изучении зарубежного Востока [40, л. 1–5] и К.В. Таболов, в то время ответственный редактор Закавказской краевой газеты «Заря Востока», о разработке проблем советского Востока [41]. Их обсуждение предшествовало более известной дискуссии о положении в области изучения истории Запада и в какой-то степени послужило для нее образцом в своей разоблачительной направленности.

В самом начале своего доклада Г.И. Сафаров отметил «чрезвычайно пестрое и неустойчивое состояние... на востоковедческом фронте в СССР», что, по его мнению, является «прямой угрозой» решению практических задач социалистического строительства и антиколониальной революции. Вину за это он возложил на ВНАВ, которая якобы задержала организацию марксистско-ленинского ядра и разработку основных проблем истории Во- стока. Руководство же марксистского востоковедения проявило «полную бесхребетность», а сотрудничество с попутчиками «понималось им в смысле примиренческого отношения к протаскиванию либерально-стуви-стских идей» [40, л. 2–3].

К.В. Таболов продолжил линию на критику ВНАВ, обвинив ее председателя С.М. Диманштейна в «великорусском шовинизме», но главное внимание уделил необходимости противодействия всякого рода отклонениям от марксизма-ленинизма у историков, связанных с республиканскими компартиями. Поэтому в теоретической разработке проблем советского Востока, по его мнению, должно занять самое серьезное место «изучение своеобразных форм классовой борьбы в национальных окраинах» [41, л. 3].

В выступлениях участников дискуссии констатировалось, что «на фронте востоковедения и по сей день еще очень мало марксистских теоретиков», а те, кто действовал «под маской марксистов», допускали оппортунистические утверждения относительно истории стран колониального и полуколониального Востока и изучения вопросов национальной политики партии [16, с. 118]. В числе одной из главных задач, стоящих перед марксистами-востоковедами, во время дискуссии называлась борьба с правыми и левыми «шатаниями» в своей собственной среде. Некоторые ораторы особо заостряли вопрос об опасности активизации в республиках СССР местных националистов, протаскивающих идеи пантюркизма, «мирного врастания феодализма в социализм» и «культурно-национальной автономии». Как отмечалось в обзорной статье по итогам этой дискуссии в журнале «Борьба классов», ее значение «заключается в том, что она помогла по косточкам разобрать положение на востоковедном фронте» [16, с. 119].

Разоблачительный накал вскоре был усилен принятием 6 февраля 1931 г. тезисов ком-фракции совета Общества «О задачах марксистской исторической науки в реконструктивный период», где относительно востоковедения заявлялось, что «растущее с каждым днем движение в колониях требует твердого большевистского руководства и борьбы на два фронта: с правым оппортунизмом и остатками троцкистской идеологии в вопросах коло- ниальной революции на всех участках идеологического фронта, в том числе и историческом» [42, с. 9].

Однако уже осенью 1931 г. после публикации известного письма И.В. Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма» в редакцию журнала «Пролетарская революция» задача «проверки состава кадров марксистов-востоковедов и организации их для дальнейшего наступления» [16, с. 119], как это формулировалось по итогам упомянутой ранее востоковедческой дискуссии, стала не особо актуальной. В повестке дня самодовлеющим теперь было выявление «троцкистской контрабанды» и «фальсификаций» в истории партии большевиков. Статья синолога Р.А. Ульяновского «Против троцкистской контрабанды в национально-колониальном вопросе» (1931) была каплей в море разоблачительных публикаций по отечественной истории и истории Запада. А с лета 1932 г. начался процесс в целом свертывания деятельности общества историков-марксистов. Часть его работы по интересующему нас направлению была перенесена в созданную в феврале 1930 г. при самом активном участии членов Общества Ассоциацию востоковедов-марксистов при Комакадемии, просуществовавшую вплоть до упразднения этого учреждения.

Результаты. Подводя итог всему сказанному, следует отметить, что своей деятельностью общество историков-марксистов на перспективу обозначило в отечественном востоковедении тенденцию на дисциплинарную его специализацию (история, лингвистика, литературоведение, экономика, этнография и т. д.) и отход от универсализма («комплексное востоковедение»), унаследованного от дореволюционного периода. В значительной мере ведущей для советских историков-востоковедов в последующие десятилетия будет проблематика изучения истории национальноосвободительных движений в странах Азии и Африки, политики России на окраинах и советского строительства в Средней Азии и Закавказье, которая доминировала у историков-марксистов 1920-х – начала 1930-х годов. Но с началом идеологического поворота середины 1930-х гг. уже не оказалось места тем историкам-марксистам-востоковедам, которые задавали тон в предшествующее десяти- летие. Репрессиям подверглись упоминавшиеся ранее К.Б. Радек, Г.И. Сафаров, М.М. Цвибак, Л.И. Мадьяр, Л.П. Мамет, В.Л. Осетров (Ирандуст), А.Е. Ходоров, К.В. Таболов и др. Показательно, что заслуги ни одного из этой когорты историков не будут упомянуты в юбилейном сборнике 1942 г., а были отмечены научные достижения представителей «старого» востоковедения – академиков В.В. Бартольда, С.А. Жебелева, И.Ю. Крачковского, Б.Я. Владимирцева [25, с. 22–24]. Таковой оказалась сложная диалектика становления советского востоковедения, как, впрочем, и других областей исторической науки СССР.

Автор выражает благодарность доктору исторических наук Лёвину Сергею Владимировичу за помощь в подборке архивных материалов.

ACKNOWLEDGMENTS

The author expresses gratitude to the Doctor of Sciences (History), S.V. Levin, for his help in the selection of archival materials.