Транснациональная миграция как геостратегический вызов современной России: векторы актуализации

Финансовый университет при Правительстве РФ, Москва, Россия, ,

Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow, Russia, ,

Funding: the reported study was funded by RFBR and EISR, project number 21-011-31096 “The image of an immigrant in the minds of Russian citizens: trajectories of formation and conflict potential”.

Проблема транснациональной миграции стала особо значимой на рубеже ХХ–ХХI столетий. Ее важность связана в первую очередь с сформированием контуров глобального мира – турбулентного и противоречивого во всех своих проявлениях: военно-политическом, социокультурном, экономическом, информационном. «Глобальные изменения во всех сферах жизни мирового сообщества в конце ХХ – начале XXI вв. привели к масштабному нарастанию миграционных потоков: большинство стран являются государствами или отпускающими мигрантов, или принимающими мигрантов, или транзитными. Россия одновременно выступает во всех трех ролях, и одной из самых актуальных сегодня проблем является проблема социально-культурной интеграции мигрантов» [1, с. 115].

Можно согласиться с мнением, что «важнейшим фактором, обусловливающим современную глобальную миграцию, являются диспропорции в демографическом развитии. Мировое население в XXI в. продолжает интенсивно увеличиваться. В 2011 г. его численность перешагнула рубеж в 7 млрд человек. При этом 82 % живет в развивающихся странах и только 18 % в экономически развитых государствах… процент мигрантов из развивающихся стран в странах Запада будет повышаться. Таким образом, число выходцев из развивающихся стран и их жителей будет неуклонно нарастать» [2, с. 153]. Вместе с тем следует признать, что масштабы влияния миграционного фактора на динамику разных геополитических макрорегионов и отдельных государств часто несопоставимы. Они обусловлены и собственно географическим положением конкретного государства, и соответствующей этнополитической конфигурацией, и особенностями проводимой миграционной политики (от инклюзивной модели, которую до недавнего времени исповедовали власти ряда западноевропейских стран, до «закрытой» миграционной стратегии).

Еще один немаловажный компонент для оценки значимости миграции по отношению к конкретной стране – является ли она политическим, экономическим и культурным «центром притяжения» для выходцев из сопредельных стран. В связи с этим показателен опыт постсоветской России, которая с начала 1990-х гг. стала таким центром для мигрантов из большинства стран СНГ. Если первая волна миграции в Российскую Федерацию была связана с наиболее болезненными последствиями распада СССР, многочисленными этнополитическим конфликтами на постсоветском пространстве, то условная вторая (2000-е гг.) – преимущественно с социально-экономическим причинами [3]. К концу 2010-х гг., после заморозки конфликта на Донбассе, наметился спад интереса к России со стороны мигрантов. Дальнейшее сокращение миграции было вызвано пандемией COVID-19 и закрытием границ: «на территорию Российской Федерации в 2020 г. прибыло 5,8 млн иностранных граждан, что ниже показателя за аналогичный период прошлого года на 70 %. Более 75 % всех въехавших в Российскую Федерацию иностранных граждан прибыли в I квартале. Покинули территорию России в 2020 г. 5,7 млн иностранных граждан (–68 %)» [4].

Однако международно-политические события 2021 г., связанные с резким обострением ситуации в Афганистане с перспективой дестабилизации обстановки в центральноазиатских республиках – Таджикистане, Узбекистане и, возможно, в Кыргызстане и южных областях Казахстана (что может спровоцировать новый поток переселенцев оттуда), вновь актуализируют миграционную проблематику в контексте геостратегических интересов России. В рамках данной статьи представляется важным рассмотреть четыре вектора актуализации (социально-политических риска) фактора транснациональной миграции в контексте обеспечения безопасности и социально-политической стабильности РФ.

Первый социально-политический риск связан с тем, что в современных реалиях миграция, как правило, является катализатором дополнительной криминализации социума-реципиента . Можно полностью солидаризироваться с утверждением, что сегодня миграционные потоки стали использоваться транснациональной преступностью, а мигранты стали средством и жертвами криминальных групп [5]. Более того, вовлечение мигрантов в сферу организованной преступности может рассматриваться в двух взаимосвязанных контекстах: собственно криминальном (ухудшение криминогенной обстановки и снижение качества жизни населения как неизбежное следствие этого) и психологическом. Последний состоит в том, что тяжкие преступления, совершаемые иммигрантами в России (особенно выходцами из Средней Азии и Закавказья), получают широкий общественный резонанс и неизбежно провоцируют рост этносоциальной напряженности, а также (если местные или региональные власти не могут быстро купировать всплеск анти-мигрантских настроений) выступают триггером локальной социально-политической нестабильности. Среди таких очагов напряженности, имевших место на территории Российской Федерации в последние годы, наиболее известным стал конфликт в Якутии в марте 2019 г.

Отсюда органично вытекает второй - политико-психологический - риск, который имеет двойственную природу. Первая его составляющая – многочисленные негативные этносоциальные стереотипы, присутствующие в сознании и коренного населения, и иммигрантов. Указанные стереотипы способствуют кристаллизации образа «чужих» не просто как отличных от «нас» по культуре, религии, образу жизни, а именно как потенциальных «врагов», от которых исходит се- рьезная опасность – если не явная, то, по крайней мере, завуалированная. В связи с этим показательны и промежуточные результаты политико-социологического опроса (232 респондента в 18 субъектах Российской Федерации), проведенного в рамках научно-исследовательского проекта «Образ иммигранта в сознании российских граждан: траектории формирования и конфликтный потенциал» (грант РФФИ-ЭИСИ 21-011-31096, руководитель – д-р полит. наук В.Ю. Зорин). Они свидетельствуют о том, что первоочередными политико-психологическим факторами, влияющими на конституирование и воспроизводство негативных установок по отношению к мигрантам в современном российском обществе, являются:

• –    влияние общего информационного фона, создаваемого массмедиа, в том числе «альтернативной» (не поддерживаемой действующей властью и даже блокируемой) социально-политической повестки дня, которая находится за пределами дискурса официальных СМИ, но активно формируется в политическом пространстве современного Рунета;

• –    индивидуальное чувство дискомфорта, связанное с активной демонстрацией мигрантами маркеров собственной (а для большинства российских граждан – «чужой») этнокультурной и религиозной идентичности в разнообразных «пространствах повседневности» («по-другому одеваются», «переходят на свой язык», «ведут себя не так, как у нас у всех принято»);

• –    локальные слухи и наличие собственного конфликтного опыта в ходе эпизодических бытовых взаимодействий с «приезжими». При этом антимигрантские установки респондентов выражены значительно более сильно, если: а) указанный опыт был не единичен; б) он подкреплен аналогичным опытом людей из близкого социального окружения человека (родственники, друзья, знакомые) или даже опосредованного контура коммуникации (родственники коллег по работе, «знакомые знакомых» и т. д.).

Симбиоз указанных причин способствует выработке установки безусловного недоверия к иммигрантам – представителям иной культурной традиции, формированию того эффекта межкультурной коммуникации, который может быть описан как «презумпция виновности» иммигрантов в любой возможной ситуации.

Во многом схожие тенденции фиксируют И.Б. Бритвина и Е.Л. Могильчак, которые в своей работе «Типология жителей российского мегаполиса по отношению к иноэтничным мигрантам» на основе анализа кейса г. Екатеринбурга выделяют четыре типологические группы: «непримиримые», «равнодушные», «противоречивые» и «действенные благожелатели». При этом последняя группа является самой малочисленной (15,5 % опрошенных), а наиболее многочисленной – «непримиримый» кластер (34,9 %) [6].

Таким образом, можно говорить, что социальный страх перед «чужими» занимает существенное, а порой центральное место в той системе координат, сквозь которую россияне воспринимают иммигрантов. По существу, сегодня иррациональный страх (более 30 % респондентов, опрошенных в ходе исследования и проявивших антимигрантские установки, не могут объяснить, чем вызвано их негативное отношение к приезжим), базирующийся на недоверии a priori, определяет отношение к мигрантам как таковое. Немаловажно, что негативизм по отношению к мигрантам из постсоветских стран сопряжен с конфликтным потенциалом общества, недоверием к власти на всех уровнях ее организации, от местного до федерального (которое можно выразить одной редуцированной фразой – «не могут порядок навести»).

Третий вызов, о котором говорят многие исследователи миграционной проблематики, – это поэтапная «геттоизация» российского социального пространства : формирование полуавто-номных мигрантских сообществ (условных «гетто»), часто не только серьезно криминализованных (и пополняемых за счет нелегальных мигрантов или тех, кто вынужден находиться в «серой зоне» трудовой миграции), но и способствующих снижению мотивации приезжих к социокультурной адаптации в новых условиях. Это связано с очевидным фактом: «свой» этнокультурный мир, выступая комфортной средой обитания многих мигрантов, продуцирует и установки на социальное отчуждение от «большого» социума. Однако следует понимать, что стратегии «ухода» от внешней среды при росте численности иммигрантского сообщества достаточно быстро становятся неэффективными и заменяются на модель противопоставления , в той или иной степени предполагающую потенциальную готовность вступить в конфликтные отношения и с местным населением, и с другими этническими группами мигрантов. Яркий пример последнего – массовая драка между выходцами из среднеазиатских республик, преимущественно Кыргызстана и Таджикистана, которая произошла в Москве 12 июля 2021 г. Естественно, что такие межэтнические столкновения, даже если они носят точечный характер и не предполагают прямой агрессии против местного населения, служат фактором роста протестных настроений в обществе (поскольку власть в этом случае несет в глазах граждан прямую ответственность за то, что допустила такую ситуацию) [7].

Четвертый риск может быть охарактеризован как идентификационный , поскольку он затрагивает социокультурные основания российской национально-государственной идентичности.

На наш взгляд, его можно рассматривать в двух проекциях: в ракурсе демографической трансформации пространства РФ и с точки зрения субъективного восприятия россиянами иммигрантов в качестве угрозы культурно-историческим первоосновам общероссийской «матрицы» идентичности (с присущими ей социально-политическими смыслами, образами, ценностными ориентирами). Такое восприятие выстраивается через механизм совмещения негативного психоэмоционального («антимигрантского») фона, складывающегося в пространстве социальных медиа, со скептическим отношением к государственной миграционной политике («ничего хорошего, кроме обострения межнациональных отношений, сегодняшняя миграционная политика принести не может, как и модель постсоветской интеграции, которая сегодня никому не нужна» [8]). Другими словами, российские граждане, испытывая низкий уровень доверия к большинству властных институтов, не верят и в то, что государство сможет защитить их от возможного давления со стороны инокультурных мигрантов в будущем.

Таким образом, нами были охарактеризованы четыре взаимообусловленных вектора актуализации транснациональной миграции в качестве многогранного социально-политического вызова , адресованного сегодняшней России: тенденция криминализации мигрантских сообществ, рост политико-психологической напряженности и конфликтности, фрагментация социального пространства через формирование полузакрытых мигрантских социумов и, наконец, массовое восприятие миграции в качестве угрозы российской национально-культурной идентичности.