Тимур Кибиров на фоне Булата Окуджавы

«Отношение к Окуджаве тех моих товарищей, что чуть помоложе, мне непонятно», - признался однажды многолетний соучастник Кибирова по группе «Альманах» Михаил Айзенберг1. «Одномерным, нерассуждающе односторонним» называет отношение младшего поэта к Окуджаве вообще-то благоволящий к творчеству Кибирова Н.А. Богомолов2.

Привести примеры кибировской односторонности и немножко порассуждать о ее причинах мы и попытаемся в нижеследующей заметке.

Начать, по-видимому, стоит с того, что Окуджава для Кибирова - явление не только и, кажется, не столько советского периода русской поэзии, сколько самой советской жизни, энциклопедию которой Кибиров прилежно и с ненавистью составлял в своих вещах второй половины 1980-х гг.

Недаром в кибировском стихотворении 1988 г. («О доблести, о подвигах, о славе...») в одном перечислительном ряду предлагается поговорить «о Лигачеве иль об Окуджаве». Поэтому же Кибиров не забыл упомянуть об окуджавских песнях в своем описании типового время препровождения «хороших» советских студентов (здесь и далее курсив в цитатах везде мой. - о.л.у.

На первой картошке с Наташей

Угловой он начал дружить, в общаге и в агитбригаде, на лекциях. Так бы и жить им вместе - ходить по театрам и петь Окуджаву. Увы!

Судьба обещала им счастье и долгие годы любви.

(«Баллада об Андрюше Петрове», 1988)

Со сходными целями цитата из Окуджавы инкрустирована в мысленный монолог типовой советской «хорошей» и «прогрессивной» учительницы, не справляющейся с «бездуховными» подопечными:

Но они ничего, ничего не хотят! И глумятся, несчастные панки.

Где ж надежды оркестрик? Где гул канонад?

Бригантина, Каховка, Тачанка?

(«5 новом, мамой подаренном зимнем пальто...», 1988)

Возможный визуальный источник этого фрагмента - фильм Динары Асановой «Ключ без права передачи» (1976), где как раз «хорошая» «оппозиционная» учительница вместе со своими учениками поет песню Окуджавы «Давайте восклицать...» и где в кадре появляется сам автор песни.

Обратим внимание на то, что цитата из Окуджавы возникает у Кибирова в обрамлении отсылок к пропагандистским и романтическим советским песням, часть которых прямо предсказывают окуджавскую поэтику. Это «Песня о барабанщике» («Мы шли под грохот канонады...») в вольном переводе с немецкого Михаила Светлова, его же «Каховка», «Бригантина поднимает паруса...» Павла Когана и «Тачанка-ростовчанка...» Михаила Рудермана3.

В других кибировских произведениях этого периода, например, в его поэме «Лесная школа» (1986), цитаты из Окуджавы тоже окружены строками из нарочито советских, а порою - откровенно пропагандистских текстов:

Возле самой границы, ты видишь овраг!

Там скрывается бешеный враг -либо я, либо ты, либо сам Пентагон! О, зеленые крылья погон'.

И (в соседстве с отсылкой к популярной в начале шестидесятых годов песне «Письмо на Усть-Илим», а также к Эдгару По):

Мама, мама, дежурю я по февралю, В Усть-Илиме пою: Улялюм!⁴

Вполне закономерно, что самым цитируемым в стихах младшего поэта окуджавским текстом стала его «Песенка о комсомольской богине», вероятно, представлявшаяся Кибирову наиболее выразительным образцом наивности, сервильности и вызывающего безбожия шестидесятников («И никаких богов в помине»). Ернические цитаты из этой песни отыскиваются в кибировском стихотворении «Любовь, комсомол и весна» (1988):

Она в кожанке старой, в кумачовой косынке, но привычно потянулись девические пальцы к кобуре..., а также в длинном послании Кибирова «Л.С. Рубинштейну» (1988):

Ух и добрые мы люди!

Кто ж помянет о былом -глазки вон тому иуде!.. Впрочем, это о другом...

в соседстве с иронической цитатой из широко известной и тоже программно «безбожной» окуджавской песни («К черту сказки о богах!»):

Не пропойцы мы, и вовсе не причем маркиз де Сад! Просто мы под сердцем носим то, что носят в Госиздат'.

Цитатами из «Песенки о комсомольской богине» прослоена и отпевающая советскую эпоху поэма Кибирова «Сквозь прощальные слезы» (1987). Сначала отзвук этой песни слышится во вступлении к поэме:

Пахнет булочной там, за углом.

Сравним у Окуджавы: «Науглу, у старой булочной...». X затем «Песенка о комсомольской богине» несколько раз цитируется в самой поэме. В первый раз - встык с реминисценцией из окуджавского же «Сентиментального марша» (и с русским текстом «Марсельезы»):

Гнусных идолов сталинских скинем, Кровь и прах с наших ног отряхнем. Только о комсомольской богине Спой мне - ах, это, брат о другом. Все равно мы умрем на гражданской -Трынь да брынь - на гражданской умрем. На венгерской, на пражской, душманской... До свиданья, родимый райком!

А потом снова, в этой же главе поэмы:

Спой же песню, стиляжка дурная, В брючках-дудочках, с конским хвостом, Ты в душе-то ведь точно такая, Спой мне - ах, это, брат о другом.

Развернутый итог своим претензиям к Окуджаве Кибиров с почти публицистическим пылом подвел в послании «Художнику Семену Файби-совичу» (1988), воспользовавшись цитатами из окуджавской песни «На фоне Пушкина снимается семейство...»:

И никуда нам, приятель, не деться.

Обречены мы на вечное детство, на золотушное вечное детство! Как обаятельны - мямлит поэт -все наши глупости, даже злодейства... Как обаятелен душка-поэт!

Зря только Пушкина выбрал он фоном! Лучше бы Берию, лучше бы зону, Брежнева в Хельсинки, вора в законе! Вот на таком-то вот, лапушка, фоне мы обаятельны 70 лет!

А в своем длинном послании «Летние размышления о судьбах изящной словесности» (1992) Кибиров издевательски намекнул на историческую нестыковку воспевания Окуджавой «комиссаров в пыльных шлемах» в одном тексте и «кавалергарда», чей «век не долог», в другом. Автор послания сконструировал название некоего исторического романа из ключевых фрагментов двух знаменитых песен Окуджавы - уже упомянутого выше «Сентиментального марша» и «Песенки о кавалергарде»:

Кавалергард на той единственной гражданской.

Судя по глумливому продолжению окуджавской строки «Каждый слышит, как он дышит» в стихотворении Кибирова «Центон» (1999), его отношение к старшему поэту и после смерти Окуджавы ни на йоту не улучшилось.

Здесь, нужно заметить, что нелюбовь к творчеству автора «Союза друзей» и «Путешествия дилетантов» Кибиров разделяет, как минимум, с двумя своими поэтическими товарищами.

Один из них, Сергей Гандлевский, еще в 1980 г, в стихотворении «Вот наша улица, допустим...» набросал такой групповой портрет московской интеллигенции этой эпохи:

Мы здесь росли и превратились В угрюмых дядь и глупых теть. Скучали, малость развратились -Вот наша улица, Господь.

Здесь с окуджававской пластинкой, Староарбатскою грустинкой Годами прячут шиш в карман, Испепеляют, как древлян, Свои дурацкие надежды.

С детьми играют в города -Чита, Сучан, Караганда.

Ветшают лица и одежды. Бездельничают рыбаки У мертвой Яузы-реки.

Второй поэт, Михаил Кукин, в интервью Леониду Костюкову практически пересказал своими словами цитировавшийся чуть выше фрагмент кибировского послания «Художнику Семену Файбисовичу»: Окуджава, заметил он, «как говорят в народе, подкузьмил... очень многим. Потому что в чем-то отвлек, развлек, как-то смягчил, приглушил трагизм XX века. И, скажем, чтение воспоминаний Надежды Яковлевны Мандельштам, чтение стихов самого Мандельштама, особенно поздних, чтение Бродского, чтение Венечки Ерофеева, - оно шло вразрез со стихами о Наталье и гусаре, который в нее влюблен. Вот для меня лично - шло вразрез. Причем не просто вразрез, “это такая эстетика, а это другая эстетика”. Я все-таки могу сказать, наверное, даже жестче - я видел в этом фальшь и ложь»5.

Как видим, Гандлевский, Кибиров и Кукин сходно высказались о роли Булата Окуджавы в советской послевоенной истории и в истории самосознания советской интеллигенции 1960-х - начала 1990-х гг. Все три поэта чрезвычайно скептически отнеслись к той миссии, которую вольно или невольно взвалил на свои плечи поздний Окуджава. В отличие от «сверхдемократических» Рождественского, Евтушенко, Высоцкого, Визбора и других шестидесятников, автор «Виноградной косточки» чем дальше, тем больше ассоциировался для многих и многих читателей и слушателей с чем-то навсегда уходящим, утонченным, благородным, дворянским, словом, с персонажами своих собственных романов и романсов...

Наши поэты в пластичности Окуджавы обидно усмотрели гибкость -и вашим, и нашим («Кавалергард на той единственной гражданской»), а в прославленном окуджавском «арбатстве»-«дворянстве» - конформистскую и вместе с тем претенциозную попытку обелить эту режимную московскую улицу. Именно аристократизм арбатского разлива стал для них самой яркой отличительной приметой поэзии и прозы Окуджавы.

Ответил ли старший поэт на претензии младших? Как кажется, ответил в стихотворении «К потомкам», датированным 1995 г. и опубликованным в первом номере «Знамени» за 1997 г:

Вы размашетесь крылами - все как надо, что ни взмах, разноцветные ворота к храмам раскрывая.

Мы ж исчезнем так банально со слезами на глазах. Будет вам над чем смеяться, недоумевая.

И не то чтобы случайно: мол, ошиблись в тесноте, а намеренно, надменно, как приговорили: мол, не стоит оправданий, мол, другие вы, не те... Мы не те? Да вы-то те ли? Те ли? Да и вы ли? А на рубище елейном, а на праведных шелках — кровь и ложь, всё наше с вами - то плаха, то пашня... Нам бы с песней в чисто поле - да оружие в руках! Нам обняться бы навеки - да в обнимку страшно!

Это стихотворение очевидным образом, хотя и полемически ориентировано на «Думу» Лермонтова с ее горьким финалом:

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом, Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом.

Очень важным представляется то обстоятельство, что в двух последних строках стихотворения Окуджава ненавязчиво воспользовался тремя едва ли не важнейшими символами своей поэзии: песня, война, братские объятья.

В заключение специально оговорим, что мы отнюдь не собираемся брать на себя комическую роль нравственного арбитра в уже отошедшей в историю полемике - это не дело филолога. Свою скромную задачу автор видел лишь в том, чтобы уловить и коротко описать определенный и существенный оттенок в восприятии личности и творчества одной из ключевых фигур истории литературы советского времени.

• ²    Богомолов H.A. «Пласт Галича» в поэзии Тимура Кибирова // Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова: Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 492.

Bogomolov N.A. «Plast Galicha» v poezii Timura Kibirova // Bogomolov N.A. Ot Pushkina do Kibirova: Stat’i о russkoy literature, preimushchestvenno о poezii. Moscow, 2004. P. 492.

• ³    Чудакова M.O. Возвращение лирики: Булат Окуджава // Чудакова М.О. Новые работы. 2003-2006. М., 2007.

Chudakova М.О. Vozvrashchenie liriki: Bulat Okudzhava // Chudakova M.O. Novye raboty. 2003-2006. Moscow, 2007.

• ⁴ Кибиров Т.Ю., ФалъковскийИ.Л. Утраченные аллюзии. Опыт авторизованного комментария к поэме «Лесная школа» // Philologica. 1987. № 4.

Kibirov TYu., Fal'kovskiy I.L. Utrachennye allyuzii. Opyt avtorizovannogo kommentariya k poeme «Lesnaya shkola» // Philologica. 1987. № 4.

• ⁵    Михаил Кукин: «Я не пишу, потому что оно молчит» // Полит.ру. 2010. 17 марта. URL: http://www.polit.ru/analytics/2010/03/17/nt201_kukin.html (дата обращения 18.12.2014).

Mikhail Kukin: «Ya ne pishu, potomu chto ono molchit» // 2010. March 17. URL: (accessed: 18.12.2014).