Терские казаки-перебежчики в стане противников царской армии в 1840-1850-е гг

Одной из самых ярких и драматических страниц в истории казачества в годы Кавказской войны было бегство казаков в горы, где они вступали в ряды боровшихся против царизма мюридов Шамиля. Несмотря на то, что примеры такого перехода на сторону противника имели место с самого начала Кавказской войны, своего пика они достигли в 1840-е гг., т. е. в период наибольших успехов мюридизма. Так, в 1840 г., в разгар восстания в равнинной Чечне, в горы бежал казак станицы Черв-лённой Зот Чарин. Показательно, что при этом он украл лошадь у начальника станицы – хорунжего Арнаутова, а спустя некоторое время немирные, т. е. признававшие, как и Ча-рин, власть Шамиля, чеченцы украли эту лошадь уже у него и вернули ее прежнему хозяину [22. Д. 31. Л. 11]. Факт возвращения лошади на территорию противника свидетельствует о довольно сложных и неоднозначных отношениях между разделенными линией фронта казаками и горцами. Зот Чарин, как и боль- шинство беглых казаков, стал проводником и активным соучастником в набегах чеченцев на казачьи станицы. Участвовал он и в карательных мероприятиях Шамиля против непокорных горских аулов. За проявленные им преданность и храбрость в боях казак получил из рук Шамиля серебряный орден. В 1842 г. он вместе с тремя другими беглыми казаками и четырьмя чеченцами совершил набег на станицу Наурскую с целью угона скота, но при отступлении попал в плен. Плененный перебежчик был приговорен к расстрелу, приведенному в исполнение 25 февраля 1846 г. [22. Д. 31. Л. 16, 20].

Спустя три дня был расстрелян другой захваченный в плен перебежчик – казак из Черв-лённой Наум Вавилов, также пойманный при набеге, но уже вблизи Амир-Аджи-юрта [Там же. Д. 30. Л. 35]. Инициатором расстрелов попавших в плен дезертиров был лично командующий левым флангом Кавказской линии генерал-майор М.Я. Ольшевский [12, с. 329–330].

Встречались среди беглых и казаки-мусульмане. Так, житель станицы Кизлярской армянин Атуш Хачатрян, вернувшись из плена, показал, что в плен его захватил отряд абреков, которым руководил беглый казак Кизлярского полка Байрам, проявивший в набеге прекрасное знание воинских порядков на кордонной линии и хорошие лидерские качества [22. Д. 27. Л. 16–16 об]. В 1849 г. у станицы Старо-гладковской был убит один из вожаков чеченских абреков бывший казак-инородец станицы Кизлярской Мисирбий Казыханов [14, с. 34].

Некоторые беглые казаки, по той или иной причине покаявшиеся в своем поступке, пытались возвратиться к прежней жизни. Так, в 1844 г. в ходе судебного разбирательства, касавшегося судьбы якобы украденного беглыми казаками Гуляевым и Тимофеем Свитки-ным и «непокорным чеченцем деревни Талы Алхастом» Нестифора Андреева было установлено, что он бежал в горы добровольно. Однако в горах он, по свидетельству находившегося в плену ногайца Максута Джикаева, «начал тужить о родине и не раз плакал», за что его несколько раз ругал другой беглый казак – Корчагин. Видевший это чеченец, по сло-

вам Максута, сжалился над ними и вывел их обоих к мирной деревне Старый Юрт. Несмотря на свое возвращение, Андреев был предан военному суду [22. Д. 28. Л. 23].

Архивные документы не содержат сведений о решении суда по делу Андреева, но имеются материалы о наказании за схожие преступления. Так, казак станицы Калиновской Кондрат Дорошенко, явившийся с гор с повинной, был наказан 501 ударом шпицрутенов и выслан в Сибирь на вечное поселение [Там же. Д. 27. Л. 1, 4]. Впрочем, оговоримся, что Дорошенко бежал в горы, боясь наказания за провинности по службе и дурное поведение, а не по политическим и религиозным причинам.

Дезертиры сражались до последнего, предпочитая смерть плену, потому что они прекрасно осознавали, какая участь их ждала: расстрел или пожизненное пребывание на сибирской каторге. Высоко оценивая боевые качества казаков-перебежчиков, современный исследователь Ю.Ю. Клычников пишет: «Прекрасно ориентируясь в том, как охраняется кордонная линия, не вызывая подозрений у местных жителей, такие ренегаты были наиболее опасным противником для населения порубежья» [13, с. 71].

К числу таких опасных проводников и предводителей горцев относился соратник вышеупомянутого З. Чарина по набегам уроженец станицы Наурской Яков Алпатов. Начиная с 1846 г. он совершал регулярные нападения на казачью линию. Обычно целью его налетов был угон скота. К убийствам Алпатов прибегал крайне редко, нередко отпуская при этом плененных казаков. Известны случаи, когда он похищал красивых девушек для знатных горцев. Такая судьба, например, постигла сестер Пятирублевых, но, выйдя за горцев, они позднее добровольно отказались возвратиться в родной хутор, изредка навещая оставшихся там родителей. Самым знаменитым его достижением в набегах был захват в октябре 1851 г. казенной почты с огромной для того времени суммой в 37 тыс. руб. [28]. В отличие от большинства беглых казаков, Алпатов принял мусульманство и был тверд в новой вере. Попав в плен к верным царю казакам, он отказался перед казнью вернуться в христианство и был в 1856 г. повешен близ станицы Наурской на кургане, прозванном позднее Алпатовым [26, с. 71]. Другой перебежчик Ананий (Андзор) Шушпанов также принял мусульманство и после поимки был сослан в Сибирь [7, с. 128]. Еще одного беглеца червленца М. Корчагина, как и З. Чарина, в горы привела жажда мести начальству [20, с. 169].

В государстве Шамиля казаки-перебежчики обычно служили в кавалерии [11, с. 48]. Им также поручались диверсии (например, взрывы артиллерийских складов) [20, с. 172]. Нередко к беглецам перебирались и их семьи, также втайне покидавшие станицы. На арабской карте Чечни конца 40-х гг. ХIХ в. на левом берегу р. Хулхулау показан ряд домов с припиской: «Это кельи русских, твердых в своей вере» [8, с. 28]. В 1849 г. казак станицы Червлённой Тимофей Янхотов с пятью другими казаками бежал в горы, в Дарго к Шамилю. Их поселили в слободе беглых солдат. Весной 1850 г., получив разрешение, они ушли еще дальше в горы в урочище Ратли, где стали обзаводиться хозяйством. Затем к ним прибыли 3 казака из Червлённой и Щедринской, затем еще 8 казаков и казачек. Они переселились ближе к Дарго, изготавливали кадушки в обмен на чеченскую кукурузу [6, с. 94].

Согласно другому источнику, в 1851 г. «около 20 казаков, с женами и детьми и двумя священниками, пришли в Дарги-Ведено и просили у Шамиля земли, чтобы поселиться. Он указал им место, где б они могли построить дома и церковь» [8, с. 29]. После падения Ведено они были переведены в с. Датуна в обществе Гидатль, близ которого находилась грузинская церковь. Однако в накаленной обстановке тех лет местный наиб не выполнил распоряжений имама об их неприкосновенности, и староверы или разбежались, или были убиты местными жителями [5, с. 93; 10, с. 64].

По архивным данным, подавляющее большинство бежавших в горы казаков были гре-бенцами. Мотивация их бегства могла быть самой различной, но, по нашему мнению, неслучайно то, что большинство беглецов являлись старообрядцами, и их бегство совпало с кратковременной волной репрессивных мер царизма против старообрядцев в Притеречье, организованной кавказским епископом Иеремией [22. Д. 31. Л. 1, 2; 23. Д. 70. Л. 1, 7, 9; 25, с. 178].

В государстве Шамиля перебежчиков ждал радушный прием. Жена пристава при Шамиле М.Н. Чичагова писала о его веротерпимости следующее: «Он дозволял нашим раскольникам, бежавшим в горы, строить новые часовни, поддерживать разбросанные древние храмы, свободно отправлять в них богослужение, не требуя за эти права ни податей, ни повинностей. В окрестностях Ведено существовало несколько раскольничьих скитов» [27, с. 49]. Их основателями были гребенские казаки. Казачий историк начала ХХ в. Г.А. Ткачёв отмечал, что побеги в горы были в описываемый период обычным явлением местной жизни [20, с. 169].

Чтобы снизить градус протестных настроений в старообрядческой среде, царская администрация вывела их из подчинения Кавказской епархии официальной православной церкви и подчинила непосредственно специально подобранному обер-священнику Отдельного Кавказского корпуса [15, с. 12]. Наместник Кавказа, командующий Кавказским корпусом граф М.С. Воронцов полагал, что борьба за старую веру отнимала у казаков много сил и времени и мешала им исправно нести военную службу, участвовать в Кавказской войне. Это мнение разделял и император. В условиях военных действий на Кавказе раздражать и притеснять линейных казаков, боевые заслуги которых были неоспоримы, никто не желал [1, с. 25]. В свою очередь, как отмечает Н.Н. Великая, в целом «старообрядчество на Тереке… не содержало антикрепостнического, антигосударственного, антицерковного заряда…» [4, с. 47]. Получив определенную религиозную автономию, казаки-старообрядцы в своем абсолютном большинстве сохранили лояльность по отношению к правительству.

Среди беглецов были не только старообрядцы, но и потомки от смешанных браков между казаками и представительницами северокавказских народностей. «В дореформенный период, несмотря на боевые действия, часть казаков сохраняла в горах кунаков и родственников, знала их язык, обычаи. В условиях противостояния некоторые из казаков колебались между двумя культурами, демонстрируя признаки маргинальной этнической идентичности» [6, с. 41]. Ниже мы приведем самые яркие примеры подобной идентичности.

Сын казака из Червлённой С. Фролова и кабардинской княжны Таймазовой Мисост (он же Иван) бежал на Кубань и сражался против русской армии [5, с. 97]. Другими словами, метисная прослойка в станицах также демонстрировала «двойственную» идентичность и служила своеобразным передаточным механизмом, звеном, соединяющим северокавказские народы с казачеством. Самым знаменитым беглым казаком-терцем с подобной «двойственной идентичностью», безусловно, был пристав карачаевского народа, бывший всадник охранявшего царя Кавказского лейб-гвардии полуэскадрона, уроженец станицы Наурской Семён Семёнович Атарщиков. Человек удивитель- ной судьбы, он был сыном выданного в аманаты и крещенного в Астрахани чеченца Исмаила (Семёна) и крещеной ногайки Антонины Урусовой и вырос в кумыкском селении Ка-рабудахкент. О своем детстве он сам говорил следующее: «Я невольно сроднился с бытом, нравами и обычаями горцев» [16, с. 255]. Несмотря на покровительство генерала Г.Х. Зас-са и блестящие перспективы в карьере, в октябре 1841 г. он бежал к абадзехам, принял ислам, стал одним из предводителей набегов на казачьи станицы (Хаджрет Магометом) и получил среди адыгов статус первостепенного узденя. По сведениям Ткачёва, значительнейшим успехом Атарщикова был захват секретной почты командующего Кавказским корпусом Нейдгардта, в результате чего был облегчен захват Шамилем ряда укреплений в Дагестане [20, с. 170]. Помимо этого он прославился своей прокламацией к солдатам с призывом к массовому бегству в горы. При этом он обещал беглецам свое покровительство, угрожая обидевшим перебежчиков суровыми штрафами. Судьба Семёна Атарщикова сложилась трагически. В августе 1845 г. он был тяжело ранен и передан властям другим беглым казаком Фомой Головкиным, рассчитывавшим на щедрую награду. Атарщиков погиб, не оправившись от раны, самому Головкину в награде было отказано на том основании, что он уже вознагражден помилованием за дезертирство и не может рассчитывать на большее [21, с. 192–193; 2, с. 239–243]. Биограф С. Атарщи-кова Майкл Ходарковский предполагает, что причины бегства казака крылись в конфликте его горской (чеченской) идентичности с идентичностью русской и нежелании воевать против северокавказских горцев [21, с. 168], с которыми он, несмотря на положение русского офицера, продолжал себя внутренне ассоциировать.

Казаки нередко конфликтовали с квартировавшими в станицах армейцами, которые «закуривали» их хаты, пренебрежительно относились к казачьим традициям, что вызывало сопротивление и побеги в горы. Бежали и те, кто не мог смириться с тем, что казаков били розгами, палками наравне с солдатами [19, с. 172–173]. «Это тех гордых вольных казаков, которые говорили офицеру “ты” и свысока подтрунивали над русскими солдатами» [20, с. 173–174]. Упоминавшийся выше хорунжий Арнаутов, известный садистскими наказаниями провинившихся, внушал одностаничникам такой ужас, что они кланялись уже одному его дому [20, с. 173]. Все эти тяготы подневольной службы отразились в пословице «Служба казачья, а жизнь собачья!» [3, с. 251]. Потому некоторым из казаков бегство в горы казалось меньшим из зол. Когда одного беглого казака после окончания войны спросили о том, зачем он бежал и как ему жилось, он ответил: «Привык дышать свободою, потому и ушел в горы и теперь живу ладно» [17, с. 122].

Сложенная казаками поэма «Исповедь казака Фролова», рассказывающая о судьбе упоминавшегося выше Ивана (Мисоста) Фролова, приводит поэтизированный пример подобной мотивации:

Я жаждал вольности искать, надеждой в том предубежденный, Бежать в Чечню и проживать.

Меня чеченцы там приняли

В наезды всадником лихим, И каждый раз с собою брали На воровство к брегам родным [9, с. 167].

Показательно, что схвачен Фролов был совместными усилиями терского казака и его товарища ногайца [20, с. 176].

Примеры бегства казаков в горы, принятие ими мусульманства, породнение и в последующем слияние с горской средой свидетельствуют об отсутствии между казаками и горцами непреодолимых социокультурных барьеров. Горцы понимали, что казаки во многом люди подневольные и являются орудием военной администрации. При любой возможности Шамиль и его сподвижники старались проводить среди них агитацию в свою пользу, а при ее успехе оказывали казакам-перебежчикам всемерную поддержку. Перебежчики, в свою очередь, служили в качестве проводников, переводчиков, военных специалистов, а также привносили в горскую среду новые ремесленные (например, слесарные) и сельскохозяйственные навыки.