"Тихо льется тихий Дон...": донской контекст поэмы А.А. Ахматовой "Реквием"

Исследователи творчества A.A. Ахматовой неоднократно задавались вопросом, откуда и с какой целью появилась южнорусская река в поэме

** The publication has been supported through realization of the research project of the state assignment SSC RAS, the project № AAAA-A19-119011190182-8.

«Реквием». Э. Герштейн вспоминала: «Анна Андреевна почти все время лежит и, не приподнимаясь даже с подушки, читает мне, почти бормочет новое стихотворение “Тихо льется тихий Дон...”. Мне в голову не приходит, что это будущий “Реквием”. И она еще не помышляет об этом. Я не задумываюсь над тем, почему в ленинградском стихотворении откликнулась река Дон. Только значительно позже, в Москве, спросила Анну Андреевну об этом. Она ответила уклончиво: “Не знаю, может быть, потому, что Лева ездил в экспедицию на Дон?” Она сказала также, что “Тихий Дон” Шолохова был любимым произведением Левы. “А вы не знали?” - удивилась она» [Герштейн 1993, 152].

Казалось бы, ответ дан самой Ахматовой. Однако то ли потому, что она отвечала «уклончиво», то ли потому, что воспоминания Э. Герштейн были восприняты как «беллетризированный рассказ» [Королева 1998, 910], исследователи «Реквиема» предложили другие версии. Так, С.В. Бурдина, неоднократно обращаясь к художественному пространству поэмы, отметила: «географические указатели в буквальном, а не переносном смысле становятся в поэме знаками культуры - “вечными образами” культуры» [Бурдина 2006, 24]. Образ Дона она связывает с биографией О. Мандельштама, с его воронежской ссылкой. В качестве аргумента С.В. Бурдина приводит стихотворение Мандельштама «Пластинкой тоненькой жилета...», «в котором Мандельштам связывал Дон с русской историей» [Бурдина 2006, 24], и посвященное Мандельштаму стихотворение Ахматовой «Воронеж».

Указав на полигенетичность образа Дона в «Реквиеме», С.В. Бурдина, как и Н.В. Королева [Королева 1998, 910] и Св. Коваленко [Коваленко 1998, 397], возводит его к поэме А.С. Пушкина «Кавказский пленник», герой которой прощается с «домом отцов» и «тихим Доном», с русскими историческими песнями [Бурдина], а также вводит в круг своих интерпретаций образы Н. Гумилева и А. Блока [Бурдина 2006, 24; см. также Бурдина 2009]. С судьбой Н. Гумилева, через блоковский контекст, связывает образ Дона в поэме Р. Тименчик [Тименчик 1994, 215].

Не вступая в дискуссию с авторами приведенных точек зрения, предложим все же прислушаться к воспоминаниям Э. Герштейн и словам самой А. Ахматовой и обратим внимание, что стихотворение (или глава поэмы) «Тихо льется тихий Дон...» написано в связи со вторым арестом Льва Гумилева 10 марта 1938 г. Как нам кажется, именно судьба сына - не только арест, но и факты его биографии, род его занятий - стала ближайшим контекстом стихотворения.

В первую очередь, на это указывает жанр - колыбельная. Ахматова не следует строго жанровому канону таких песен, например, в стихотворении отсутствует обращение к ребенку, традиционные образы животных и мифологических существ (Сон, Дрема и пр.) Это дало основание С.В. Бурдиной полагать, что песня близка к плачу [Бурдина]. Однако исследователи фольклорных колыбельных говорят, что среди них есть песни, рассказывающие о мире матери, ее заботах и переживаниях. О.И. Капица назвала их «лирикой материнства» [Капица 1972; см. также Литвин 1972].

Колыбельные песни наряду с утилитарно-бытовой функцией имели и магическую, охранительную. Они связаны с погребальной обрядностью [Мартынова 1974], но мотивы смерти в них имеют значение оберега и призваны обмануть злых существ, причиняющих ребенку боль, болезни и саму смерть [Мадлевская 2006]. Стихотворение А. Ахматовой воспроизводит эту «материнскую» линию колыбельных и обращено к испытывающему страдания сыну.

Есть в колыбельной деталь, которая не привлекла внимание комментаторов: «месяц в шапке набекрень». Месяц - образ, часто встречающийся в поэзии. Есть он и в стихотворениях Н.С. Гумилева: «месяц закачался и поблек» («Заклинание»), «только над городом месяц двурогий» («Возвращение Одиссея»), «двадцать раз обновлялся месяц» («Занзибарские девушки»), «все вы - дочери месяца» («Кха»), «лишь месяц любопытный к ней в окно» («Дездемона») и т.д. Можно счесть месяц в стихотворении Ахматовой отсылкой к творчеству Н.С. Гумилева.

Месяц есть и в стихотворениях Л.Н. Гумилева, поэзия которого, объединившая художественные принципы обоих родителей, еще ждет своего исследователя: «красный месяц играет агавой», «на ступеньках пыльных с лампой месяц» («Петербург»), «отблеск весеннего месяца» («Мадригалы») и др. [Гумилев 2002 а, 380, 381, 388]. Вместе с многочисленными «месяцами» Ахматовой «месяцы» мужа, который «в могиле», и сына, который «в тюрьме», не просто образуют поэтическую «семью», но придают стихотворению «Тихо льется тихий Дон...» особый драматический накал.

Но месяц в ахматовской поэме необычный - «в шапке набекрень». Может показаться, что это просто фантастический, детский образ. Однако всех знакомых с казачьей культурой он отсылает к конкретным историко-культурным реалиям. Во-первых, в казачьем фольклоре отмечено особое почитание месяца, а нарождающийся месяц казаки называли «молодиком» [Рыблова 2006, 8], что корреспондирует с «детской» темой колыбельной. Во-вторых, казаков отличает особая манера носить шапки - набекрень. Это зафиксировано в казачьих народных и авторских песнях:

Карабинер ладно шутит,

Сдвинет шапку набекрень...

[Песни казаков Кубани 1966, 101].

А мой милый расхороший, Расхороший распригожий У него ли хуражачка, Хуражачка на бочечек.

[Листопадов 1953, 168].

Живо сабли на ремень, Фураженьки набекрень

И на бой, как на пир, поскакали... [Аркин 1999, 89].

Шапку сдвину набекрень, За спину - винтовку... [Солдатские военные песни... 1916, 52].

«Черна шапка набекрени» и у пушкинского казака («Казак»), На мотив казачьей шапки набекрень, неоднократно встречающийся в донском фольклоре, обратила внимание донской этнограф М.А. Рыблова [Рыблова 2006].

Откуда в колыбельной казачья шапка? При чем здесь вообще казаки? Вернемся к словам самой Ахматовой: «Лева ездил в экспедицию на Дон». Действительно, в 1935 г. Л.Н. Гумилев участвовал в археологической экспедиции в бассейне реки Маныч - притока Дона. А в 1936 г. в раскопках хазарского городища Саркел. Обе экспедиции возглавлял М.И. Артамонов, известный археолог и историк, в будущем директор Государственного Эрмитажа. Л.Н. Гумилев попал в состав участников по его рекомендации. Манычская экспедиция М.И. Артамонова была вызвана необходимостью обследовать территорию, на которой через несколько лет должно было начаться масштабное строительство Волго-Донского канала, где будут работать более ста тысяч советских заключенных, в том числе - политических [Свечникова 2009]. Саркельская - с необходимостью раскопок почти уже утраченного хазарского и древнерусского памятника. Эти экспедиции «были для Л.Н. уроками жизни, общения, понимания огромности и разнообразия страны ... отрешением от Ленинграда - недоброго и все-таки любимого; они позволяли вдохнуть свежего воздуха, забыть об унижениях и опасностях “нормальной” жизни, вольно пожить “в среде дикарей”...» [Лавров 2007].

М.И. Артамонов утверждал, что хазары - это не кочевники, как принято было думать, а население империи, охватывающей обширные территории на юго-востоке Европы и по значению сравнимой с Византией. Он доказал, что Левобережное Цимлянское городище - это хазарская крепость Саркел, точнее - ее развалины. Результаты этих изысканий были опубликованы М.И. Артамоновым в книгах «Средневековые поселения на Нижнем Дону» (1935), «Очерки древнейшей истории хазар» (1936) и «История хазар» (1962). Последняя книга вышла под редакцией и с примечаниями Л.Н. Гумилева.

Именно благодаря сотрудничеству с М.И. Артамоновым и его влиянию Л.Н. Гумилев еще студентом заинтересовался хазарами и «в 1938-м в тюремной камере читал лекцию не о тюрках или монголах, а именно о хазарах» [Беляков 2013].

В «Истории хазар» впервые в связи с хазарами и их окружением упоминались казаки: «Болгары оставляли на голове пучок длинных волос, который иногда заплетали в косу Такой пучок на бритой голове, как из- вестно, носил русский князь Святослав, а позже им щеголяли украинские казаки (“оселедец”)» [Артамонов 2001, 219].

«Казачью» тему продолжил Л.Н. Гумилев в книге «Открытие Хазарин», написанной по итогам его экспедиции на поиски столицы Хазарского каганата - Итиля и изданной впервые в 1966 г. Инициировал экспедицию М.И. Артамонов. Книга содержит посвящение «моему дорогому учителю и другу Михаилу Илларионовичу Артамонову» [Гумилев 2002b, 45].

В этой книге Л.Н. Гумилев прямо связал казаков с хазарами. Он полагал, что часть гребенских казаков, живущих до сих пор «около развалин древнего Семендера, <.. .> распространилась в IX в. на Нижний Дон <.. .> и стала известна под названием “бродники”» [Гумилев 2002 Ь, 234]. И далее о бродниках: «Бродники - народ русско-хазарского происхождения, наследники древних хазар <...> С XVI в. потомки бродников называются тюркским словом - казаки. Принято думать, что казаки - это русские крестьяне, бежавшие на Дон от ужасов опричнины. И, верно, значительная часть казаков образовалась именно таким способом. Но беглецы, приходя на Дон, попадали не в пустыню. <...> Очевидно, на Дону имелись места, где пришелец мог спокойно привыкнуть к новым условиям и новому образу жизни. Это значит, что с XIII по XVI вв. там жили потомки бродников, воевавшие со степью и нуждавшиеся в пополнении» [Гумилев 2002b, 179-180].

Не пришла ли эта мысль в голову Л.Н. Гумилеву еще после саркель-ской экспедиции 1936 г? Не о хазарах-бродниках-казаках ли писал в 1937 г. Н.Н. Пунин: «Лева ничего; опять в исторической стихии, открыл какой-то новый народ» [цит. по: Черных 2016, 360]? И не потому ли в стихотворении Ахматовой 1938 года появляется совершенно «казачий» образ - «месяц в шапке набекрень»?

Примечательно, что Ахматова еще раз вернется к «казачьей» теме в 1946 г. в стихотворении «Со шпаной в канавке...»:

Под утренним туманом Над Москвой-рекой, С батькой-атаманом В петельке тугой, -Я была со всеми, С этими и теми, А теперь осталась Я сама с собой...

[Ахматова 1999, 125].

«Батька-атаман» - это атаман ГМ. Семенов, забайкальский казак, активный противник советской власти. В 1921 г. он эмигрировал в Японию, а в 1945 г. после победы советских войск над Японией был арестован и в 1946 г. повешен.

Финальные строки этого стихотворения - «я сама с собой» - перекли-

каются с колыбельной: «эта женщина одна». Но есть в нем мысль, которая заставляет еще раз обратиться к воспоминаниям Э. Герштейн и словам Ахматовой о «Тихом Доне» - «любимом произведении Левы». Однако и здесь, как в случае с экспедициями Л.Н. Гумилева, связь не прямая. Возможно, поэтому М. Белянчикова категорически утверждала: «“тихий Дон” ... не символ грандиозного по своим масштабам уничтожения народов на Дону, а ... некая предметная деталь, не несущая, так же, как и “желтый месяц”, смысловой нагрузки» [Белянчикова 1989, 159]. Отрицает связь «тихого Дона» поэмы с романом М.А. Шолохова и О.А. Лекманов в видеолекции о «Реквиеме». И только С.А. Васильев, автор статьи «Ахматова» в «Шолоховской энциклопедии», заметил, что стихотворение Ахматовой ассоциативно связано с романом Шолохова [Васильев 2012, 60]. К сожалению, объем словарной статьи не позволил автору развить эту мысль.

Трудно согласиться с исследователями, категорически отвергающими шолоховские ассоциации стихотворения Ахматовой. «Тихий Дон» - это повествование об «этих и тех», об их разобщении, противостоянии, о войне против своего народа, о великом разделе, как его назвал Шолохов. И показан этот раздел на примере судьбы донского казачества. Но это и «судьба ахматовской поэзии в эпоху, разделившую нацию на два стана, в каждом из которых жили ее стихи» [Тименчик 1989]. Неслучайно «шапка набекрень» отзовется в другом стихотворении поэмы, части VIII «К смерти», «верхом шапки голубой» - форменной фуражкой сотрудников НКВД.

Шолоховский «сюжет» в колыбельной продолжился в судьбе Ахматовой. В 1940 г. Шолохов выставил на Сталинскую премию сборник ее стихов «Из шести книг»: «Его поддержали А.Н. Толстой и Немирович-Данченко <.. .> Пошли доносы и все, что полагается в таких случаях: “Из шести книг” была запрещена и выброшена из книжных лавок и библиотек» [Ахматова 2001, 196].

В 1949 г. Л.Н. Гумилев был вновь арестован. Ахматова сразу же стала за него хлопотать, писала Сталину, чуть сама не подверглась аресту. В 1954 г. она написала письмо Ворошилову, Председателю Верховного Совета СССР, с просьбой о помощи [Чуковская 2007, 93]. Однако, как известно, получила отказ. По словам Э. Герштейн, «с тех пор Анна Андреевна прониклась убеждением, что подавать ходатайство от своего имени ей не следует» [Герштейн 1989, 59].

Вероятно, поэтому в 1955 г. Ахматова обратилась к Шолохову: «Ардову удалось узнать номер телефона московской квартиры Шолохова, и, когда он приехал летом из своей станицы, Ахматова позвонила ему, получила приглашение и была принята с почетом. Раза два после этого Анна Андреевна звонила Шолохову в назначенное время и получала ответ: “проверяют”, “подняли дело” и т.п. Затем Шолохов уехал» [Герштейн 1989, 59]. Л.К. Чуковская вспоминала рассказ Ахматовой о ее свидании с Шолоховым «по поводу Левы»: «Он был совершенно пьян <.. .> Но я должна быть ему благодарна, он твердо помнил две вещи: что я хорошая и что он мне действительно обещал. И обещанное он исполнил, хотя, с пьяных глаз, перепутал все, что мог» [Чуковская 2007, 170-171]. В дальнейшем отношение Ахматовой к Шолохову вряд ли можно назвать положительным. Но это тема отдельного разговора.

Хлопотали за Л.Н. Гумилева и Н.Я. Мандельштам, и А.А. Сурков, и Н.И. Конрад, и М.И. Артамонов и др. Наконец, в мае 1956 г. Л.Н. Гумилев был освобожден.

Известно, что А.И. Солженицын, которому Ахматова прочитала «Реквием», сказал: «Это была трагедия народа, а у вас только трагедия матери и сына» [Роскина 1980, 53]. На самом деле, сплелись в узел экспедиции Л.Н. Гумилева, его аресты, «новый народ», «любимое произведение», М. Шолохов - и судьба матери и ее поэмы «Реквием». Благодаря историческим и литературным аллюзиям, пространственно-временные границы колыбельной раздвигаются от Ленинграда до Дона, от революции и Гражданской войны до сталинских репрессий. Даже одно небольшое стихотворение поэмы, колыбельная, которая, по определению, должна быть глубоко личной, показывает, как лирика Ахматовой превращается в эпос, в рассказ о судьбах народа и отдельных людей как его части.