В мире филологических исканий: смена эпистемологической парадигмы или кризис традиционной науки?

ББК 83.3(2=411.2)6-02

В МИРЕ ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ ИСКАНИЙ: СМЕНА ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКОЙ ПАРАДИГМЫИЛИ КРИЗИС ТРАДИЦИОННОЙ НАУКИ?

О.А. Павлова

Во втором десятилетии ХХI столетия отечественная литература, думается, переживает отнюдь не лучшие времена. Говоря о переходно-кризисном периоде существования литературы, мы имеем в виду не столько ее современный пласт (ибо постмодернизм исключает какую бы то ни было, в том числе аксиологическую, систему), сколько отечественную литературу как сущностную структурообразующую часть отечественной культуры, обеспечивающую россиянам национальную идентификацию. И обусловлен этот процесс социального забвения русской литературы многими факторами, среди которых реформа образования, приведшая учащихся к тестовой стандартизации сознания и исключившая литературу из обязательных экзаменов; процесс глобализации, повлекший за собой безусловный приоритет прагматических ценностей в современном российском самосознании; безудержный рост высоких информационных технологий, обусловивший доминирование цифровых носителей информации. Переход от бумажной книги к электронным носителям информации можно сравнить с революцией в книгопечатании, произведенной И. Гуттенбергом в XV веке. Только если от- крытие Гуттенберга сделало книгу общедоступной, превратив ее на века в главного героя общественного процесса, то электронные носители информации и Интернет изрядно потеснили традиционную книгу видео- и аудиоформами подачи материала. Кроме того, Интернет, базирующийся на гипертексте и гиперссылках, стремительно трансформирует ментальность современного человека, для которого размывается граница между виртуально-игровым и онтологически-данным мирами, между авторством и плагиатом; его сознание становится фрагментарным, эклектичным, бессистемным. В связи с этим далеко не случайно одним из наиболее актуальных подходов к современному состоянию культуры является ее интерпретация через призму информационного общества, которое рассматривается не как «социальный факт», а как «предположение о возможном состоянии грядущего мирового сообщества» [16, с. 3]. Этой проблематике посвящена монография А.В. Соколова «Информационное общество в виртуальной и социальной реальности» [16].

Филологическая наука чувствительно реагирует на процессы, происходящие в современной литературной ситуации. Эти процессы обусловливают трансформацию эпистемологической парадигмы современного литературоведения. Направленность данной трансформации связана с вытеснением классического литературоведения комплексным подходом к словесно-художественным произведениям, в котором доминирует семиотический анализ. Но в рамках самой семиотики произошли характерные изменения, связанные с методологическим расширением понятия «текст». Так, если в 1964 году Ю.М. Лотман связывал с понятием «текст» элементы структуры словесно-художественного произведения и говорил о тексте как о «графически зафиксированном художественном целом» [20, с. 159], то в 1966 году он назовет текстом «любое отдельное сообщение» [10, с. 83] и перестанет связывать понятие «текст» с литературным творчеством. В то же время Б.А. Успенский чрезвычайно расширит семантику термина «текст» до значения «языковое поведение индивида» [21, с. 6].

В современной ситуации постмодернизма, методологически проявленной в постструктуралистском (деконструктивистском) анализе словесно-художественных произведений, понятие «текст» трактуется чрезвычайно широко: «Все есть текст», где под текстом понимается вся совокупность артефактов, созданных человеком в процессе творения культуры и цивилизации. В итоге гуманитарное знание – на базе семиотики – отождествляется с культурологическим, социологическим, политологическим, психологическим и т. п., и происходит это в ситуации умаления значимости филологии. Между тем структурным ядром классического гуманитарного знания является филология – лингвистика и литературоведение. Об этом великолепно сказал В.М. Межуев в докладе «Гуманитарная наука и идеология». В частности, он отметил, что гуманитарий – «это, прежде всего, специалист по письменному языку, который приходит на смену устной речи», а «поскольку в русле традиции письменной культуры сложилось то, что принято называть национальными культурами (национальные литературные языки и национальные литературы), его можно назвать специалистом по национальной культуре» [11, с. 17]. Когда в культуру включаются и ее дописьменные формы – фольк- лор, мифы, обычаи, тогда ею занимаются не столько филологи, сколько этнографы. Современная культура, «создаваемая и транслируемая электронными средствами массовой информации», проходит по ведомству «особого блока знания – социологического, который также не назовешь гуманитарным» [11, с. 18]. Иными словами, согласно В.М. Межуеву, подлинный специалист по культуре, а значит, истинный представитель гуманитарного знания – это лингвист и литературовед, ибо основа любой национальной культуры – это литературный язык и литература.

Но в современных гуманитарных науках основным методологическим инструментарием являются семиотика и герменевтика, интерпретирующие культуру как совокупность текстов, где текст понимается предельно широко. Симптоматично, что подобный подход в качестве наиболее приоритетного рассматривается в современных учебных пособиях. Учебники – наиболее «канонические», наименее подверженные стремительным модернизациям жанры научного творчества, и если новые методологические веяния проникают в сферу учебных пособий, то, несомненно, они носят глубинный характер, касающийся смены эпистемологической парадигмы современного литературоведения.

Так, учебное пособие В.М. Головко называется «Герменевтика литературного жанра» и содержит реализацию компетент-ностного подхода, утверждаемого Федеральными государственными стандартами третьего поколения. «Герменевтическая парадигма» в истолковании автора учебника базируется на «понимающем литературоведении» М.М. Бахтина. В контексте этих методологических установок системно характеризуется жанр произведения, при этом В.М. Головко предлагает установить баланс между «пониманием» и «интерпретацией» в процессе исследования произведения в его жанровой специфике [4].

В учебном пособии Г.В. Токарева «Введение в семиотику» систематизированы, обобщены и системно изложены различные семиотические теории. Кроме этого, пособие содержит задания, способствующие углубленному освоению семиотического подхода к литературе [19].

Семиотический подход, представляющий культуру как совокупность текстов, коррелирует с синергетикой, соответствующей постмодернистской эпистемологической парадигме. Эту взаимосвязь демонстрирует учебное пособие В.Г. Зинченко «Литература и методы ее изучения. Системно-синергетический подход» , в котором весьма интересно и неожиданно соотнесены «классические методы изучения литературы с системно-синергетической парадигмой, прочно вошедшей в современное научное сознание» [7, с. 2]. Автор анализирует подходы к изучению литературы, базирующиеся на теории систем И. Пригожина, Г. Хагена, акцентируя внимание на «слове как “архетипе культуры”», на рецептивной эстетике, на категориях «концепт» и «дискурс» [там же, с. 3]. То, что учебное пособие В.Г. Зинченко имеет гриф УМО, свидетельствует не только о значимости, но и об общепризнанности данного методологического подхода в современном литературоведении.

Характерно, что теоретико-историческая рефлексия современных работ также ориентирована на структурно-семиотический подход к литературе. Об этом свидетельствует книга С. Зенкина «Работы о теории» [6], содержащая сопоставительный анализ литературоведческих идей русской формальной школы, Московско-Тартусской семиотической школы и французского структурализма. Автор подробно исследует концепции Р. Барта, М. Бахтина, В. Беньямина, П. Бурдье, К. Гинзбурга, А. Греймаса, Ю. Лотмана, В. Шкловского и др.

Собственно, в современных культурологических изысканиях также доминирует семиотическая методология. Таковы две монографии международных коллективов ученых «Ритмология культуры» и «Антропологические традиции: стили, стереотипы, парадигмы». В первой монографии культура исследуется в динамике, основанной на сложном взаимодействии «индивидуальных» и «социальных ритмов». При этом в рамках системного подхода к культуре анализируются разноаспектные «средства синхронизации и десинхронизации социальных процессов» – от духовно-идеологических до политических [14]. Во второй работе исследованы национальные особенности антропологии как науки, имею- щей далеко не последнее отношение к филологии [1].

Итак, семиотический подход – и к культуре как совокупности текстов, и к словеснохудожественным произведениям – присутствует в превалирующем большинстве исследований. При этом нередко литература как особый предмет анализа декларируется только в названии.

Такова очередная книга петербургского филолога, антрополога и семиотика К.А. Богданова «Из истории клякс: Филологические наблюдения» [2]. Необходимо отметить, что этот ученый славится своим нетривиальным подходом к истории мировой культуры, о чем явственно свидетельствуют названия его работ: «Врачи, пациенты, читатели. Патогра-фические тексты русской культуры XVIII– XIX вв.», «О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов». Не стала исключением и рецензируемая нами монография, в которой слово «филологические», вынесенное в название книги, присутствует на правах метафоры. Начав книгу главой «Первые уроки: чистописание в советской школе», Богданов в своих рассуждениях приходит к заключениям глубинного характера. Часть из них касается специфики ментальности советского человека: «Связь чистописания и поведения остается одним из устойчивых топосов детской советской культуры на протяжении нескольких десятилетий» [там же, с. 19]. Исходя из того, что клякса может выступить «чистым действием, интенциональностью, выражающей себя в акте вневер-бального контакта с реальной или воображаемой действительностью», в других комментариях автор выходит на онтологический уровень существования культуры, делая вывод: кляксы имеют достойное место «в истории внимания к роли случайности и предопределения» [там же, с. 177]. Иногда кляксы играют резко отрицательную историко-филологическую роль в истории текста. Так случилось с чернильным пятном, заляпавшим страницу флорентийского манускрипта «Дафниса и Хлои». В то же время навсегда утраченный текст обрел множество вариантов интерпретации, ибо стал домысливаться читателями. Об этой истории повествует глава «Случай Поля-Луи Курье и семиотика испорченного текста». Итак, богдановские «филологические наблюдения» сводятся к исследованию эмоционально-психологических, этических и идеологических социальных представлений, связанных с ситуацией порчи текста. Диалог культуры как упорядоченного текста и клякс как проявлений непредсказуемости, случайности, спонтанности осмысливается ученым как взаимодействие двух структурообразующих начал культуры – порядка и хаоса. Вне всяких сомнений, перед нами труд, исследующий литературу как часть культуры с точки зрения семиотики и не имеющий никакого отношения к филологии.

Одно дело, когда за отправную точку анализа берется «история клякс», и здесь нетривиальных подходов не избежать. Другое – когда объект исследования традиционен и каноничен, как, например, творческий путь Л.Н. Толстого. Однако современные литературоведы создают парадоксальные исследовательские прецеденты, рассматривая биографию классика через призму медицины. Такова книга В. Порудоминского «Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины» , демонстрирующая то, как писатель «постоянно искал новые и новые сопряжения “диалектики души” и “диалектики тела”» [13, с. 2]. Естественно, этот «медицинский» взгляд на творческий путь Л.Н. Толстого не имеет никакого отношения ни к медицине, ни к литературоведению, ни к комплексному методу, а являет собой теоретико-методологическую эклектику, весьма характерную для современных постмодернистских «изысканий», нередко ориентированных на массового читателя.

Справедливости ради отметим, что среди современных филологических работ в традиционном аналитическом ключе выдержаны исследования, построенные на теснейшем взаимодействии лингвистики и литературоведения. Таковы «Основы лингвопоэтики» А.А. Липгар-та [9], «Русская метафора: очерк семиотической теории» В.П. Москвина [12], «Функции метафоры» В.К. Харченко [23], «Слово персонажа в мире автора: Роман М.А. Булгакова “Мастер и Маргарита”» Т.А. Стойковой [17], «Континуальность пространства и времени в романе М.А. Булгакова “Мастер и Маргарита”» В.К. Харченко, С.Г. Григоренко [22]. Рассмотрим данные исследования подробнее.

«Основы лингвопоэтики» А.А. Лип-гарта состоят из трех глав: в первой главе продемонстрирован онтологический статус лингвопоэтики, ее теоретическая и методологическая база; во второй и третьей главах показаны междисциплинарные связи лингво-поэтики соответственно со стилистикой и литературоведением. Несомненным достоинством данной работы является то, что ее автор позиционирует себя продолжателем традиций школы О.С. Ахмановой, справедливо полагая, что «вне традиции существование в науке, как и вообще всякое существование, невозможно или, по крайней мере, непродуктивно» [9, с. 4].

Монография В.П. Москвина «Русская метафора: очерк семиотической теории» представляет собой комплексное исследование, адресованное специалистам в области «стилистики, литературоведения и риторики» [12, с. 2]. Трактуя метафору как «сложнейшее явление лексической семантики», ученый дает ее характеристику с четырех аспектов – с точек зрения парадигматики, эпидигматики, синтагматики и типологии, чему соответствуют четыре части исследования [там же, с. 2, 3–198]. Парадигматический ракурс рассмотрения метафоры высвечивает ее соотношения с понятиями «троп», «фигура», с метонимией, эпитетом и синекдохой. Сфера эпидигматики позволяет понять сущность метафоры как «производного знака» через соотношение с такими понятиями, как сравнение, уподобление, образ. Синтагматика дает возможность выявить контекстуальные связи метафоры с гиперболой и литотой, с гротеском, абсурдом, олицетворением. Типология метафоры представлена тремя аспектами – семантикой, формальным выражением, функциональной характеристикой.

Именно последний аспект метафоры – ее функциональная характеристика – стал краеугольным камнем концепции монографии В.К. Харченко «Функции метафоры». В своих рассуждениях В.К. Харченко исходит из двух гипотез, демонстрирующих связь между развитием языка и полисемией. Согласно первой, кажущейся «очевидной и бесспорной», с развитием языка «возрастает число значений в слове»; согласно второй, «сомнительной уже на чисто теоретическом уровне», «сохраняет- ся примерно тождественное соотношение моносемии, бисемии и полисемии» [23, с. 9]. Но, проведя количественные исследования, ученый приходит к выводу о бесспорности второй гипотезы: «Словообразование и многозначность находятся в отношениях взаимного баланса» [там же, с. 11]. И происходит это во многом благодаря метафоре, имеющей, по мнению В.К. Харченко, пятнадцать функций, в числе которых демонстрирующие роль метафоры в художественном произведении стилеобразующая и жанрообразующая, а также текстообразующая, этическая, эвристическая, аутосуггестивная, кодирующая, конспирирующая, игровая, ритуальная и др. В итоге метафора понимается предельно широко – как один из семантических, смыслопорождающих «механизмов» эволюции языка и литературы.

Если работы А.А. Липгарта, В.П. Москвина, В.К. Харченко носят теоретический характер, то книга Т.А. Стойковой «Слово персонажа в мире автора: роман М.А. Булгакова ”Мастер и Маргарита”» в парадигме лингвопоэтики освещает сугубо историколитературные вопросы. Несомненным украшением данного исследования является обширное теоретическое введение, в котором системно изложены проблемы изучения речи персонажа как части художественной реальности произведения. Т.А. Стойкова убедительно показывает целесообразность анализа дискурса персонажа «в единстве трех взаимообусловленных уровней языковой личности: семантико-грамматического, когнитивного и прагматического». Если «когнитивный план отражает систему ценностей персонажа», прагматический – «мотивы и цели его речевого поведения», то «семантико-грамматический уровень – та речевая форма, в которую “отливается” содержание когнитивного и прагматического уровней» [17, с. 19]. В монографии речь персонажа рассматривается не только в аспекте этих трех взаимосвязанных уровней, репрезентирующих «языковую личность» персонажа, но и «с учетом авторской модальности – оценочного отношения автора к персонажу» [там же, с. 3]. Книга состоит их трех глав, в которых проанализированы языковые личности Воланда, Ивана и Бегемота в авторской картине мира. Существенным недостатком работы является то, что автор никак не мотивирует свой выбор персонажей романа в качестве объектов анализа.

Необычный ракурс изучения «закатного романа» писателя предлагают В.К. Харченко, С.Г. Григоренко в книге «Континуальность пространства и времени в романе М.А. Булгакова “Мастер и Маргарита”» . «Континуальность» пространства и времени авторы, «в противоположность дискретности и одноплановости», определяют как «переходность плюс совмещенность различных объектов с их характеристиками» [22, с. 18]. Рецензируемая книга демонстрирует продуктивность использования в одном исследовании литературоведческих и лингвистических методов анализа. Так, начав с характеристики особенностей интертекстуальности, романтического дискурса и хронотопа булгаковского романа, автор далее анализирует поэтику произведения в сугубо лингвистическом ключе, характеризуя «дейктичес-кие» и «частеречные» «механизмы пространственно-временной континуальности» в романе (главы 6 и 7 соответственно).

Среди работ, сохраняющих традиции классического литературоведения, выделяются исследования, посвященные утопии – жанру, находящемуся в литературном процессе на границе с наукой и философией. Тем не менее, интерес к этому «пограничному жанру» довольно высок, о чем свидетельствует переиздание книги А. Свентоховского «История утопий: от античности до конца XIX века» [15]. Впервые изданная в 1910 году книга польского ученого являла собой первый опыт фундаментального философского, историко-литературного разбора утопических учений. Книга актуальна и поныне, так как содержит своеобразный каталог утопий от Платона и «утопической греческой сказки» до «утопизма научного коммунизма», «коллективистической», «анархической» и «индивидуалистической» утопий [там же, с. 3]. Книга классика утопиологии Х. Гюнтера «По обе стороны утопии: контексты творчества А. Платонова» содержит анализ всего наследия писателя в аспекте эволюции его мировоззрения. При этом доказано, что на Платонова повлияли Н. Федоров, Ф. Достоевский, И. Флорс-кий, а утопия справедливо истолкована как синтетический жанр, впитавший в себя тра- диции идиллии, волшебной сказки и др. [5]. Если книги классиков утопиологии выдержаны в традициях классического литературоведения, то работа современного ученого М.И. Шадурского «Литературная утопия от Мора до Хаксли» отражает комплексный подход к этому «пограничному» жанру. Этот комплексный подход включает в себя исследование семиосферы, архетипов и элементов поэтики утопии. Исследователь убежден, что «семиоэстетический коррелят смысла и текста, установившийся в ходе переосмысления канонических жанровых образований – менип-пеи, пасторали и сократического диалога, образует ядро утопии». Причем эти жанровые каноны напрямую соотносятся с моделью острова, который «принадлежит к числу архетипических локусов мировой словесности» [24, с. 15, 17]. Именно архетип острова структурирует «жанровое мышление литературной утопии», характеристике которого посвящена первая глава книги; вторая содержит анализ утопий трех эпох – Ренессанса, Просвещения и Романтизма; в третьей главе дано описание «субжанровых разновидностей литературной антиутопии» ХХ века [там же, с. 18–160].

Общим свойством ряда литературоведческих работ стал поиск национальных – в первую очередь духовных или идеологических – истоков поэтики произведений. Такова монография М. Вайскопфа «Влюбленный демиург: метафизика и эротика русского романтизма», в которой системно проанализирован генезис русского романтизма. Автор отмечает не только западные влияния (масонская и розенк-рейцеровская литература), но и отечественные истоки русского романтизма. В их числе – православие как духовная традиция и сентиментализм как традиция эстетическая [3]. Явственно выраженный патриотический пафос наличествует в написанной на стыке науки и публицистики книге Л.А. Сычевой «Природа русского образа», содержащей пять бесед о поэтическом мастерстве с поэтом Валентином Сорокиным, проректором Литературного института [18]. Монография В.В. Компанейца «Русская социально-философская проза» содержит глубокий анализ поэтики русских реалистов последней трети ХХ века в контексте традиций отечественной религиозно-нравственной философии. Так, творчество Ю. Домбровского, С. Залыгина, В. Рас- путина, В. Астафьева, Л. Леонова, В. Тендрякова, Ю. Бондарева, А. Солженицына, В. Шаламова исследовано в контексте философских систем И. Ильина, Н. Лосского, П. Флоренского и др. [8].

Таким образом, современные искания филологов явственно демонстрируют смену эпистемологической парадигмы, что ярко прослеживается в доминировании семиотического и герменевтического подходов к художественным текстам как артефактам культуры. Однако, думается, рано говорить о кризисе традиционного литературоведения, так как работы, написанные в «классическом» ключе, демонстрируют высокие научные достижения.