Традиции сатирической басни Козьмы Пруткова в творчестве его «сына» Ивана Пруткова

На сломе эпох в конце XIX – начале XX в. в культуре, а в частности в литературе, стала проявляться склонность к игре со смыслом и, как следствие, возникло большое количество специфических сатирических и юмористических явлений, например литературные маски. В новой литературной ситуации актуализируются литературные традиции, связанные с образом Козьмы Пруткова. Эта актуализация может носить имплицитный характер, выявляемый в ходе специального литературоведческого анализа, а может быть демонстративно манифестирована авторами новой эпохи.

Литературную игру, начатую еще в XIX в. А.К. Толстым и братьями Жемчужниковыми (создателями личности Козьмы Пруткова), продолжил Б.В. Жиркович, разработавший образ Ивана Козьмича Пруткова, представленного в печати как сын покойного Козьмы Петровича Пруткова. «Свои» произведения Иван Прутков публиковал на страницах известных сатирических журналов «Сатирикон», «Новый Сатирикон» и др. Специфика творчества обоих Прутковых, в первую очередь, связана с феноменом литературной маски, с одной стороны, выполняющей функции псевдонима, а с другой – отражающей через призму сатирического образа мировоззрение поэта.

Общность творчества обоих авторов заложена в самой идее преемственности отца и сына и выражается в особенностях поэтики (выборе ведущих жанров, в их специфических чертах). Данное утверждение доказывается путем сопоставительного анализа ряда произведений Козьмы Пруткова и Ивана Козьмича Пруткова, написанных в жанре басни.

Формально произведения Козьмы Пруткова остаются в границах жанра басни, тем не менее можно найти нарушение практически каждой из жанровых норм (очень краткие басни – «Пастух, молоко и читатель» (4 стиха) и развернутые, превышающие по объему классические образцы, – «Звезда и брюхо» (59 стихов, из которых 22 – мораль) [9]). Басни Ивана Пруткова более соответствуют классическим образцам по объему (все произведения данного жанра в среднем состоят из 26– 30 строк) и равновесности частей: повествования и морали. В баснях того и другого автора выявляется, хотя и чаще всего в пародийно-травестированном виде, отмеченная Д.Н. Ме-дришем особенность басенного жанра: «… в сказке хронология – сплошная фикция <…>, а в басне она отличается всеобщностью (басенное “однажды” равнозначно “всегда”)» [6, с. 31–32].

Композиционное оформление басен Козьмы Пруткова и Ивана Пруткова также типично, большая часть басен содержит нравоучение в форме морали в конце, однако у каждого из сопоставляемых авторов находятся басни с моралью как в начале, так и в конце произведения: у Козьмы Пруткова – две басни («Разница

вкусов», «Пятки некстати»), у Ивана Козьмича Пруткова – одна («Путник и ворона»).

В ходе анализа формальных черт нами было выявлено соответствие произведений Козьмы Пруткова и Ивана Пруткова требованиям жанра басни. Тем не менее специфика сатирического дискурса и пародийность образов литературных масок строятся на прямом разрушении жанрового канона.

Анализируя образную систему, укажем, что в целом для жанра басни характерны узнаваемые анималистические образы, они удобны для реализации дидактической поэтики. Так, Е.А. Костюхин в книге «Типы и формы животного эпоса» пишет: «Фигуры басенных животных многозначны, как это свойственно персонажам животных сказок. <…> Неоднозначность басенных персонажей, подвижность их характеристик вовсе не придает им глубины или индивидуальности. <…> Гибкость и подвижность характеристик басенных персонажей имеет следствием условность моральных тезисов, которые басня пропагандирует» [5, с. 171].

Мы находим аллегорические образы животных в баснях обоих авторов: Медведь ( Иван Прутков «Медведь»), Пес Барбос ( Иван Прутков «Вешалка»), Свинья ( Иван Прутков «Свинья и пресса»), Ворона ( Иван Прутков «Путник и ворона»), Тарантул ( Козьма Прутков «Кондуктор и тарантул»), Курица ( Козьма Прутков «Чиновник и курица»), Цапля ( Козьма Прутков «Цапля и беговые дрожки»), Червяк ( Козьма Прутков «Червяк и попадья»), горлица ( Козьма Прутков «Стан и голос»). Однако в баснях Козьмы Пруткова животное ни разу не становится главным героем, а у Ивана Пруткова, хотя он и давал животным ведущую роль в повествовательной части, лишь в одном произведении животное осталось без сопровождения человека. В баснях Козьмы Пруткова животные либо вовсе лишены голоса (тарантул, червяк) и являются лишь ключом для завязки сюжета («Однажды к попадье заполз червяк на шею…»), либо, находясь в диалоге с человеком, оттеняют его размышления, поступки. Например, в басне «Цапля и беговые дрожки» размышления помещика прерываются одной фразой, брошенной цаплей:

«Ах! почему такие ножки

И мне Зевес не дал в удел?»

А цапля тихо отвечает:

«Не знаешь ты, – Зевес -то знает» [9, c. 14].

В баснях Ивана Пруткова животные обретают бóльшую самостоятельность, чем в уже упомянутых произведениях Козьмы Пруткова. Они направляют фабулу событий в повествовательной части басни и активно вызывают человека на взаимодействие: в басне «Медведь» животное само заговаривает с человеком:

Медведь один, по лесу проходя,

Во рту у Мужика увидел папиросу

И тотчас для решения вопросу

К нему направился … [8, c. 300].

В басне «Свинья и пресса» животное является не только ведущим образом, но и единственным действующим лицом. Это самая поздняя (1914) из анализируемых басня, наиболее приближенная по своей поэтике к классическим жанровым образцам. Типичные для большинства произведений Ивана Пруткова абсурд и омонимия, как и каламбур, в ней отсутствуют. Аллегория образа Свиньи легко считывается, мы видим распространенный образ самолюбивого хвастуна. Заключающая текст мораль носит общечеловеческий характер. В целом можно сказать, что данное произ- ведение, в известном смысле, выходит за рамки литературной маски Ивана Пруткова.

Тем не менее большинство басен Ивана Пруткова по образной системе схожи с образцами данного жанра из творчества Козьмы Пруткова. В сатирических баснях обоих Прутковых обнаруживаем общую тенденцию в выборе героев – поэты часто обращаются к изображению людей, что не типично и крайне редко встречается в классической басне.

Самым частотным образом человека в баснях Козьмы Пруткова стал образ помещика, дворянина, который представляется в различных жизненных ситуациях: отдыхающим с семьей у себя дома («Разница вкусов»), управляющим хозяйством в поместье («Помещик и трава», «Помещик и садовник»), спешащим на работу («Чиновник и курица»), путешествующим («Цапля и беговые дрожки») и т. д.

В баснях с главными героями-дворянами они не получают негативной оценки, но являются сниженными образами. Практически всегда они выступают положительными персонажами, друзьями, как в басне «Звезда и брюхо»: «То мой совет / (Я говорю из дружбы)» [9, с. 33],– или даже выразителями авторской позиции. Так, в басне «Чиновник и курица» мораль состоит из двух строф, не содержащих нравственного вывода, здесь указывается, что он уже был дан в тексте произведения:

Разумный человек коль баснь сию прочтёт, То, верно, и мораль из оной извлечёт.

[Там же, с. 29]

Обращаемся к тексту басни и находим подобие нравственного вывода, это размышление чиновника, сделанное вследствие сравнения себя с курицей:

Чиновник, курицу узревши этак

Сидящую в лукошке, как в дому,

Ей отвечал: «Тебя увидя,

Завидовать тебе не стану я никак;

Несусь я точно так,

Но двигаюсь вперёд; а ты несёшься сидя!»

[Там же]

Несмотря на абсурдность данного сравнения, именно чиновник является резонером автора. Заметим, что в описании внешности чиновника использованы реалистичные, но не грубые характеристики – эвфемизмы: «толстенький, не очень молодой» (ср.: толстый, жирный, старый), что характеризует не сарказм, а иронию по отношению к герою [Там же]. Смысл противопоставления чиновника и курицы строится на языковой игре, многознач- ности глагола «нестись» – в словаре В.И. Даля в одной словарной статье указаны эти значения: «Нести яйца, класть, нестись» и «Нестись, -ся, нашиваться, мчаться, стремительно подвигаться, бежать, скакать, лететь и плыть, течь и пр.» [3, с. 537]. Наряду с этим в басне актуализируется традиционно двойственное значение орнитологического образа: «Курица – символ кропотливого труда. Образ “клюющей по зернышку курицы” подразумевал тщательную работу, которая в конечном итоге должна привести к достижению результата. С другой стороны, курица – аллегория нерасторопности» [11, с. 255].

При необходимости назидания герою-дворянину происходит его подмена персонажем низшего сословия. Например, в басне «Цапля и беговые дрожки» действующим лицом является помещик:

На беговых помещик ехал дрожках, Летела цапля; он глядел [9, с. 14].

В морали, где автор критически отзывается о мечтательности, кузнец заменяет помещика:

Но если ты кузнец и захотел быть барин,

То знай, глупец,

Что, наконец,

Не только не дадут тебе те длинны ножки,

Но даже отберут коротенькие дрожки [Там же].

Эти же приемы использует Иван Козьмич Прутков, только выразителем авторского мнения, а также самым частотным персонажем в баснях становится Мужик («Медведь», «Мужик и телега» и др.). Было бы неверно утверждать, что автор ставит между мужиком и собой знак тождества, но, определенно, уделяет данному образу больше внимания, нежели Козьма Прутков, и лишает данный образ негативных коннотаций. Персонажи, относящиеся к высшему сословию, устойчиво наделены негативными чертами.

Во «Французской басне с дополнением» автор воспроизводит беседу папаши и дочери Мадлены на тему географии. Папаша, узнав, что Мадлена не знает, где находится Париж, берется объяснить ей, но показывает свою собственную несостоятельность в умении обучать и заходит в тупик. Мораль раскрывает замысел поэта:

У всякой нации – свой вкус.

И то сказать: папаша был француз,

Воспитан благородно,

И по-французски говорил свободно.

По мне ж, с Мадленой разговор

Окончить было бы, не натрудивши мозга:

Тому подспорьем с давних пор

Нам служит... розга [8, c. 309].

Мораль басни связана со спорами о популярной теории свободного воспитания Руссо, французского писателя и педагога. Мораль басни можно, видимо, истолковать иронически. С одной стороны, предстает французский менталитет, о котором автор пишет с иронией, восхищаясь тем, что его персонаж – папаша, будучи французом, родившись и живя в Париже, свободно говорит по-французски, т. е. на своем родном языке. Этому менталитету и способу учения, основанному на цепочке вопросов, которые уходят в бесконечность, противопоставлена жесткая и четко нормированная система обучения, где главный аргумент в диалоге – розга.

Осуждая дворян, повествователь пытается у мужика учиться и удивляется его глубокомыслию. Так же, как в ранее рассмотренной басне Козьмы Пруткова «Чиновник и курица», в басне Ивана Козьмича Пруткова «Птицы небесные» герой становится резонером автора, и в морали находится также лишь отсылка к «выводу Мужика», который повествователь оставляет проверять самому читателю:

На веру не беря, друзья, проверьте

Сей вывод Мужика, Поистине разительный, – А я поставлю здесь пока

Знак вопросительный: ? [8, c. 302].

Обратимся к тексту и найдем в нем скрытую мораль, вложенную в уста мужика:

Вздохнул, затылок почесал

И молвил: «Так-то так, оно примерно...

Двистительно, где ж лучше жизнь найти!

Да только, господи, прости! –

Собачья это жизнь, ей-богу, верно!..

Не сеют, стало быть, не жнут,

А, почитай, до самой смерти

Навоз клюют!» [Там же].

На первый взгляд, эта мораль звучит в защиту праведного труда, и не удивительно, что такой вывод транслируется через образ мужика, однако следует отметить скрытый смысл, указывающий на непонимание мужиком религиозной философии и посему снижение ее до бытовых выводов.

Наиболее понятной такая позиция автора становится при прочтении другой басни – «Мужик и телега». В этом произведении автор снова рассуждает на тему философии: «Ничто не ново под луной», но высокие рассуждения его прерывает пьяный мужик:

«Дурак!

Я пьян, одначе

Смекаю так,

Что ежели телегу я купил, то не иначе

Как новою назвать ее должен!» [Там же, c. 301].

В тексте басни противопоставлены друг другу две сферы: высокое и житейское, обыденное. В ответ на слова мужика автор, который произнес расхожую, в сущности банальную, философскую сентенцию, молчит, он поражен и смущен, что говорит о высокой оценке мнения мужика. Однако моральный вывод мы получаем неоднозначный:

Сих слов нравоученье

Легко понять:

Читатель, если хочешь «философом» <ты> стать, То должен Мужика с телегой вспоминать.

[Там же]

Из этих двух проанализированных басен можно сделать вывод о сатирическом понимании и прочтении высокой философии как баснописцем, так и его alter ego. Здесь явно прослеживается стремление к упрощению, быто-визации морали, отсюда и преобладание образа мужика – носителя житейской, а не философской мудрости.

Аллегоричность и узнаваемость героя осложняются характерным для творчества сопоставляемых авторов особым пародийным пафосом, являющимся отражением «мировоззрения», которое транслирует образ автора, позицию носителя литературной маски. Важ- нейшая особенность, характерная для басен как Козьмы Пруткова, так и его литературного «сына», – ирония. Мораль под влиянием иронического дискурса часто оборачивается антиморалью, не вытекает из текста, а противоречит ему, жанр басни пародируется и травести-руется. Это можно проследить во множестве анализируемых текстов. Один из таких примеров – басня Ивана Козьмича Пруткова «Медведь». В ней можно отметить традиционный для русского фольклора и относящийся к числу наиболее частотных в русской басне, в частности в баснях И.А. Крылова, анималистический образ медведя [1]. Как и в народной сказке, например «Вершки и корешки», известной также в литературной обработке А.Н. Толстого под названием «Мужик и медведь», животное – жертва человеческого обмана. В басне Ивана Козьмича Пруткова медведь падает, потому что закуривает вместо папиросы данный ему мужиком ружейный патрон. Мораль басни не только не вытекает из ее содержания, но находится с ним в противоречии:

Смысл басни сей да не пройдет бесследно: Куренье для здоровья вредно.

Жанр басни здесь очевидно травестирует-ся и пародируется.

Стилистика басен Козьмы Пруткова и Ивана Пруткова необычайно схожа. Основной сатирический эффект достигается путем языковой игры, привлечением каламбура, омонимии и алогизма.

То, что произведения Козьмы Пруткова строятся вокруг каламбура, неоднократно отмечалось в работах таких известных ученых, как Д.А. Жуков, А.К. Жолковский, В.Я. Пропп, А.Е. Смирнов. Непосредственно о жанре басни рассуждает С.С. Микова в диссертации «Языковые средства передачи культурной информации в тексте русской басни»: «Средства передачи культурной информации басен в период кризиса жанра продолжают играть важную роль в языковом оформлении этих произведений. В пародийных произведениях Козьмы Пруткова одним из таких средств становится омонимия, основанная на лексических единицах с национально-культурным компонентом. Например, в басне “Стан и Голос” смешиваются два значения слова “стан”: “фигура, телосложение” и “административнополицейский округ из нескольких волостей”. В басне “Звезда и Брюхо” смешиваются омонимы “звезда” – “космическое тело” и “орден святого Станислава”, который имел вид звезды» [7, с. 13–14].

Подобную языковую игру наблюдаем и в произведениях Ивана Пруткова. Басня «Постовой и месяц» построена на языковой игре. В ней смешиваются два значения слова «греть»: прямое – передавать свою теплоту и переносное – нечестно наживаться, работая при каком-нибудь деле; и смешиваются значения слова «светить»: «месяц светит» и «засветить в ухо», причем в последнем примере баснописец устанавливает между смысловыми единицами разрыв, заполненный графическим эквивалентом:

Что ежли Постовой впадет в расстройство духа, То может даже он нежданно засветить. . .

В ухо... [8, с. 312].

Этот прием создает эффект, похожий на эффект барабанной дроби, нагнетает обстановку и ставит дополнительный акцент.

В басне «Путник и ворона» снова встречаем смешение значений омонимов:

Читатель-друг! Мораль весьма проста:

Живи, не раскрывая рта,

Дабы не токмо что Ворона не влетела,

Но и тебе чтоб не влетело [Там же, с. 314].

В басне «Путник и ворона», как в ранее анализируемой, языковая игра построена на сопоставлении прямого и переносного значений слов: влететь – летя, проникнуть куда-нибудь; достаться в наказание за что-нибудь. Подобная языковая игра помогает раскрыть сатирический подтекст произведений. Мораль в баснях Ивана Пруткова является сниженной, бытовой и чаще всего транслирует обывательские представления о жизни.

Следует отметить, что в некоторых случаях басни Ивана Пруткова представляют собой иллюстрацию к какому-либо фразеологизму, поговорке. Например, басня «Вешалка», описывающая разговор Пса Барбоса и человека «безвестного мужа, мудрейшего из людей», построена вокруг прочтения фразеологизма «спускать шкуру». В тексте мы не находим прямой отсылки к устойчивому выражению, но существует множество косвенных подтверждений этой связи. Так, басня начинается со слов:

На стоге сена, за сараем,

Насытившись бесцельным лаем,

Лежал дворовый Пес

Барбос [Там же, с. 301].

Из описания понятно, что «безвестный муж, мудрейший из людей» подошел к псу по- сле того, как он долго лаял, лишая всех спокойствия, и завел с ним разговор, более всего напоминающий диалог Вороны и Лисицы из одноименной басни И.А. Крылова:

«О ты, чье имя: Пес!

Скажи мне, друг дворовый,

Неужли ж ты настолько глуп,

Что шерсть свою, теплейший свой тулуп

И летом носишь так же, как в суровый

Мороз?!

Ответствуй на вопрос!» [8, с. 301].

Он искушает пса, нахваливая его шкуру, пытается убедить его добровольно с ней расстаться.

В этом месте знание значения фразеологизма значительно облегчит понимание басни. В первом значении снять шкуру – это жестоко обходиться, не щадить. Имеется в виду, что лицо, наделённое властью, добиваясь чего-либо от другого лица или желая отомстить, готово использовать самые жестокие способы воздействия или наказания [2, с. 534]. Отсюда получается, что пса хотят жестоко наказать за бесцельный лай. Во втором значении – беспощадно, жестоко эксплуатировать, обирать. Имеется в виду, что лицо налагает на зависящее от него другое лицо непомерно тяжёлое денежное бремя, берет втридорога [Там же]. Исходя из этого, «безвестный муж» не просто нахваливал шкуру Пса, он хотел забрать единственное ценное, что Барбос имеет. В любом случае становится понятно, почему «безвестный муж» назван «мудрейшим из людей»: он желает перехитрить Пса, и ему это почти удается. От гибели последнего спасает его же глупость или бедность (в зависимости от трактовки фразеологизма) – ему не на что повесить свою шкуру. Мораль этой басни абсурдна, в ней условно принимается возможным собаке снимать шкуру:

Читатель! будь в своих сужденьях строже, Затем, что свойственны ошибки нам порой: Не лучше ль было, рассудив заране, С собою вешалку носить в кармане !, Чем шубы не снимать в полдневный зной!!

[8, с. 302]

Из этой принятой условности дается совет по предусмотрительности и не столько в общечеловеческом философском смысле, сколько в обывательском, бытовом.

Язык басен, характерный для классических образцов, в творчестве Козьмы Пруткова и Ивана Пруткова изменяется под влиянием активного использования омонимии или каламбура. Перечисленные отклонения от жанровых норм являются приоритетным способом формирования идеи произведений, их сатирического колорита.

В результате сопоставительного анализа сатирических басен можно сделать вывод о том, что творчество Ивана Козьмича Пруткова опирается на жанровые, пародийные и сатирические традиции, заложенные во второй половине XIX в. в творчестве Козьмы Пруткова. Козьма Прутков опередил свое время, создав базу для формирования тенденции к литературной игре, столь характерной для литературы XX в.