«Ведомости парнасские» Т. Боккалини и их русские читатели: к вопросу о влиянии республиканских идей в России первой трети XVIII века

том же рапорте имеется отметка «означенные книги отданы в Кабинет»3. Что это были за книги, какие из них оригиналы и какие переводы на русский – не уточнялось. Пока следствие описывало остальные книги Дмитрия Голицына, их бывший хозяин, собравший, по словам В.Н. Татищева, «лучшую русскую библиотеку»4, умер 14 апреля 1737 г. в Шлиссельбурге5.

«Вредительные» книги Голицына, специально затребованные в Вышний суд, вскоре оказались в руках одного из судей – А.П. Волынского. В 1740 г. опальному кабинет-министру пришлось самому давать показания следствию, где он утверждал, что взял себе из книг Голицына все те же злополучные «Махиевеливу и Бакалиниеву». Книга Макиавелли осталась у него, а вот книга Боккалини была переписана и отдана обратно в Кабинет. После этого рукопись первого русского перевода «Государя» Макиавелли затерялась и не обнаружена до сих пор, как и многие бумаги из дела Волынского, а вот русский перевод Бокка-лини благополучно дошел до нас.

В данной статье мы попытаемся восстановить судьбу перевода книг Т. Боккалини в России первой трети XVIII века, выявить, какую рукопись читали Д.М. Голицын и А.П. Волынский, а также постараемся выяснить, почему это сочинение итальянского писателя считалось столь опасным и какое «дурное» влияние оно могло оказать на русских государственных деятелей эпохи.

Какая книга Боккалини оказалась в руках следствия в 1737 году? Голицын не называет нам ее, так же как и поручик Боборыкин, который отправляет 2 книги Боккалини в Петербург. Впервые ее название произносит Волынский на допросе 8 мая 1740 года: «из онаго бывшего вы-шняго суда ис книг же Дмитрия Голицына взял себе книгу Бакалиниеву под именем Ведомостей Парнасских, для чтения и списывания себе, с которой себе и списал, а взятую отдал кабинет секретарю Андрею Яковлеву»6. Имеется в виду русский перевод первой сотни «Известий с Парнаса» («De’ ragguagli di Parnaso», 1612-1613). Нам известно три рукописных списка перевода этой книги Боккалини:

• -    Парнаские ведомости благороднаго и превосходител[ь]нейшего Г[оспо]д[и]на Траяна Бакалина. Сотня первая. (Архив Санкт-Петербургского Института истории РАН. Ф.36. Воронцовы. Оп1. №844).

• -    Ведомости Парнаския господина Траяна Боккалини Римлянина. Сотня первая. Сия книга на италианском языке у Иоанна Блаев в Амстердаме 1649 года напечатанная на российской переведена переводчиком Колегии иностранных дел Андреем Васильевым в Санкт Питербурге 1728 году. (Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф.310. Собрание Ундольского. №885).

• -    Книга о ведомостях Парнаских (Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф.728. Софийское собрание. №1572).

Фактически существуют два перевода первой сотни «De’ ragguagli di Parnaso» Боккалини: 1) перевод, сохранившийся в единственном списке Воронцовского собрания, автор его неизвестен; 2) перевод Андрея Васильева 1728 г. в двух списках, первый из Софийского собрания РНБ, который находился в библиотеке новгородского архиепископа Феофана Прокоповича, и второй список, хранящийся в рукописном собрании РГБ. Если рукопись, принадлежавшая Феофану, видимо, изначально хранилась в его библиотеке, то рукопись из РГБ сменила несколько владельцев, однако имеет только одну владельческую запись на обороте верхней крышки переплета: «Сия книга дому ея сиятельства княгине Марье Михайловне Гагаренай». Эта запись, по-видимому, сделана не ранее второй половины XVIII века, поскольку княгиня М.М. Гагарина (1719-1791) овдовела после смерти мужа, князя Петра Ивановича, в 1755 г. Однако филиграни этого списка относятся к 1720-30-е гг. Можно предположить, что рукопись из собрания РГБ и есть список, принадлежавший Д.М. Голицыну, и впоследствии именно его использовал А.П. Волынский. Данную атрибуцию подтверждают следующие наблюдения. Во-первых, название рукописи РГБ совпадает с тем наименованием, которое дает книге Волынский, это именно «Ведомости Парнасския», в отличие от воронцовских «Парнасских ведомостей». Значит, Волынский пользовался именно переводом А. Васильева, изъятым из конфискованных книг Голицына. Во-вторых, внимательный анализ списка РГБ показывает, что рукопись переписана несколькими писарскими почерками, можно найти минимум три разные манеры письма, которые сменяют друг друга в разных частях книги. Один из этих писарских почерков присутствует в дру- гом русском переводе Боккалини, им полностью переписан «Камень опыта политического», эта книга вне всякого сомнения принадлежала князю Д.М. Голицыну и вошла в конфискационную опись 1737 г.7 К тому же обе рукописи выполнены на бумаге с одинаковыми филигранями. Можно предположить, что «Камень опыта политического» был также переведен А. Васильевым, на что указывает сходный синтаксис, близость лексических конструкций и стилистическое единство двух переводов.

Впрочем, у исследователей есть определенные сомнения в том, что перевод А. Васильева мог принадлежать Голицыну. М.А. Юсим отметил, что Голицын ссылался на то, что получил список Боккалини от П.А. Толстого, которому как раз приписывали перевод «Государя», а Макиавелли будто бы достался верховнику от Ф.М. Апраксина, «ссылка на Апраксина может объясняться тем, что он приходился Анне дядей, каковое обстоятельство смягчало его предполагаемое обращение к Макиавелли»8. Сомневаясь в показаниях Голицына в данном случае, М.А. Юсим доверяет ему в отношении «Парнасских известий», утверждая, что «это не мог быть перевод А. Васильева, сделанный в 1728 г., когда Толстой был уже в ссылке»9. Однако Голицын говорит на следствии о книге «Бакалом списанная» (правильнее, видимо, «писанная»), которая взята «от Петра Толстого». Вероятно Д.М. Голицын ведет речь об амстердамском издании Боккалини, которое он получил из библиотеки опального П.А. Толстого. Д.М. Голицын был одним из виновников падения Толстого и членом следственной комиссии над ним, против него он объединился с А.Д. Меншиковым и А.И. Остерманом весной 1727 г.10 Вряд ли в 1720-е гг. у князя Голицына были близкие отношения с бывшим «однокашником» по итальянскому обучению Толстым, который числил его среди своих врагов. Поэтому вероятно, что Голицыну досталась часть библиотеки уже сосланного графа. Примечательно, что в описании голицынской библиотеки 1722 года, сделанном сыном князя Сергеем Голицыным, нет ни одной книги Боккалини11, но они появляются в реестре 1737 г. Скорее всего книга Боккалини оказалась у князя именно в 1727 году, тогда же он заказал перевод с итальянского у Андрея Васильева, который и был готов в 1728 году. Васильев в октябре 1726 года закончил перевод с итальянского «Жития Флавия Веспасиана, единого себе имени и десятого императора римского»12, это сочинение известно только в единственном черновом списке, который фигурирует в конфискационном реестре книг Голицына под № 6213. Все это свидетельствует о том, что возможным заказчиком этих переводных сочинений у Васильева мог быть сам Д.М. Голицын.

Еще А.И. Соболевский отмечал, что перевод Васильева «точный, но удобопонятный» и его язык «русский, с некоторым количеством церк.-славянизмов», что отличает его от раннего перевода «Жития Флавия», перегруженного славянизмами14. Переводы РГБ и воронцовского собрания сделаны с разных изданий «Известий» Боккалини, нумерация «ведомостей» у них иногда не совпадает. Хотя Васильев указывает как источник перевода амстердамское издание 1649 года, в действительности такого издания не существовало, издание И. Блау вышло в 1669 году, и по-видимому дата, указанная переводчиком является простой опиской15. Перевод из воронцовского собрания во многом стилистически близок переводу Васильева, его также можно датировать первой половиной XVIII века, хотя он кажется более тяжеловесным и менее удобопо-нятным16. В то же время неизвестный переводчик часто выступает как комментатор, поля рукописи испещрены толкованиями новых и непонятных для русского читателя терминов, встречающихся в тексте17. А. Васильев редко, но все же дает пояснения, довольно точные, чаще пытаясь использовать знакомую русскому читателю лексику или предлагая альтернативные варианты значений. В сравнении двух переводов перевод Васильева выглядит более профессионально, в то время как перевод воронцовского списка скорее напоминает ученические переводы этого времени, в то же время стиль Васильева более гладок и отработан, хотя он часто прямо следует за фразой оригинала, перенося в русский текст даже знаки препинания из итальянского издания.

Таким образом, Д.М. Голицын и А.П. Волынский ознакомились с книгой Боккалини в переводе Андрея Васильева. Какие идеи они могли встретить на ее страницах и какие «опасные и вредительные мысли» могло породить это чтение? Итальянский сатирик и политический мыслитель Траяно Боккалини (1556-1613) был известен как горячий сторонник республиканских добродетелей и свобод18. В «Ведомостях Парнасских» он восхваляет Венецианскую республику устами «высокославной вольности римской», которая говорит, что Венеция «будучи чистою аристократиею, тако ж совершеннейшею формою републическою, какова в вол[ь]ном народе основана быти может, ради преизбранных своих прав, которые обещают ей долгое и щастливое житие, без всякаго сумнения превосходила каждую другую вол[ь]ность настоящую и пришедшую»19. Д.М. Голицын, получивший образование в Венецианской республике, скорее всего, разделял симпатии Боккалини. А.C. Лаппо-Данилевский отмечал, что «пребывание Голицына в Италии оказало влияние на его литературные вкусы: эмпирическое направление, внесенное в политику макиавеллизмом, и морально-политические положения, которые в виде поправки к макиавеллизму были предложены важнейшими итальянскими по- литиками XVI и начала XVII века. Кроме общих положений Голицын мог усвоить себе из той же литературы и более частные выводы, например, предпочтение большинства итальянских политиков к Венецианской республике, и такое знакомство могло отразиться на последующих его политических планах об ограничении русского самодержавия и об обязанностях верховного тайного совета; совет вообще должен был стремиться к пользе государственной, соблюдать законность в управлении, все дела государственные содержать в тайне и между прочим «стараться прилежно о распространении во всем государстве нелицемернаго правосудия, строго преследуя судом судей неправедных»»20.

Идеи Боккалини лежат в русле так называемого тацитизма – течения в общественной мысли XVI-XVII вв., связанного с возрождением интереса к трудам римского историка Тацита и актуализацией его идей в политических дискуссиях. Показательно, что Тацита использовали как республиканцы в своей критике монархов-«тиранов» и их преступных фаворитов, так и монархисты, обосновавшие неограниченные права королей в борьбе со смутами и раздорами гражданских войн. Тацит оказался необыкновенно актуален – ученые, художники, драматурги и композиторы барокко черпали в его трудах нескончаемое вдох-новение21. Сам Боккалини считал своим главным сочинением «Политические замечания по поводу Корнелия Тацита» (1612, впервые напечатана в 1669 г.), эта книга показалась настолько опасной даже венецианским цензорам, что наследникам было отказано печатать ее на том основании, что «Макиавелли и прочие авторы, что разрушают всю добродетель политическую, суть побеги от ветвей Тацитовых»22.

Боккалини писал сатирические «Известия с Парнаса», отдыхая от работы над своими серьезными комментариями к Тациту, поэтому римский историк не покидает читателя и здесь, Боккалини часто цитирует его и ссылается на примеры из «Истории» и «Анналов». Примеры из Тацита Боккалини использует для демонстрации порочности монархических государств, развращенности и невежества монархов и их подданных. В «Известиях» государи всех монархий мира «жалобу приносят» Аполлону в том, что «на каждой день от их народов чинилися преступления толь срамныя, дела толь неподобныя, что художество Г[осу]д[а]рствования приведено к затруднению безконечному». Монархи умоляют «вселить в сердце подданных их оную горячую благосклонность, оную твердую к отечеству любовь, которая преизлиха зрится в подданных ре-публических». Аполлон саркастично отвечает им, советуя лучше заботиться о своих подопечных, поскольку они не могут любить своих притеснителей, «понеже особая склонность человеческая есть, дрожать лучше на стуже, неже[ли] коснети при оном огне, которой исполнивая дом дыма, выкуривает глаза до слез»23. Впрочем, подданных, решивших избавиться от монарха, также ждет отповедь Аполлона, который цитатами из Тацита увещевает «ирканцев», которые вопрошают: «по-зволително ли есть убивати тирана»? Парнасский монарх заявляет: «понеже точным судиею прин-цов есть б[о]г правдивы[й] всегда, а не народы, присно окружаемые от человек злоковарных, того ради подобает вам, яко же безпложие, или зелное непогодие и протчее натуры зло, тако чивость24 и скупость господствующих претерпевати»25.

Трагическая ирония и скептицизм, что присутствуют в письмах или высказываниях А.П. Волынского, о которых часто вспоминают его конфиденты на следствии, возможно, также восходят к книгам тацитистов Т. Боккалини и Ю. Липсия. Интересно, что уже в 1730 году в своем известном письме Волынский столь же скептично, как «митиленский гражданин» у Боккалини, оценивал попытки обрести «вольность» у людей «застаревших в рабстве»30.

Приложение

Из русского перевода «Ведомостей Парнасских» Т. Боккалини (1728 г.) / л.97об /

Ведомость 39я

Народы острова Митилина, после смерти своего князя, не оставивша наследников, чинят прение, что будет им полезнее, новаго ль князя избрати или установить в отечестве своем вольность .

Понеже славнаго острова Митилина31 народы, у которых напоследок не токмо умре Государь их природный, но с животом его вовсе погасла кровь королевская, обретались без правительствующаго принца, во многих своих сеймах совет держали, чтоб лучше было им: продолжать ли житие свое под монархиею, выбрав какова новаго принца или восприять высокоизбранное намерение, от чего многие народы великое себе щастие достали, ко основанию в своем отечестве вол[ь]ной державы. Великие и вельми опасные споры произошли на сие важнейшее дело, и уведомленось, что некоторый знатнейший гражданин в последнем сейме, нарочно для решения сего дела определенном, отправил речь с таковым разсуждением: «Два, любезнейшие мои граждане, суть главнейшия благополучия, каковы от безсмертнаго Б[о]га приемлютца в сем мире, а имянно раждатися человеком, а не скотиною, свободным, а не рабом. И воистину со многим резоном, понеже кое /л.98/ лутчее блаженство в настоящем сем житии может кто получити, как точию повиноватися бы законам божеским и человеческим. И сий бисер может равно подобитися богатому сокровищу, исполненну всех дражайших каменей ориентал[ь] ных, ко обезапасению живота, богатства и чести от самоприхотливой одного токмо человека воли, которая зело склончива есть к содеянию дел непристойных? Никто же из между нас паче мене исповедует, что вольность есть прелюбезный и предрагий дар его же безсмертный Б[о]г по особливой милости уступает точию своим любезнейшим, и глаголю, что кто не знает ю, есть слеп, кто не почитает ю, глуп, и кто со всем сердцем не ищет ея, есть немилосердый враг себе самому и своему отечеству. Но, дражайшие мои, подобает разсудити, что якоже суть дражайшие оные бисеры, которые редко между человек зрятся, тако долженствуем рещи, что совершенная вол[ь]ность в народе человеческом есть драшайший и прежелаемы[й] бисер, понеже есть редчайшая во языцех. И да будете известны, что якоже от всемогущей силы небесной суть сотворены драгие камыки Пироп и Диамант32, а не драгие суть оные, их же по подражанию Божескаго /л.98об/ художника строят человецы, тако бисер вол[ь] ности нарещися может божескую тварию, паче нежели работаю человеческою. И что аще с оным щастием нанеже как вижду вероятно полагаетеся было бы возможно уставляти державу вол[ь]ную там, где многое время царствовала монархия, то ради вол[ь]ности, яко зело от всех народов желаемой не бы обрелися монархии в свете, потому что народы, к получению толь полезного щастия, вси бы мстилися в вол[ь]ности; и тако понеже монархии суть многия, а републики не многия, потребно нам ясно досмотрети, что основати вол[ь]ность в н[а]шем отечестве есть дело паче невозможное, нежели трудное, и дар, его же подобает паче мол[ь]бами умоляти от величия божескаго, нежели уповати от каждаго разума человеческаго. Ниже да возбудит вас пример толиких републик, каковы с немалым щастием народов их недавне уставлены в Германии33; понеже примеры не пристают со изъятием разве тех мест, где способствуют самые обстоятельства; и что вел[ь]ми великии неразмер[ы] есть между германцов рожденных почти в полсвободном житии; от которого состояния благополучное имеется прехождение к получению всея или целой вол[ь]ности, а мы, которые от нашего принца претерпевали всегда целое раболепство толико обретаемся далеки от пристяжания совершенной вол[ь] ности, что от сего к другому краю не можем /л.99/ приходити не доставя себе и своему отечеству явного разорения. Уступаю вам, что некоторые принцы некогда хотя и происходят прихотливы, неистовы, нечинны, и что безопаснее от сих зол было бы в знак крайняго щастия, однако ж рцыте и вы со мною, что в свете не может быти ни пуще прихотливая, ни пуще неистовая, ни хуждше безчинная Г[о]сп[о]д[а]рня34, как одна република злопорядочная, как одна область смутолокая. Един народ н[а] шему подобны; который родился, воспитался, обжился, и даже заматорев состарелся в раболепстве; якоже вси писатели и повествователи политических поведений исповедуют, вес[ь]ма не может жити в вол[ь]ности, потому что републики сочиняются паче от добраго состояния умов гражданских, имеющих размер к житию в вол[ь]ности, нежели от законов или прав: ибо слово в слово, как младая лоза скоро изсыхает, аще она от земледел[ь]ца посаждена бывает подле застарелого древа, насупротив же того благополучно прозябает и дает преизобил[ь]ные плоды, егда она посаждена бывает подле одного древца, аки подле мужа своего, равно возрастнаго; так и младая лоза вол[ь]ности негодует окоренятися и издавати плоды довол[ь]ствия, аще она насаждается близ какова либо древа древняго, близ одного народа уже состарелаго /л.99об/ в раболепстве, ибо гордыня шляхетская и крамола простолюдская, яко главнейшие вольнаго жития враги, младую лозу новичной вол[ь]ности, высосав из нея коренную влагу35, дающею ей живот в скором времени всеконечно суху бы сотворили.

Сия истина, юже аз глаголю, явно касается к примеру так ясному, якоже редкому всех вол[ь]ностей настоящих и предшедших, а особливо безсмертной републики венецийской, которая будучи младою лозою посаждена с малым древцем народа венецийскаго незадолго пред тем рожденного в оных озерах, роспустила тамо толь глубокия и сил[ь]ныя корения, что ныне своим гражданам подает благоуханнейшие плоды безопасной вол[ь]ности. Но безумие есть, еже уповати бы в нас премены обычаев, ибо оные не так щасливо пременяются, как бы некто переменял одежды. Ум бо во всяком своем деле требует быти спокоен, а воля благосклонна к признанию за вышшаго себе того гражданина чиновнаго36, который по домашнему хотя б и был нижайшии его, быти богату младу, а во унижением бы почитати стара убога, после Б[о]га паче сынов и богатств, даровати бы всю свою любовь отечеству, собственные интересы предлагать бы во общеправител[ь]ную пол[ь]зу, правил[ь]но между друзей и между сродников чинити суд в делах градских /л.100/ и придчинных, страшитися в жестокости прав, в области вол[ь]ной стяжевати богатства княжеские, а сердце имети бы гражданин-ское, со умерщвлением себя самаго, просити бы покорно о поноровном голосе у своего нижайшаго, и напоследок в делах статских37 имети бы оную молчаливость, и стяжевати все оные обычаи вол[ь] наго человека достойные, каковы зело исправны зрятся в каждом шляхтиче венецийском. Наука сия есть такова, которая не учится из книг, ни от гласа человеческа, но от во отечествах вол[ь]ных рождающихся приносится из чрева матерей и пиется со млеком. Аще (яко же слышу, что мнози того желают) пошлете в Венецию требовать прав жития вол[ь]ного, без сумнения от оной преизбранней-шей републики даны Вам будут права самые превосходные, но как одежды, так права не всем персонам на стат бывают38, и что благополучие от божеска величия человеком имело бы быти уступлено презело велико, аще бы им егда в половине м[еся]ца июля бывают опаляемы солнечным зноем, до-зволилось ходить по лесам и избирати тамо что ни бол[ь]шаго платана39, и преносити бы его в свой огород, и пользоватися сению его. Вол[ь]ность, аки младое древцо, между народы насаждаемое с превеликою трудностию растет и приобучается, понеже требует /л.100об/ быти оная непрестанно новыми правами смотря по случаям, каковы ежедневно происходят, поливаема, и секирою жестокости правосудия упояема. Ниже в сих случаях требуется быти кому нетерпеливу, понеже несть ни единаго, кто бы мог пользоватися сению какова древа великаго во дворе своем поставленного, аще бы оное малым пруточком от прадедов его не было носаждено издревле. И бысть воля божеская, дабы древеса и републики долгаго живота расли с трудностию и плоды свои поздно приносили; и самая высокоблагородная славной вол[ь]ности венецийского росада с премногим трудолюбием потщилась учинитися таковою, какову ныне видит ее свет, и древнии ея насадители, иного от нея не вкусили, точию труды и болезни к ея воспитанию, ныне два десятоколенные их внучата пользуются зеленез-ною, осенением и прохладом Ея. Ибо, хотя тысяча и сто лет прошло от нележе она возлегла в оных озерах, однако ж не вес[ь]ма еще есть такова, дабы она будучи толь совершенною и безопасною ро-садою истинныя вол[ь]ности, не боялося от ветреннаго принцов чюжестранных надмения, ниже мраза домашних распрей и смуток. К сим делам, о граждане мои, приложите разум, что не так права, хотя они премудрыя, и другия свойства, /л.101 / иною Вам упомянутые, суть оныя, которыя содержали, которые содержут, и которыя в вечном величии имеют содержати републику венецийскую, как дивнейшее и единственное в свете оных40 ея озер местоположение, чего нам дати не может сердце животный источник каждаго г[осу]д[а]рства вол[ь]наго, якоже сведомцы Г[о]с[у]д[а]рьственных дел все исповедуют, есть Сенат. И искусные мечники, егда немногими ударами хотят свалить неприятеля, норовят како бы попасть острием в сердце; також де принцы, хотящие опровергнуть републики, мещут первые удары на стол[ь]ный град вол[ь]наго Г[осу]д[а]рства с намерением дабы точию рас-точити Сенат, которыя язвы толь суть смертныя, яко убивать каждую, мощнейшую вол[ь]ность, понеже она, сущу таковым образом Сенату поражену, а сердцу републики сквозе прободену, скоро умирает. Подобнаго несовершенства не бывает в монархиях, которых величие имперское всегда зрится тамо, где обретается персона королевская, яко же изрядно искусил дука Гизский: сей завладением Парижа бол[ь]ше ускорил зло свое, нежели предварил собственное величие41. Цесарь диктатор ясно показал нам правду, онеже аз глаголю, ибо он возжелал учинитися /л.101об/ тираном своего отечества единым точию расторжением Сената римскаго, поспешил на Г[осу]д[а]рьствование онаго Рима, который слезнонеразумным и смертным советом оставлен бысть от Помпея42; дело, которое прежде его ведал, отведал, а не умел совершити его прямый воев учитель, единоточная Африки слава, Аннибал43 и что после его зело превосходно познал и содействовал против флорентийцов и санезов, основатель величия монархии гишпанской Карл Пятый император44. Сия толь смертная рана от многих пресил[ь]ных неприятелей, каковых оной Рим имел, отнюдь не могла датися републике венецийской, потому что столица Ея, где Сенат пребывает, есть офортификована и вооружена труднопронзателною бронею озер. О которых делах яко же мню, пора заключити, что, аще, которые в отечестве нашем желают уставити житие вол[ь]ное, пусть имеют святое изволение, но не добро-мудрование, а которые хотят принца, и оных пусть будет намерок добр, а совет благ45, токмо в постановлении сей н[а]шей важнейшей нужды, молю всех, да воспомянут, что шляхты флорентийские, которые за безвременством /л.102/ крамол[ь]ного своего народа, не возмогли отнюдь в своем отечестве уставити совершенно формы вол[ь]наго жития, не терпя к тому лютых и кровавых своевольств простонародных, принуждены призвать тиранна чужестраннаго дуку Афинескаго46, дабы чрез него учинить чрезвычайное жестокое оскорбление помянотому народу флорентийскому, яко зело злопорядочно вольность употребившему». Сицевыя яснодоводные причины хотя от некоторых разумнейших и почтены за вел[ь]ми силныя, однако ж народ тем не удовол[ь]ствовался, и не склонился ко избранию новаго принца, понеже дума перемогла и стала на том, дабы жить в вол[ь]ности, и приговорено отправить послов в Венецию для получения от оной републики прав жития вол[ь]наго, что вскоре и учинено, с неповеримою магнифиценциею от республики венецейской приняты и угощены послы, и показаны им были магистраты, порядки, и все веницейские права, с которых послы взяв исправные списки, и многие регистры47, отъехали и возвратясь в Митилин, объявили свой доезд, и в публичном сенате были чтены /л.102об/ привезенные права, которые так всему народу, как бол[ь]шей части шляхетства зело неугодны и не нравны показалис(ь). Ибо народ никоим образом не возмог того терпети, дабы оной по правам веницийским выключен был из общаго правител[ь]ства, говоря, что несть достойна называтися вол[ь]ною тая отчизна, где все не командуют. А шлехетные особы богатые, которые извыкли под монархиею от ближайших фаворитов дворовые покупать себе м[и] л[о]сти, еще же и от принца срамотными услугами получать магистраты48, учали роптать и говорит[ь], что оная отчизна есть вес[ь]ма нещасливая, где другому возбранялось свободное употребление собственных пенезей, которые от благоразумных человек с превеликим трудом копятся, не ради токмо покупки брашен и одежд, но ради стяжавания тех вещей от которых честь преумножается, и что гражданом зело лутче было обретатися под господствованием одного принца, волю котораго иной может достовать многими средствами, нежели жить под обладанием прав не умолител[ь]ных, егда оныя другому даваны бывали от многочисленнаго Сената, где, понеже малого /л.103/ недостает, а многаго, что потребно в руках иметь, нет тамо, принудить толь многих лиц к преступлению нельзя, и по сущей правде сказать мошно, что оный сенат был нетленный49, и что под монархиею лучшие шляхетные особы начинали вступать в правител[ь]ство с самых главных чинов, а в републиках при-мизерной велся обычай, дабы вряд с убожайшими сенаторами начинать с самых нижних, и быти каждому принуждену степенно и с толиким коснением доходить в высочайшие чины, что целой век человеческ не доставал достизати их; и что жесточь, еже давати бы правител[ь]ствующие чины голой токмо заслуге, была едина из оных заповедей, которую издавна выдумали тиранны ради низложения сил[ь]ных, а вознесения смиренных. Но в разрушении толиких неугодностей, трем четвертям шляхетства ничто ино так пуще не досадило, как жестокий магистрат ценсоров50, у венециан употребляемый, которых ценсоров зело было непристанно великострашной присмотр иметь над поступками и обычаями каждаго. Чего ради свободно рекли, что, аще в републике венецийской с шляхетством велся такова образа поступок, то шляхты веницейские в вол[ь]ности были раби, а народы митилинские /л.103об/ в рабстве были свободны. Потом же за страх сицевых поведений, вси высоким гласом возопили, МОНАРХИЯ. А ежели бы кто впредь в отечестве митиланском хотел уставливать вол[ь]ность, то приговорили сожещи права и уставы, понеже они затвердили в разуме свое то, что совершенная де вол[ь]ность была там, где никто не подчиняется, все командуют, и всяк делал все на свой салтык.

НИОР РГБ.