Устная информация о русско-японской войне в восприятии самарского крестьянства

С внезапного вероломного нападения японских миноносцев на порт-артурскую эскадру в ночь с 26-го на 27-ое января 19041 началась Русско-японская война. 27 января Николай II издал манифест об объявлении войны с Японией, в котором подчеркнул факт нарушения Японией международных правил. ”Не предуведомив о том, что перерыв таковых сношений знаменует собою открытие военных действий, Японское Правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать Нашу эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артура. По получении о сем донесения Наместника Нашего на Дальнем Востоке, Мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии”2. Царский манифест об объявлении войны зачитывался во всех церквях и храмах, размещался в центральной и провинциальной прессе, вывешивался в виде плаката в людных местах. Таким образом, царское правительство старалось максимально быстро довести до самого широкого круга общественности факт начала войны, но население, в большинстве своем, ранее не слышало, кто такие японцы и где находятся Маньчжурия с Кореей. Простой народ ”совершенно не имеет хоть сколько-нибудь реального представления о нашем противнике, на борьбу с которым он посылает своих сыновей и жертвует последние сбережения. В лучшем случае его сведения ограничиваются смутным представлением, что противник желтолицый нехристь, что он отсюда далеко, что он где-то вероломно напал на нашу эскадру”3. Для провинции было характерно явление задержки информации. Качество дорог, особенно зимой, оставляло желать много лучшего. Поэтому в отдаленные селения новости при-

Буранок Александр Олегович, аспирант кафедры отечественной истории и археологии.

ходили с большим опозданием. Так, священник Самарской губернии Иоанн Орлов 3 февраля 1904 года присутствовал на собрании священнослужителей: ”Обмен мыслями, само собою, начался с горячего обсуждения по поводу Высочайшего манифеста об открытии военных действий на Дальнем Востоке. Об этом до этого события кто знал, а кто и совсем еще не знал, за неполучением корреспонденции в течение двух недель (например, В. Еруслан). Тут же в собрании всесторонне поделились между собою сведениями и обсудили, как и когда совершать в церквях молебствие о даровании христолюбивому воинству победы над врагами”4. Задержка новостных сообщений самарских газет составляла два-три дня, иногда больше.

Рассмотрим образовательный уровень крестьянства Самарской губернии в начале ХХ века. Это даст нам возможность выяснить, на какие источники информационного обеспечения опиралось крестьянство, интересующееся Русско-японской войной (см. табл. 1).

По уровню грамотности Самарская губерния занимала 31 место из 50, показывая, таким образом, средние позиции среди всех российских губерний. Наиболее высокие показатели грамотности наблюдались у городского населения (почти в два раза), а также среди немцев-колонистов (лютеран и католиков) и иудеев; основной процент неграмотных был среди крестьянского населения православного и мусульманского вероисповедания, проживающего преимущественно в сельской местности. Грамотных мужчин в губернии было в 2 раза больше, чем грамотных женщин, что соответствовало исторически сложившейся общероссийской тенденции, согласно которой женщинам необязательно было учить-ся5. Процент грамотности был низким, но в начале ХХ века наметился его рост, который мо-

Таблица 1. Грамотность сельского населения Самарской губернии обоего пола на 1897 год

Т аблица составлены на основе данных первой всеобщей переписи Российской империи 1897 года. СПб., 1904. Т. 36. Источник: Просвирнова О.Е. Грамотность крестьянского населения России во второй половине XIX – начале XX века и пути ее повышения (на материалах Самарской губернии): Дисс... канд. ист. наук. Самара, 2006. С. 57.

жет объясняться развитием капиталистических процессов, вызвавших потребность в грамотных людях; активной деятельностью земства по просвещению населения; изменением отношения крестьян к грамоте и образованию, идущем в русле перемен в крестьянском менталитете.

Поэтому велико было значение устной информации. Замечено, что там, где отсутствуют официальные источники информации – там властвуют слухи. Кем они распространяются – трудно сказать; только выявлена одна общая особенность: слухи почти всегда тревожат людей, приводят их в уныние, а порой даже сеют панику. И чтобы этого не случилось, правительственную линию информации о войне6 должно было донести до деревни духовенство. Для священника война7 – ”ужасное бедствие”, приносящее людям много ”горя, бед, скорбей и страданий до смерти включительно”: сколько кормильцев должны бросить свои семьи, сколько благих государственных начинаний не будет реализовано. Но на Родину напал коварный враг, и изобличать его – священнический долг, следовательно, начинает формироваться образ врага: ”…Россия, руководимая миролюбивым Монархом, воевать не хотела и всячески старалась устранить всякий повод к войне. <…> Желание России не осуществилось, усилия ее оказались тщетными, и благим нашим надеждам положен конец. Враг наш, не окончив переговоров и не выслушав нашего ответа на свои требования, даже не дождавшись его, внезапно ”яко тать в нощи”, нападает на наш флот и крепость и вносит в наши пределы разрушение и смерть. Необходимо отразить его, выгнать из наших пределов, чтобы он не осквернял святынь наших, не умерщвлял, не порабо- щал и не разорял братьев наших. Россия вынуждена начать с ним войну”8.

С течением времени, вследствие неудачного хода войны, священники стали рассматривать японцев как хитрых, опытных, достойных противников; заговорили о христианах в Японии, о благожелательном отношении японцев к русским пленным.

Церковь и все православные в условиях военного времени должны помочь военным участливым отношением к проезжающим на войну ”солдатикам”9, облегчая им трудности далекого пути; заботиться об оставшихся женах и малых детях солдатских; пожертвованиями на Красный Крест; усердною молитвою. Поэтому призыв жертвовать на нужды войны деньги, вещи, труд и самою жизнь звучали в церквях на протяжении войны постоянно. Причем, в начале войны призыв сводился к сбору средств на различные нужды, связанные с Русско-японской войной; ”жертва жизни” развивалась позднее и была связана с героической темой (описания подвигов священников, реже солдат, уверовавших в Бога). Вещевая жертва характерна для зимнего времени, когда, прознав про тяготы и лишения простых солдат и офицеров, вызванные холодной погодой и скверным снабжением священники призывали прихожан и просто сердобольных людей отправлять посылки с самыми необходимыми теплыми вещами на Дальний Восток. В письмах советуется писать только о хорошем, тогда воины успокоятся и будут лучше исполнять свой долг. Священники должны служить панихиды по убитым воинам своего прихода.

Описание, призыв трудовой жертвы появляется с лета 1904 г. – пропагандируется отправка на фронт летучих отрядов сестер и братьев милосердия из числа священнослужителей, освещается их работа в лазаретах и больницах как на театре военных действий, так и внутри страны; но особенное развитие данная тема получает в конце 1904 – 1905 гг., когда массы раненых двинулись обратно на родину и нуждались в продолжении лечения и реабилитации.

С панихиды по адмиралу Макарову четко прослеживается тема трудностей, лишений, страданий на войне, которая особенно сильно звучит зимой и связана с посылкой теплых вещей в армию, а также падением Порт-Артура, вызвавшего настоящий шок по всей стране.

С началом революции появилось Воззвание Святейшего Правительствующего Синода, которое связывает воедино тяжелые испытания, постигшие Отечество, – неудачную войну и начавшуюся революцию. Правда, Синод не называет войну неудачной, а говорит лишь о временных неудачах, веря в окончательную, пусть и не такую скорую, победу русского оружия, а применительно к революции использует термин ”бес-порядки”. ”Христолюбивое воинство наше явило миру чудеса храбрости и терпения в отдаленной и чуждой стране. Невзирая на доблесть героев-защитников, пала твердыня наша на Дальнем Востоке – крепость Порт-Артур и, по воле Божьей, не настал еще конец борьбы, на которую должны быть собраны все народные силы. <…> Но вот, новое испытание Божье, горе – горше первого постигло наше возлюбленное отечество. В столице и других городах России начались стачки рабочих и уличные беспоряд-ки”10. Как видим, тон сообщений церкви значительно изменялся – земля, ради которой идет противоборство, уже Русью, даже Россией не называется, не считается исконно нашей, а именуется ”чужой стороной”; конца войне не видно, а поначалу ”многие, в своей гордости и самонадеянности, думали легко и скоро победить врага”. О революционерах – бунтовщиках, смутьянах – говорится как о пособниках врага – японцев. Муссируется слух о японских деньгах в русской революции11. Так, в ”Самарских губернских ведомостях” уже 22 января (после 9 января прошло всего 13 дней, а с начала всеобщей забастовки в Самаре – 4 дня) помещена заметка о финансировании японцами российских антиправительственных сил: ”Лондонский корреспондент телеграфирует, что японское правительство роздало 18 миллионов рублей русским революционерам-социалистам, либералам, рабочим для организации беспорядков в России. Имелось в виду уничтожить морские заводы, сделать невозможным отправку Балтийской и Черноморской эскадр, уморить голодом армию Куропаткина: за- ставить Правительство заключить мир, необходимый для Японии, накануне ея банкротства”12.

Уже после войны, в июне 1906 г., в Петербурге вышла в свет брошюра ”Изнанка революции. Вооруженное восстание в России на японские сред-ства”13, в которой приводились фотокопии документов, якобы доказывающих связь революционеров в России с японскими спецслужбами. Подробно связи революционеров с японскими спецслужбами рассмотрены в работе Д.Б. Павлова14.

Роль слухов в деревне традиционно высока. В 1904 – 1905 гг., помимо различных небылиц, через устное слово распространялась нелегальная антиправительственная точка зрения на происходящие в стране события. Связана она была, конечно, с революционными партиями, которые оживили свою деятельность как раз с началом Русско-японской войны. Несмотря на явное преобладание в их рядах интеллигенции, они не могли обойти стороной самую многочисленную категорию населения – крестьянство. Еще В.И. Ленин отмечал появление в русской деревне нового типа – сознательного молодого крестьянина: ”Он общается с “забастовщиками”, он читал газеты, он рассказывал крестьянам о событиях в городах, он призывал их к борьбе против крупных землевладельцев-дворян, против попов и чиновников”15. Исследователь крестьянства начала ХХ века С.Н. Прокопович также видит эту перемену: ”Теперь не редкость встретить мужика, побывавшего в Одессе, и на Кавказе, и на южных заводах. Это уже не серые рядовые крестьяне, не умеющие ни в чем разобраться. Эти люди вносят в деревню элемент сознания и организованности и являются тем социальным грибком, который разлагает былые патриархальные отношения и миросозерцание дерев-ни”16. Деревня называла таких крестьян ”умны-ми людьми”. В основном это были молодые, лет тридцати, крестьяне-отходники, поработавшие в городе на фабрике или заводе, грамотные, целеустремленные, с активной гражданской позицией, нередко придерживающиеся левых взглядов. Их не устраивала существующая российская действительность, и они не только критиковали ее, но и пытались осмыслить ее, искали пути ее изменения в лучшую сторону. ”Возвращение отходников в родные места всегда вызывало живой интерес у крестьян: собирались родственники и соседи, слушали рассказы о жизни в городах, о стачках рабочих и выступлениях крестьян других губерний, обсуждали прочитанные газеты и лис-товки”17. Если вспомнить процент неграмотных (79%), то устная информация, сообщаемая отходниками, выводит их на первое место среди источников информационного обеспечения деревни.

Однако далеко не все ”умные люди” придерживались левых, антиправительственных взгля- дов. Грамотные, умеющие дельно мыслить и говорить крестьяне были и среди кулаков-мироедов, черносотенцев и т.д. Характерный пример мы находим в рассказе о двух братьях – Алексее и Стефане – из воспоминаний сельских корреспондентов о 1905 годе. ”Старший Алексей, служил в гвардии “его величества” и остался при царской конюшне “вахмистром”, а Стефан пошел по шорной части. <…> С царской конюшни приезжал Алексей всегда в форме с “позументами” и при ясных пуговицах на мундире. Ходил важно, стоял в церкви на первом месте и с попом здоровался “за ручку”, как настоящий барин. Боялись его мужики. Он многое рассказывал про царя, царицу и про весь царствующий дом; рассказывал веско, солидно, словно во дворце был свой человек. В его словах вырастал царь, как бог, великий, благой и милостивый”18. ”Умные люди” нередко играли ведущую роль на сельском сходе, их уважали, к их мнению прислушивались.

Принципиально важно, что это были ”свои”, жители той же деревни, и крестьяне психологически были более предрасположены воспринимать сообщаемую отходниками информацию, нежели слушать ”чужаков”, пришлых агитаторов. ”Чужака” крестьяне видели в любом, кто говорил не так, как они, не так одевался, даже не так умывался. Поэтому революционные, да и правительственные пропагандисты, попадая в деревню, испытывали определенные трудности в установлении контакта с аудиторией. При этом отношение крестьян как к ”умным людям”, так и пришлым агитаторам или интеллигентам было строго персонифицированным: любили или ненавидели конкретного человека, конкретную личность.

Трудно судить о соотношении устной и печатной пропаганды. Относительно устной мы располагаем сравнительно небольшой источниковой базой, и наши априорные утверждения о том, что ее значение было выше, могут оказаться ложными. Мы смеем утверждать, что устная пропаганда еще меньше, нежели печатная, испытывала принадлежность к какой-то конкретной партии. Скорее, это были левые идеи. Сложно ответить и на вопрос, какова была вовлеченность самих крестьян в агитацию и пропаганду? Мы располагаем лишь отрывочными данными, которые свидетельствуют, что часть крестьянства, ”наиболее передовая”, по революционной классификации, на фоне тяжелого экономического положения не только открыто высказывала недовольство войной, но и сотрудничала с революционными агитаторами и пропагандистами. Эта часть крестьянства распространяла нелегальную литературу, укрывала агитаторов, активно участвовала в революционных сходках и собраниях, вступала в ряды революционных партий.

Другая часть крестьянства стояла за режим, враждебно относилась к революционерам (сразу же, не читая, рвала на мелкие клочки их воззвания, выдавала властям революционных агитаторов и т.д.), или же боялась возможных последствий и предпочила не обременять себя порочащими связями с революционно настроенными слоями общества.

В связи с войной, крестьяне, в основном, отрицали и критиковали существующие порядки. Дельных предложений с их стороны было, как правило, гораздо меньше: не ходить на войну запасным и новобранцам, ничего не жертвовать на войну, не платить податей и налогов. ”Динамика устной политической агитации не зависела от репрессивной практики властей и связанных с ней состояния “кадров” в той степени, как деятельность партийных групп и печатная пропаганда”19. О.Г. Буховец провел достаточно интересное исследование с использованием математических методов о влиянии пропаганды и агитации левых партий на крестьянское движение в период первой русской революции и пришел к следующему выводу: ”Ситуация, при которой реальное движение отсутствовало именно там, где велась агитация, и наличествовало там, где ее не было”20. Историография (как левая, так и правая) завышала влияние левых политических партий на деревню. В то же время влияние местной сельской интеллигенции могло быть весьма значительным. Об этом же говорит исследователь крестьянского движения в Самарской губернии в период революции 1905 г. Н.Н. Сперанский21.

Основу информационного обеспечения Русско-японской войны для самарских крестьян составляли устная информация (которую можно подразделить на проправительственную, осуществляемую, главным образом, через духовенство, и антиправительственную, ведущуюся через ”ум-ных людей”, а также различные слухи и небылицы, связанные с войной) и бравурно-патриотические лубки. Любая устная информация в основе своей имела печатный или изобразительный источник, кем-то когда-то прочитанный или увиденный, а затем неоднократно пересказанный. При этом, конечно же, изначальная информация видоизменялась, корректировалась, искажалась. Несмотря на несомненный интерес части крестьянства к войне, последняя так и не стала для нее понятной, оставаясь далекой, ненужной, разорительной, той последней каплей, что переполнила чашу терпения крестьянства. Начавшаяся революция заслонила собой неудачную войну, и заключенный мир не привел к успокоению народа, бурные революционные события были характерны и для Самарской губернии осенью 1905 года.