Толковать нельзя интерпретировать

DOI:

Любая наука рано или поздно проходит переломные этапы своего развития, когда ключевые понятия, уже прошедшие «огонь, воду и медные трубы», начинают подвергаться новому переосмыслению. Такая непростая историческая судьба постигла важнейшие в отечественной юриспруденции понятия толкования и интерпретации права. В современной юридической литературе нарастает тенденция, связанная с отказом от понятия толкования и стремлением к его поглощению и унификации использования как «интерпретации». Настоящая статья представляет собой полемический отклик на статью Е.М. Терехова, опубликованную в журнале «Legal Concept = Правовая парадигма» № 1 за 2018 год. В связи с тем, что некоторые аспекты этой темы освещались автором в монографиях и ряде публикаций по вопросам толкования права и смысла права, автор посчитал необходимым принять участие в актуальной терминологической дискуссии по этой проблеме.

Этимологические и семантические аспекты эволюции терминов «толкование» и «интерпретация»

Исходя из семантических оснований, русский термин «толкование» и латинский «интерпретация» являются синонимичными. Этимологически же термин «толкование» в русском языке означал действие, производное от существительного «толк»: 1) искать пользу, выгоду, прок в бытовых вопросах; 2) осмыслить, дать разумное объяснение, понимание чему-либо имеющемуся [7, с. 411–412]. Латинский термин «интерпретация» (по одной из версий) уходит корнями в исполнение судебных и военно-административных управленческих функций преторов, которые через издание эдиктов приспосабливали древнейшее право Законов ХІІ таблиц (jus quiritium) к изменяющимся условиям жизни римского рабовладельческого общества. Наряду с нормами единого для римских жителей цивильного права (jus civile), такая совместная деятельность преторов (inter) способствовала формированию новых дополнительных источников права: «преторского права» (jus praetorium) и «права народов» (jus gentium), в результате чего была исторически именована как «интерпретация» [9, с. 155–156].

В дореволюционном русском правоведении поддерживалась отечественная языковая и культурная традиция использования термина «толкование», в основном сохранившаяся в советское время. Однако поскольку в советский период развития юридической науки считалось, что толкование не создает новый смысл права, наличие в правотворческой деятельности элементов конструктивной смысловой новизны замещалось термином «конкретизация» [23, с. 5]. При этом понятие интерпретации как бы ушло «в тень» и воспринималось на уровне доктринального правосознания как синоним толкования.

Философско-мировоззренческие предпосылки разграничения терминов «толкование» и «интерпретация» в отечественной литературе

Можно назвать две наиболее общие причины роста познавательного интереса к интерпретации.

• 1.    С 90-х гг. ХХ в. в российское научное пространство «хлынул» поток публикаций из западной философии и общественных наук, в которых широко применялся термин «интерпретация». В исследованиях по семиотике, герменевтике, феноменологической и коммуникативной теориях с помощью этого термина описываются интеллектуальные приемы, направленные на понимание самых разнообразных текстов и внеязыковых (невербальных) феноменов: жестов, ритуалов, поведения и т. д., анализируются внутренний психический мир субъектов права и проблемы их взаимодействия в общем смысловом пространстве (дискурсе). Это не могло не сказаться на качестве научных изысканий в отечественном праве, стимулировав «интерпретационный» вектор работ и по вопросам плюрализма право-понимания, и по прикладным аспектам теории права. Отдельные ученые с разными целями активно вводят в оборот термин «интерпретация» [2; 3; 12; 13; 22 и др.]. Однако они понимают интерпретацию и в узком значении – как толкование «имеющегося» смысла права, и в широком значении – как процесс познания права в режиме определенного плюрализма или актуальности, динамики понимания этого смысла. В этом, на наш взгляд, и состоит основной «камень преткновения» в научной дискуссии между сторонниками «толкования» или «интерпретации».

• 2.    В отечественном праве затянулась на несколько десятилетий теоретическая дискуссия о соотношении толкования и конкретизации права. Современное знание многоаспектно, разнородно и является дискуссионным. Из-за этого попытки описать эти понятия в четких лаконичных определениях формальной логики чаще всего завершаются неудачей. И это связано с тем, что отсутствует однозначная понятийная матрица их обобщения, не имеется ясных критериев оценки этих феноменов, а выделяемые при этом большинством специалистов основные параметры сходства и различия толкования и конкретизации права имеют исходное спорное и недостаточно конкретное содержание.

Думается, что наделение «интерпретации» какими-либо универсальными свойствами «смыслопорождения», «внесения элементов нормативной новизны» и т. п. не отвечает семантическому потенциалу русского слова «толкование» – «искать смысл». Этот взгляд является результатом заимствования из иностранной, прежде всего американской, доктрины толкования, где противоречие между текстуализмом (буквой закона) и оригинализ-мом (намерениями законодателя) преодолевается динамическим способом толкования, в качестве аналога которого и подразумевается использовать термин «интерпретация» в российском праве. Но это производится без учета российских традиций правопонимания, правовой культуры и менталитета. Более того, в отечественной доктрине существует самостоятельный путь решения проблемы, когда расхождение между текстом и смыслом нормы разрешается с помощью соответствующих приемов толкования права по объему: расширительного или ограничительного [5, с. 106–132].

При оценке герменевтических аспектов правовой интерпретации необходимо различать, по справедливому замечанию Р.А. Ромашова, «герменевтику как метатеорию или метафилософию права», – и с этим вполне можно согласиться как с интерпретацией права на уровне правопонимания, – и «герменевтику как систему конкретных формально-юридических приемов анализа правового текста», которые на уровне законодательства и юридической практики не могут выходить за пределы традиционного толкования [20, с. 87].

Между тем выход из затруднительного положения, в котором оказалась теория права, многим ученым и юристам-практикам видится в своеобразной «реанимации» понятия интерпретации права как исторического проекта, в котором запрограммирована сама возможность операций с правовыми смыслами. В подтверждение сказанного интерпретация понимается как «установление воли законодателя, а также языковой анализ юридического текста с учетом историко-политических условий создания и действия нормы» [16, с. 68], «раскрытие содержания правового текста с выведением из него юридических конструкций» [21, с. 726], «разворачивание нормы права в действительности без изменения ее текста» [14, с. 559] и т. д.

На наш взгляд, во всех названных случаях под единым термином «интерпретация» фактически отождествляются два разных понятия – «толкование» и «конкретизация». Дело в том, что исходным пунктом смысло-образования в праве всегда является толкование, дополняемое в дальнейшей практике с помощью усмотрения, аналогии, субсидиарного правоприменения и других правовых средств. Они усиливают или ослабляют регулятивный потенциал толкования и, действуя в сочетании с ним и друг с другом, вызывают эффект состоявшейся конкретизации-«ак-туализации» во времени, которая и приводит к модификации существующего или конструированию нового смысла действующего законодательства. Следовательно, объединение столь сложных и разнородных операций в рамках понятия «интерпретация» значительно нивелирует специфику последних и создает предпосылки для их рассмотрения в качестве своеобразных «придатков» или видов интерпретации, что по отношению к этому технико-юридическому инструментарию было бы несправедливо.

В этой связи следует скептически отнестись к позиции Е.М. Терехова, который различает правоинтерпретационную деятельность и толкование права вообще и Верховного суда Российской Федерации в частности. Различие между этими терминами строится, на наш взгляд, не в соответствии с правовым статусом субъекта толкования или его юридическими последствиями (официальное и неофициальное), а состоит в том, что динамизм мышления интерпретатора не всегда тождественен динамизму результатов его деятельности. Поэтому так нелегко порой бывает заключить, чем мы занимаемся в процессе познания смысла права: мы толкуем право или мы его интерпретируем.

Если динамизм мышления не выходит, по меткому выражению А.С. Пиголкина, «за пределы сознания интерпретатора» [15, с. 8–9], то интерпретация – это творческий аспект процесса толкования права, реализующий идею автономии и свободы суждений интерпретатора по уяснению смысла правовых велений, но в определенных пределах: пока они не формализуются в виде разъяснения и не получают внешнее выражение в соответствующем акте толкования [4, с. 453]. Интерпретация в этом случае полностью охватывается понятием толкования права.

Если же динамический компонент выходит за пределы мышления, то он объективируется в результатах практической деятельности интерпретатора, которые могут характеризоваться сравнительной новизной (абсолютной или относительной). При относительной новизне результатов, например, интерпретатор мог стремиться к совпадению текстуальной формулировки и действительного смысла нормативного предписания. Интерпретация в данной ситуации представляет собой сам процесс толкования права по объему. При наличии абсолютной смысловой новизны в понимании содержания действующего предписания такая деятельность выходит за пределы понятия толкования, но в отличие от значения, придаваемого ему в зарубежных исследованиях, является уже не «интерпретацией», а «смыслообразованием», в рамках которого совместное использование толкования и других правовых инструментов чаще всего приводит не только к обновлению, но и к созданию новых юридических смыслов.

Теоретико-методологические основания использования термина «интерпретация» в зарубежной литературе

Современные взгляды на соотношение толкования и интерпретации формируются на пересечении философских, политических и конституционно-правовых проблем. В частности, идеи представителей зарубежной герменевтики можно оценить в контексте соответствующих типов научной рациональности: классики, неклассики и постнеклассики [24, с. 35; 11, с. 17, 24].

Например, итальянский юрист и философ Э. Бетти придерживался классического подхода к толкованию, согласно которому внутренние намерения законодателя как автора всегда находят внешнее выражение в юриди- ческом тексте закона. Это поле преимущественно психологической, субъективно ориентированной интерпретации, где автор выделил четыре основополагающих принципа (канона) герменевтической интерпретации: во-первых, «автономия объекта интерпретации», во-вторых, «целостность или смысловая связность этого объекта», в-третьих, канон «актуальности понимания» и, наконец, в-четвертых, принцип «смыслового соответствия или смысловой адекватности понимания» [1, с. 22–27, 29, 32, 33, 40, 117–119].

В отличие от Э. Бетти, Г.Х. Гадамер разделял неклассические представления о толковании, в соответствии с которыми не важно, что хотел сказать автор (законодатель), главное – то, что написано в самом тексте закона и что нам говорят об этом языковые знаки и символы («объективный смысл текста» или «объективная воля закона»). «...Мы можем считать общим для всех форм герменевтики следующее: подлежащий пониманию текст обретает конкретность и завершенность лишь в истолковании, и тем не менее это последнее крепко держится за смысл самого текста» [6, с. 391].

Неклассическая позиция П. Рикера характеризуется дуализмом. Он различал «толкование» по отношению к языку как «закрытому универсуму знаков, соотносящихся друг с другом значениями (тексту)», и «интерпретацию» бытия человека и его сознания, которые он воспринимал как «открытый универсум, работающий в режиме раскрытия смыслов» и подлежащий уже неограниченной трактовке [19, с. 104].

Постнеклассический или постмодернистский подход к толкованию окончательно смещает его целевые ориентиры с автора и самого текста на интерпретатора (читателя). Отказ от идеи обусловленности интерпретации каким-либо критерием правильности или адекватности, то есть отсутствие «нормы» интерпретации, и отсутствие первоначальной структурной упорядоченности познавательной информации в сознании интерпретатора означают, что процесс интерпретации – это создание каждый раз нового текста с новым смыслом. Об этом свидетельствует терминологический аппарат исследований: «децентриро-ванное смысловое поле», «означивающая про- дуктивность» и «значащая структура» и пр. [8, с. 354; 10, с. 294].

Вместе с тем в юридических отношениях центр часто необходим, чтобы люди могли договариваться, например, об общем понимании тех или иных ценностных идей в судебной практике. И, перефразируя старую мудрость, жить в определенном социально-историческом контексте действия права и быть свободным от этого контекста в процессе толкования права невозможно. Именно в этом ключе в современном российском праве начали формироваться элементы концепции «динамической корректировки Конституции Российской Федерации» [17].

Выводы

• 1.    Смысл права является единым понятием, сочетающим стабильные и динамические компоненты. Из этого следует, что искусственно противопоставлять семантически сходные термины «толкование» и «интерпретация» по этому основанию вряд ли целесообразно, поскольку «интерпретация» – это все-таки момент толкования либо явление, совпадающее с процессом толкования по объему. Напротив, разграничение по данному основанию семантически различных терминов «толкование» и «конкретизация» имеет свои предпосылки, но это является уже предметом отдельного обсуждения.

• 2.    На уровне проблемы правопонимания термин «интерпретация» вполне может использоваться самостоятельно в значении доктринального толкования для построения общенационального образа смысла права. На уровне же законодательства и юридической практики термин «интерпретация», как показывает судебная практика [18], должен использоваться параллельно с «толкованием» до степени смешения (отождествления), но не как альтернативная его замена. В противном случае каждый субъект может под видом интерпретации выдавать созданный им в процессе правопонимания субъективный смысл права в целом за объективный смысл конкретных норм законодательства или правоположений юридической практики и на этом основании утверждать в постмодернистском духе, что его субъективный образ права – это и есть «истинное» право, что в условиях российской

• 3.    В условиях глобализационных мировых процессов ХХІ в. толкование права является важнейшим инструментом поддержания российской правовой идентичности, сохранения наработок и достижений отечественной теории права, в рамках которой понятие толкования всегда имело и продолжает сохранять ключевое и фундаментальное значение.

правовой действительности нельзя признать правильным.