Терминологический тезаурус евангельского текста Ф. М. Достоевского

В российском литературоведении конца ХХ — начала ХХI в. сложилась научная школа этнопоэтики, предпосылки развития которой были заложены еще Д. С. Лихачевым [Лихачев], С. С. Аверинцевым [Аверинцев] и развиты современными учеными [Захаров, 1992, 1994b, 1998], [Есаулов, 1994a, 2019]. Д. С. Лихачев впервые представил древнерусскую христианскую книжность как целостную систему, подчеркнув ее единство с точки зрения исторической поэтики, преемственность в развитии русской литературы от древней к новой. Назвав книгу Д. С. Лихачева «классическим образцом научного жанра», С. С. Аверинцев дополнил ее в рамках нового направления исследований фундаментальной монографией «Поэтика ранневизантийской литературы» [Аверинцев]. В ней особенно значимы методологические идеи. Исследуя влияние христианской культуры на язык поэзии, С. С. Аверинцев работал в смежных областях богословия и литературоведения и сбалансированно использовал их терминологию, что видно по изучению поэтики в тесном сопряжении с пониманием раннехристианской эстетики. Сама идея привлечения ее материала в область филологии, а не только философии и истории религии, оказалась плодотворной и остается актуальной в наше время, обеспечивая понимание того, как христианская традиция в произведениях русской словесности связана с ее становлением и развитием.

Главным результатом такого изучения русской литературы стали выявление, анализ, интерпретация и понимание роли «евангельского текста» в ней. Если в начале 1990-х гг. он еще не был выделен, то на сегодняшний день в основных своих контурах он уже достаточно полно описан, и прежде всего в произведениях Ф. М. Достоевского (см. об этом: [Борисова]). Однако необходим дальнейший анализ функций и приемов творческой трансформации «христианского предания» в отечественной словесности, расширение самого корпуса евангельского текста в ней, обоснование адекватной аксиологии и методологии, позволяющей учесть все метаморфозы и псевдоморфозы христианской традиции в новой и новейшей истории русской литературы. Евангельскому тексту русской литературы в целом и творчества Достоевского в частности как предмету изучения в русле исторической этнопоэтики должен соответствовать понятийный аппарат, непротиворечиво отражающий связи национальной художественной культуры с Православием.

Это приоритетная задача, решение которой призвано преодолеть «засилье мозаичной эклектики и терминологической разноголосицы в современной филологии» [Есаулов, Тарасов, Сытина: 7]. Исследователи резонно полагают, что углубление в христианскую проблематику требует необходимой коррекции существующей системы литературоведческих категорий: «Внести свой вклад в эту корректировку, сделать филологический инструментарий, обращенный к Достоевскому, более созвучным онтологическим и аксиологическим ценностям самого писателя — актуальная проблема современной филологии» [Есаулов, Тарасов, Сытина: 7].

По сути речь идет о метаязыке этнопоэтики русской словесности, в основе которого предполагается тезаурус как структурированный на ценностном основании комплекс терминологически оформленного знания [Луков Вал., Луков Вл., 2008: 63]. Как известно, в переводе с древнегреческого языка «тезаурус» (θησαυρός) — это то, что имеет особую ценность (сокровище, сокровищница, запас). Его структура и содержание в данном случае обусловлены иерархической системой понятий, позволяющей упорядочить научную терминологию и задействовать ее в определенной степени как «механизм смыслопорождения».

Изучение авторской или тематической терминологии уже имеет свою научную историю: это, например, [Бахтинский тезаурус], Шекспировский тезаурус, или тезаурусное поле шекспироведения, в котором представлены основные концепты, константы и вечные образы великого классика мировой литературы [Захаров Н. В., 2008]; тезаурус идей и понятий Донецкой филологической школы [Тезаурус идей и понятий]; словарь-тезаурус литературоведческих терминов Н. Ю. Русовой [Русова], словарь-хрестоматия по теоретической поэтике, составленный Н. Д. Тамарченко [Теоретическая поэтика: понятия и определения], тезаурус по поэтологии И. А. Пильщи-кова и др. [Бойков и др.], [Бойков, Пильщиков], в которых описан базовый лексикон научного языка, позволяющий судить о содержательности и своеобразии того или иного исследовательского направления, научной школы или творческой индивидуальности писателя и ученого.

Сам тезаурусный подход в гуманитарных науках, в том числе и в литературоведении, начал формироваться в конце ХХ в. как ответ на системный кризис методологии (см. об этом: [Луков Вал., Луков Вл., 2004, 2006], [Захаров, Луков] и сегодня выступает как «новая парадигма гуманитарного знания» [Костина: 17], что подтверждается целым рядом фундаментальных исследований, проведенных, в частности, под руководством Вал. А. и Вл. А. Луковых и других ученых [Тезаурусный анализ мировой культуры]. Реализуя тезаурусный подход, они выявили ряд опорных концептов и констант в русской культуре [Луков Вл.], [Степанов].

Тезаурусный анализ является сегодня одним из перспективных направлений и этнопоэтики [Захаров, 2020: 12], которая в своих основных аксиологических и тематических координатах должна совпадать с аксиологией и терминологией своего описания [Есаулов, 1994b: 382]. Применительно к истории русской литературы в современном тезаурусном подходе, предполагающем целенаправленную теоретическую и методологическую рефлексию, результат которой связан с составлением терминологического тезауруса, можно выделить несколько направлений.

Первое из них связано с анализом этно-конфессиональных особенностей литературного процесса в России и места творчества Достоевского в нем (см.: [Захаров, 1994b, 2001], [Есаулов, 1994a]). Показательны, например, в этом плане статьи в журнале «Проблемы исторической поэтики», в котором с 1990

по 2021 г. было опубликовано 700 статей, в 333 из них хотя бы один раз упомянут Достоевский. В 156 статьях он фигурирует как ключевой писатель, в пять раз опережая даже А. С. Пушкина1. В серии же сборников «Христианство и русская литература» (1994–2012) из более чем ста статей только десять посвящены автору «великого пятикнижия». Причем стереотипно в центре внимания находятся большие романы и «Дневник Писателя». Статистика подтверждает эту тенденцию. Налицо необходимость расширения исследовательского поля изучения и остальных текстов Достоевского.

В рамках второго направления исследуется эволюция разных художественных форм в произведениях русской литературы в их связях с христианским преданием, порой сохраняющим следы двоеверия, выявляются соответствующие сквозные лейтмотивы, например, эмблематический образ Георгия Победоносца, смиренного великомученика и грозного воина, значимость которого раскрывается в ряде произведений от русского фольклора и «Слова о полку Игореве» до прозы Бориса Пастернака [Сендерович].

Накопленный опыт позволяет произвести полномасштабную экспликацию тезауруса евангельского текста, функционирующего в исследованиях о писателе, дать актуальное описание ключевых понятий и терминов, используемых в достоевсковедении, провести их сопоставительный анализ, что необходимо для новой систематизации теоретического, литературоведческого знания о Достоевском, определенной «ревизии» его категориального аппарата на соответствие предмету исследования. Имеется в виду адекватность терминологической матрицы изучаемому тексту, в данном случае, евангельскому.

Структура и содержание тезауруса евангельского текста Достоевского в первую очередь определены на основе предшествующего терминологического «словника» исторической поэтики, задачи которой академик А. Н. Веселовский в свое время связал с «определением роли и границ предания в процессе личного творчества» [Веселовский: 300]. Это представление конкретизировано как православная традиция в отечественной культуре и литературе, предполагающая изучение конфессиональных аспектов и соответствующую терминологию: «Христианское значение русской литературы изучали и изучают в категориях философии (идеал, идея, логос, дух, душа, человек, любовь, добро, зло, жизнь, смерть, бессмертие, совесть, утопия), богословия (Священное Писание и Предание, закон, благодать, христология, эсхатология, кенозис, апокатастасис, житие, сказание, легенда, апокриф, страдание, смирение, молитва, грех, искушение, соблазн, исповедь, покаяние, спасение, храм, икона, церковный календарь, исихазм, юродство, паломничество), эстетики (миф, мимесис, катарсис, прекрасное, красота, образ, реализм, этнопоэтика), поэтики (текст, контекст, подтекст, интертекст, тема, проблема, характер, герой, архетип, символ, цитата, реминисценция, парафраза, мотив, сюжет, жанр) [Захаров, 2005: 11]. Новый исследовательский тезаурус сегодня дополнен категориями соборности, пасхальности, христоцентризма, умиления, «культурного бессознательного» [Есаулов, 1994b] и целым рядом других интердисциплинарных, религиозно-философских и культурологических определений (cм. об этом: [Борисова]).

В нынешнем виде терминологический словник «евангельского текста» включает в себя группы базовых терминов и понятий, которые, относясь к сферам общей (теоретической), исторической поэтики и этнопоэтики, богословия и философии, все больше используются во взаимном сопряжении [Захаров, 2020]. Это один из итогов имманентного развития российского литературоведения, с которым связана актуальная проблема взаимодействия разных дискурсов, прежде всего филологического и религиознофилософского. Их тезаурусный анализ отражает современное состояние метаязыка достоевсковедения, а также те методологические и теоретические трудности, с которыми столкнулись современные интерпретаторы произведений писателя.

Так, в ряде работ развивается богословское [Касаткина, 2021] или философское изучение Достоевского [Гачева], продолжается анализ функций и способов творческой трансформации «христианского предания» в текстах русской словесности. Принципы его изучения оформились в ходе целого ряда научных дискуссий по поводу новой концепции русской литературы, ее методологии и терминологии (cм. обзоры работ по этой тематике: [Бухаркин], [Дмитриев], [Пантин], [Золотухина], [Моторин, 2017], [Борисова, Шаулов]).

Во-первых, это спор С. Г. Бочарова [Бочаров] с В. Непомнящим [Непомнящий] и Т. А. Касаткиной [Касаткина, 2001], во-вторых — полемика между М. М. Дунаевым, который как богослов оценивал произведения русской литературы с точки зрения ортодоксального православия [Дунаев], и И. А. Есауловым, отвергающим само понятие «религиозная филология». С его точки зрения, выяснять степень религиозности не дело филологии. Для того чтобы увидеть православные смыслы произведений русской литературы, требуются, по его мнению, новые категории литературоведческого анализа [Есаулов, 2008]. В-третьих, это столкновение позиций В. М. Лурье [Лурье], А. М. Любомудрова, предложившего дополнить существующий спектр понятий этнопоэтики категорией церковности [Любомудров, 2001, 2002], и В. Н. Захарова [Захаров, 2005].

Думается, в большой степени причина расхождений в данном случае обусловлена разным пониманием основных терминов, категорий, понятий, которые подчас выступают как научные метафоры. Тем не менее продуктивность состоявшихся дискуссий состоит в том, что они обнажили принципиальную разницу методологических подходов: с одной стороны, это стремление рассматривать произведения Достоевского как тексты, транслирующие учение Отцов Церкви и догматы христианства, и соответственно говорить о них на языке богословия. Но это не филологический подход. Его издержки в современном литературоведении очевидны.

Так, Р. Р. Измайлов, выделяя «богословский текст» в русской литературе, определяет его «как поэтическую экзегезу, то есть поэтическое толкование Священного Писания и интерпретацию богословских» тем, которые непосредственно связаны с христианской онтологией, антропологией, аксиологией, сотериологией, эсхатологией и, в свою очередь, укоренены в Священном Писании и Священном предании [Измайлов: 94]. Отсюда делается вывод о том, что «творчество подлинного поэта так или иначе проникнуто богословской интенцией» [Измайлов: 94]. Чем же тогда поэт отличается от богослова, а художественная литература от богословия? Думается, здесь налицо механическое наложение богословской терминологии на художественный текст, ее неадекватное использование, непонимание того, как она соотносится с собственно филологическими, литературоведческими задачами, категориями и понятиями.

С другой стороны, утвердилась иная, более продуктивная тенденция, в русле которой православная традиция в русской словесности не сводится только к идеологии и догматике. Соответственно в современных исследованиях анализируется многогранное взаимодействие текста художественного и текста евангельского, особенно в творчестве Достоевского, который «органически соединил религиозное и художественное» [Захаров, 2005: 15].

Думается, вслед за писателем к подобному, уже методологическому, сопряжению следует сегодня стремиться и исследователям его творчества. Достойные подтверждения есть: так, само название статьи В. Н. Степчен-ковой «Художественная теодицея в романе Ф. М. Достоевского “Братья Карамазовы”» [Степченкова], как и ее основные положения, свидетельствуют о достигнутом балансе в использовании филологической и богословской терминологии: защита Бога и бунт против него у Достоевского представлены художественно — через образы Зосимы, Алеши, Ивана; в свою очередь глубинное понимание теодицеи раскрывается через картину мира, воссозданную писателем [Степченкова: 109].

Одним из показательных примеров в этом плане является работа Н. В. Захарова «Православный тезаурус русской классической литературы», в которой на конкретных примерах, в том числе из произведений Достоевского, показывается, как на протяжении последних десяти веков в русской литературе осуществлялась символическая интерпретация христианских мотивов и образов, сюжетов и жанров, а также христианского календаря и говорящих имен героев [Захаров Н. В., 2007: 7].

Другим образцом продуманной внутренней систематизации терминологического тезауруса выступают теоретические и историко-литературные работы И. А. Есаулова, в которых, например, категории мимесиса, пара-фрасиса и катарсиса представлены как единый комплекс ключевых понятий в их взаимообусловленности и адекватном аксиологическом соответствии христианской традиции.

Исходя из идеи «актуализации “более высокого смысла” греческой по происхождению терминологии, который был еще недоступным для самой античной культуры, но проявился в культуре иного типа — христианской » [Есаулов, 2021a: 94], ученый выделил по сути метонимически взаимосвязанную триаду важнейших, на его взгляд, категорий поэтики: катарсис (очищение), мимесис (подражание, воспроизведение) и парафрасис, или парафраз, парафраза (перевод). «Парафрасис — это мимесис по отношению к предмету подражания с целью достижения катарсиса у читателя. Мимесис — это парафрастическое изображение предмета художества, при котором возникает катарсис. Катарсис же — это особое состояние читателя, когда он воспринимает парафрастический текст как воплощение авторского мимесиса. Иными словами, если мимесис — это сама писательская деятельность, которая относится к сфере автора, а парафрасис — результат писательской деятельности, ее текстуальный продукт, то катарсис — итог рецепции, относящийся уже к сфере читателя» [Есаулов, 2021a: 95]. Данные эстетические и поэтологические категории И. А. Есаулов использует при анализе и интерпретации евангельского текста в произведениях русских писателей, в том числе Пушкина и Достоевского, вводя их в христианский контекст понимания [Есаулов, 2021a, 2021b]. На наш взгляд, это убедительная демонстрация осознанного сопряжения филологических и религиозных понятий в рамках тезауруса евангельского текста.

И хотя любой тезаурус неполон и фрагментарен по сравнению с действительным содержанием предмета исследования, его целостность обеспечивается в данном случае единством евангельского текста Достоевского. Если рассматривать его терминологический тезаурус как непротиворечивую систему, то в ней очевидны внутренние связи и взаимообусловленность основных категорий, сходных генетически, исторически и типологически, подобно соотношению понятий «литература» и «словесность», обусловленному как разницей между литерой и Словом, так и связью между «буквой» и «духом» [Захаров, 1991, 2016], [Моторин, 2008].

В создании терминологического тезауруса в последнее время весьма активно используется инструментарий машинного анализа. В этом плане выделяются работы Б. В. Орехова [Орехов, 2015, 2016, 2017, 2018], в которых, в частности, раскрываются возможности создания тезауруса на основе цифровой обработки максимально полного корпуса текстов, что позволяет выстроить сетевую модель исследовательского терминологического словника и на этой основе описать его ключевые концепты, выявить их обрастание важными определениями, раскрывающими особенности узуального и контекстуального словоупотребления.

Результаты машинного анализа показывают, например, что термин «поэтика» в исследованиях «евангельского текста» Достоевского является приоритетно связующим для остальных понятий. Выделяются и многочисленные совместные словоупотребления («система жанр», «жанр достоевский», предопределенные традицией исторической поэтики [Захаров, 1985]).

При сетевой визуализации видно, в каком понятийном сопряжении «работают» ключевые термины из разных дискурсов, как они распределяются по определенным кластерам (группам терминов, часто встречающихся совместно). В одном кластере могут быть термины из разных дискурсов. Это важный показатель того, как сопрягаются термины, насколько целостен в данном случае метаязык исследований евангельского текста, т. е. терминологический тезаурус выполняет в данном случае диагностирующую и прогностирующую роль.

В качестве исходных данных нами преимущественно использовался корпус научных текстов, опубликованных в журнале «Проблемы исторической поэтики» с 1990 по 2021 г. (всего 333 статьи с упоминанием имени писателя, количество словоупотреблений 1,4 миллиона). Кроме того, к исходному материалу отнесены сборники [Христианство и русская литература], [Русская литература XIX века и христианство»], [Евангелие Ф. М. Достоевского] и др.

Представленный в них терминологический словник достаточно показателен для евангельского текста Достоевского и русской классической литературы в целом. На основе этих работ был подготовлен словник, в котором выделены наиболее частотные термины, относящиеся к тому или иному дискурсу2. Так, проведенный анализ отсортированных по частоте употребления биграмм (парных терминов) позволил, например, выявить в исследованиях евангельского текста Достоевского репрезентативные терминологические словосочетания, закрепленные как литературоведческой, так и религиозно-философской традицией. В дискурсе общей поэтики это: русский литература — 1470 словоупотреблений, главный герой — 256, русский словесность — 233, художественный мир — 159, поэтика Достоевский — 119, древнерусский литература — 100; в философском и других дискурсах: русский культура — 322, русский народ — 226, русский человек — 204; в дискурсе исторической поэтики и этнопоэтики: евангельский текст — 301, христианский традиция — 147, святочный рассказ — 134; христианский реализм — 94; в дискурсе богословия: блудный сын — 156, Иисус Христос — 130, Священный Писание — 119 (богословие) и др. В итоговую версию словника вошло 667 терминов, с которыми можно ознакомиться в репозитории нашего проекта3.

Визуальный анализ совместной встречаемости терминов, например, на расстояниях 3 и 5 словоупотреблений друг от друга не меньше 50 раз, показывает, в какие кластеры они входят: это, во-первых, центральный кластер, преимущественно ориентированный на тезаурус общей поэтики. Именно в нем проявляется тенденция к совместному словоупотреблению категорий этнопоэтики, богословия и философии: так, понятия «роман» (как и другие наименования литературных жанров и сама категория жанра), «герой», «образ», «слово», отличающиеся максимальным количеством связей с другими терминами, являются узловыми для соединения с богословскими категориями «Бог», «вера», «Христос», «душа», «воскресение», также имеющими большую степень посредничества.

Дополнительно в описываемой сетевой модели выделяется кластер, который полностью состоит из терминов-биграмм исторической поэтики («цитата реминисценция», «реминисценция мотив», «мотив сюжет», «сюжет жанр»). В корпусе текстов они встречаются наиболее часто и поэтому выделяются в отдельную компоненту. По отдельности термины «сюжет», «мотив» входят в кластер общей поэтики, который через биграмму «русская литература» связывается с основными категориями этнопоэтики «соборность», «евангельский текст», «христианство».

В целом очевидно, что наиболее органично взаимодействуют между собой термины общей поэтики, исторической поэтики и этнопоэтики, что свидетельствует о значительном потенциале сопряжения понятий из данных дискурсов. Именно в них выделяются ключевые по своей функциональной роли термины. Так, слово «русский» коррелирует с терминами этнопоэтики, исторической и общей поэтики и богословия. Не менее активно функционирует в этом плане термин «слово», соединяющий кластеры богословия и общей поэтики. Однако наряду с этим данные машинного анализа тезауруса евангельского текста Достоевского свидетельствуют о том, что ряд важных терминов из дискурсов богословия и этнопоэтики (закон, благодать, пасхальность и др.) остается все же на периферии сети.

Высокую степень связности между собой имеют следующие парные понятия: «смерть» / «воскресение»; «образ» / «символ»; «Бог» / «вера»; «Христос» / «истина», коррелирующие с терминами общей поэтики (роман, творчество, проблема, герой, автор, русский, слово, русский литература, художественный), также имеющими большие значения степени посредничества и, соответственно, большой потенциал сопряжения с другими дискурсами в силу своей универсальности. Эта тенденция к интердискурсивности показательна для всех графовых моделей терминологического тезауруса. С их интерактивными версиями можно ознакомиться на сайте проекта4.

Безусловно, терминологический тезаурус евангельского текста Достоевского предполагает дальнейшую категоризацию ключевых понятий на соответствующих типологических основаниях, но в любом случае «машинный анализ» и «человеческая интерпретация» его функционирования как научного фундамента и важнейшего условия ценностного понимания наследия писателя необходимы для дальнейшего развития современной концепции русской литературы, ее нового прочтения.