Вера и знание в художественной аксиологии А.П. Чехова

Но, говоря так о человеке, Чехов, безусловно, помнил и о «громадном поле», которое «проходит с большим трудом истинный мудрец». Поверхностному, легкому или же догматичному решению проблемы Чехов противопоставляет долгий, мучительный процесс познания, и тогда, возможно, в далеком будущем, человечество откроет «истину настоящего Бога» (Там же. Т. 10: 106).

Чехов любил обрядовую сторону церкви, ее эстетику. Пасху 1892 г. он встретил в только что приобретенном Мелихове. «Пасхальную утреню пели мы, т. е. моя фамилия и мои гости, молодые люди. Вышло очень хорошо и стройно, особенно обедня. Мужики остались недовольны и говорят, что никогда, служба, у них не проходила. так торжественно» (Там же. Т. 5: 46). А.А. Вишневский вспоминает о совместном с А.П. Чеховым пребывании в Любимовке: «Под праздник и рано утром в праздник мне нередко случалось видеть

А.П. сидящим на. этой скамейке. На. колокольне гудел звон. Антон Павлович сказал: “Лучше и красивее церковного звона, ничего нет; так его люблю”. На. мой вопрос, чем вызвана, эта. любовь, А.П. ответил: '“Это все, что осталось у меня от моей прежней религии”» [1: 17].

Конечно, и среди современников Чехова. были попытки примирения религиозной веры и научного знания. Так, Генри Друммонд писал: «Вплоть до сих пор не было сказано ни одного слова, для примирения христианства, с эволюцией или эволюции с христианством. А почему? Ибо и то, и другое составляют одно. Что такое эволюция? Способ творения. В чем цель его? Сделать живые существа, более совершенными. Через что действует эволюция? Через любовь. Эволюция и христианство имеют одного и того же Творца, одну и ту же цель, один и тот же дух. Между этими двумя процессами нет соперничества» [2: 388]. Но эти попытки были немногочисленными. Противопоставление Веры и Знания стало главной целью чеховского времени. И она. не могла, конечно же, не сказаться в творчестве Чехова.

Чехов, выросший в Таганроге, на. берегу Азовского моря, знал, что такое Чайка. Чайка. - это душа, моряка, парящая, неприкаянная. «Чайка» - пьеса, о душе и о гордыне, которая ее уничтожает. Наблюдая кризис в религиозном сознании современников, особенно в творческой среде, сталкиваясь с экстремальностью и конфликтностью отношений в ближайшем окружении, писатель создает пьесу, в которой отвечает сам себе на. мучительнейший вопрос, когда. Бога, нет, то есть Мировая душа, есть отец вечной материи - дьявол и множество душ, которые слились в одну...

Но борьба, за. каждую человеческую душу продолжается. Главное оружие - это гордыня, первая из семи страшных грехов. Через нее каждый герой пьесы подвергается испытанию. Главный носитель гордыни - Треплев. Именно он, с его страстными монологами об уязвленной гордости, убивает чайку - свободную душу, парящую в небесной вышине. Поэтому пьеса, заканчивается его самоубийством: Треплев совершает то, на. что не решится ни одна, христианская душа, за. что хоронят за. пределами кладбища...

Исследование фактора, маргинальности в сфере чеховской философии человека. позволяет заключить, что руководящей интуицией писателя здесь оказывается традиционное для христианского миропонимания усмотрение изначальной духовной поврежденности человеческой природы. Проявлением такой поврежденности становится в художественном мире Чехова, феномен «гордыни», по всем признакам соответствующий тому болезненному состоянию духа, который в православной психологии именуется «прелестью». Чехов показывает в человеческом существе постоянно действующий фактор разрушения, извращения всего внутреннего строя личности. В маргинальной личности этот фактор проявляется в мучительной неудовлетворенности жизнью, в глубокой внутренней тревоге и необъяснимом страхе; в присутствии мощной противоборствующей силы, обращающей вспять благие устремления души; в духовном окаменении и окостенении, в самозамыкании и самопо-рабощении. Действие этого фактора, приводит личность к самым тяжелым формам духовного нездоровья и несвободы.

Казалось бы, сюжет для небольшого рассказа, записанный Тригориным, точнее всего лег бы на. отношения этого писателя с Ниной. Но драматургу нужна, была, не точность, а. соответствие. Треплев болен гордыней в тяжелой форме, его раздражает все: не прочитанный Тригориным его рассказ в журнале (он бы наверняка, ревниво прочитал), отношения его с женщинами (если бы Тригорин гадал на. ромашке, у него всегда, выходило бы «любит»), его равнодушие к славе.

И самое главное - Тригорину, для того чтобы работала, душа, нужно только одно -творчество. Поэтому Чехов вкладывает в этого героя все свои откровения, все тайны психологии творчества. Тригорин терпеливо несет свой крест, позволяя лишь маленькие слабости, такие как ужение рыбы, любовь молоденькой девушки, суетное признание толпы. Он покорен, потому что знает, что в творчестве нужно терпение. Терпение необходимо и в любви - поэтому Тригорину близка, и понятна. Маша, они, как родственные души, испытывают друг к другу дружеское чувство. Они -страстотерпцы, потому что беззаветно и полностью отдаются жертвенному служению, один - искусству, другая - любви.

Драматургия Чехова, раскрывает глобальный масштаб изображенной писателем ситуации прельщения, охватывающей всю сферу деятельности русской интел лигенции, в основе которой все более и более обнаруживается коренная духовная подмена. В пьесах мы видим последствия этой подмены, развертывание ситуации духовного кризиса. Таковы негативные аспекты проявления фактора, маргинальности в сфере чеховской психологии человека. Однако фактор маргинальности обнаруживает и позитивные изменения чеховской антропологии. Ключевым здесь является понятие «талант». У Чехова, «талант» переводится в категорию общих гуманистических оценок и настолько сливается с ними, что человечность также объявляется «талантом». Понимание его природы находим в рассказе «Припадок»: «Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант - человеческий . Он обладает тонким, великолепным чутьем к боли вообще» [7. Т. 7: 216]. Собственно говоря, это есть талант видения человеческого в человеке и боли от искажения, осквернения этого человеческого: «Для него так же ясно было, что все то, что называется человеческим достоинством, личностью, образом и подобием Божиим, осквернено тут же до основания...» (Там же: 212). Внутренняя связь понятий «талант» и «образ Божий» в человеке раскрывается и в ряде других произведений писателя, где ситуация «зарытия таланта» квалифицируется как утрата, «образа. и подобия»: «Стал я после той истории... после девицы этой... стал я без толку шататься, жить зря, не глядя вперед... Разыгрывал шутов, зубоскалил, развращал умы, а. ведь какой художник был, какой талант! Зарыл я талант, опошлил и изломал свой язык, потерял образ и подобие»! («Лебединая песня» («Калхас»)) (Там же. Т. 11: 212).

«Какие роковые дьявольские причины помешали вашей жизни развернуться полным весенним цветом, отчего вы, не успев начать жить, поторопились сбросить с себя образ и подобие Божие и превратились в трусливое животное, которое лает и этим своим лаем пугает других оттого, что само боится?» («Рассказ неизвестного человека») (Там же. Т. 8: 189).

«Он радуется, когда, веруют, что человек - его образ и подобие, и скорбит, если, забывая о человеческом достоинстве, о людях судят хуже, чем о собаках» («Рассказ старшего садовника») (Там же: 346).

Эти и подобные примеры свидетельствуют, что Чехову была, ведома, христианская интуиция «таланта» как «образа. Бо- жия» в человеке. Евангельская притча, о талантах вполне может быть рассмотрена, как парадигма, интерпретации темы «пропащей жизни» в творчестве Чехова. Ситуация маргинализации открывается для многих чеховских героев как ситуация неиспользованных возможностей, невыполнения жизненной задачи внутреннего возрастания, творческого претворения собственной личности. Отсюда, тот пронзительный творческий лиризм, который так часто окрашивает монологи чеховских героев: «Я не жил, я не жил! По твоей милости я истребил, уничтожил лучшие годы своей жизни!.. Пропала, жизнь! Я талантлив, умен, смел если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский» [7. Т. 13: 102].

В маргинальной ситуации герою открывается степень отпадения от собственного духовного первообраза.

Как творец художественной реальности, Чехов каждому из своих персонажей подарил частичку самого себя. Можно сказать, что в Дорне и Сорине он посмотрел на. себя в будущем, в Медведенко отразилась озабоченность Чехова, своим хозяйством и постоянным безденежьем. Именно гордыня делает Треплева, несчастным. Он жалок в любви к Нине, он жалок в разговорах с матерью. Гордыня рождает зависть. Гордыня убивает Треплева.

Борис Зайцев относил Чехова, «к угодникам» русской литературы. В его статье, посвященной десятилетию со дня смерти писателя, говорилось: «Он мог быть примером. Всякому начинающему, как и самому себе, можно было сказать: “Смотрите на. него. Учитесь жить, работать, как он”. Возможно и так, что теперь для Чехова, началась бы полоса, жизни - учительная, как у Толстого. Вряд ли он создал бы систему. Вернее, это было бы практическое учительство. К нему шли бы десятками - за. разрешением сомнений, жизненных горестей. Русские ходят к старцам Амвросиям или к Толстым» [3: 4]. Б. Зайцев не отделял Чехова, от русской религиозной духовности. Чехов для него - праведник, собственным примером способствующий разрешению жизненных горестей.

Все вышесказанное позволило поэту Б. Поплавскому прийти к такому выводу: «Может быть, Бодлер находился в мистико-сексуальном экстазе, Пруст в экстазе фобическом, Ибсен в экстазе справедливости, а. Чехов в самом глубоком - в экстазе слез.

Ибо тот, кто плачет часто - христианин, тот, кто плачет постоянно - тот святой» [5: 161].

О чеховском сострадании к человеку говорили многие. И не всегда, его связывали с христианским миропониманием. Так, Алексей Ремизов помнил о профессии писателя. «А Чехов - врач - и у кого еще так выговорится: “Един Ты еси без греха”. Отсюда, его “человечность” - суд надчеловеческий: “обвинять никого нельзя'”, и решение судьи не бесстрастное и безразличное: “проходи дальше”, а. участливое, жалость и сострадание» [6: 197].

В художественной аксиологии Чехова, «просто человек» стоит неизмеримо выше идейного человека, революционера. - он хотя и «дробь», но «человеческая дробь», а. значит, и его радости и страдания, хотя и ничтожны, но «человечески ничтожны». По мнению В.Н. Ильина, Чехов - «один из величайших поэтов того, что можно было бы назвать “трагической экзистенцией” “исчезающих в суете дней наших'”» [4: 84]. В конечном результате все творчество Чехова. складывается в грозную картину беспросветно затерянных в пустыне мира, и безнадежно загубленных человеческих душ.