«Вкус жизни»: синестезия как мироощущение

Синестезия (букв. — «соощущение») представляет собой явление, отражающее взаимосвязь телесности (перцептивной сферы) — психики (образно-эмоциональной сферы) — разума (речи, мышления) — социума (социокультурного контекста синестезийного восприятия). каким образом мы воспринимаем мир, какое значение имеет сфера ощущений в процессе познания человеком мира, искусства, самого себя?

Исследуя сложную систему восприятия человека, современная психология выделяет в ней несколько уровней ощущений, первый из которых включает в себя три основных вида ощущений: экстероцептивные (обоняние, вкус, зрение, слух, осязание), проприоцептивные, передающие информацию о положении тела в пространстве (статические, связанные с ощущением равновесия, и динамические, кинестические, связанные с перемещением тела в пространстве), интероцептивные (органические, передающие сигналы о состоянии внутренних органов: температуры тела, болевых ощущений, внутренней лёгкости или тяжести, обусловленных внутренними процессами организма). Область интероцептивных ощущений психологи называют «смутной», «темной» вследствие слабой распознаваемости сознанием данных ощущений на начальной стадии их формирования. Тем не менее, именно эти ощущения наиболее активно влияют на эмоциональное состояние человека.

Синестезия подвергается научному анализу уже в древних культурах. Так, продолжая идею Платона о соответствиях между различными видами восприятия («белый — горячий», «чёрный — холодный») [7, с. 106], аристотель рассуждает о физиологическом синкретизме чувственных впечатлений, близости звука и цвета. Оригинальное объяснение межсенсорных явлений даётся в натурфилософской атомистике: по мнению демокрита, ощущение сладкого вызывается круглыми атомами, острого — угловатыми, узкими, горького — маленькими, кривыми. Рассматривая такие виды восприятия, как слух, вкус, зрение, демокрит пытался связать вкусовые свойства атомов с тепловыми и писал, что все ощущения можно считать разновидностью осязания [7, с. 301].

формирование символических языков происходит на основе синестезийности мышления. Синестезийность является свойством сознания, отражающим целостность процессов восприятия и мышления, синкретический характер сенсорных систем в процессе обработки информации и отражения этих соответствий в языковой и художественной форме. Так, вибрационность пронизывает тактильные и слуховые ощущения; цвет, являясь видом электромагнитного излучения, влияет на внутреннее состояние организма. Все экстероцептивные ощущения синестезийны, они имеют свой глубинный резонанс в проприоцептивных и интероцептивных ощущениях.

Вкусовые ощущения тесно связаны с обонянием (при ухудшении обоняния изменяются вкусовые ощущения, послеобразы этих двух модальностей тоже крепко связаны между собой) и с интероцептивными ощущениями. Согласно проведённому Е. Н. колодкиной исследованию, вкусовые ощу- щения являются основой многих психоэмоциональных характеристик («он принёс с собой мне сладкую надежду»; «скучать в пресноте повседневщины»; «наша горькая, терпкая, бобыльная жизнь»; «солёная беда», «приторная сентиментальность»). Синестезийные переносы из вкусовой сферы сенсориума в сферу осязания, перцепции, тактильных и кинетических ощущений также часто отражаются в метафорах: «горько во мне шевельнулась кровь»; «бралась она все за большие роли, но играла грубо, безвкусно»; «кисло морщит лицо»; «как сладко танцевать»; «приторный жар»; «вместе с порывом солёного, иглистого ветра» [6, с. 109].

для определения значения вкусовых ощущений в процессах самопознания и миропонимания рассмотрим их исторические трансформации в пространстве искусства и культуры.

Пищевой код, основанный на каннибализме, известен ещё со времён палеолита. Уже в дионисийских мистериях существовал обычай теофагии — поедания божественной плоти, в качестве которой выступала плоть жертвенных животных. Однако уже в эпоху древних цивилизаций происходит табуи-рование каннибализма. Персонажи архаических мифов, совершающие убийство и поедающие плоть человека, относятся к низшему уровню мифологических персонажей (Тантал угощает богов мясом своего сына Пелопа; атрей подаёт брату на пиру мясо его детей), хотя среди них есть ещё представители космогонических мифов (кронос).

архаические мифологические представления содержат разные варианты близких, по сути, вкусовых ощущений, связанных с напитками мистического свойства. как правило, их воздействие на человека является радикально противоположным: это животворящая, исцеляющая и даже дающая бессмертие вода («живая» вода в славянском фольклорном творчестве, напитки амриту и амброзия1 в древнеиндийском и древнегреческом эпосе, священный мед в скандинавских легендах) и «мёртвая» вода, яд калакута. Один напиток поддерживает вечную юность и бессмертие богов, второй смертельно опасен. как правило, добывание напитка бессмертия связано с героическими подвигами, с космогоническими мифами. В «Ригведе» повествуется о пахтании мирового океана богами, в результате которого поляризуются, разделяясь, воды и боги. асуры становятся противниками богов, соперничая в добывании и овладении амриту, из океана появляется дханвантари (бог врачевания) с чашей амриту, но тут же появляется в океане яд калакута.

довольно обширную вкусовую и осязательную характеристику человека дают комментарии к религиозным текстам Средневековья. В коране верующий, который читает священный текст, уподобляется сладкому лимону, обладающему приятным запахом и вкусом, а верующий, который не читает коран, — финику, не обладающему запахом, но сладкому на вкус. «лицемер, который читает коран, подобен базилику, обладающему приятным запахом, но горькому на вкус, а лицемер, который коран не читает, подобен колоквинту, не обладающему запахом и горькому на вкус» [1].

В данный период разрабатываются новые подходы к пониманию процесса восприятия искусства, и в них вкусовые ощущения имеют свою символику. Основным событием католической мессы (от латинского mitto — «отпускаю, посылаю»), соответствующей православной литургии, является причащение верующих, для которого прототипом является Тайная вечеря. Хлеб и вино в результате таинства преображаются в кровь и плоть Христову. В ходе церковной службы благодаря таинствам совершается полное «объединение церкви Небесной и земной в лице её членов, собранных воедино духом любви в живом общении Тела и крови» [8, с. 197].

древний обычай символического поедания божественной плоти в языческих культах заменяется в христианстве на символическое действо преосуществления хлеба и вина во время Евхаристии в плоть и кровь Христа. При этом происходит именно преосуществление, то есть полное изменение субстанции хлеба и вина. Ритуал поедания, впускания внутрь себя божественной плоти и крови символически делает всех детьми Бога, братьями и сёстрами не только по духу, но и по крови. Платоновская оппозиция чувственного мира тел и умопостигаемого мира идей преодолевается при помощи символизма мышления: будучи религией не духа, а Святого духа, христианство свидетельствовало о свя- тости даров Евхаристии, о воскрешении плоти и её грядущей славе. Однако, как сказано в Библии, «не всякая плоть — одна и та же плоть… есть тела небесные и тела земные; но иная слава у небесных, иная слава у земных», грань между телесностью и духовностью устраняется, она идёт наперерез, обусловленная духовным устремлением человека. В зависимости от характера этих устремлений плоть может обрести качество святости (святые мощи), а дух стать нечистым.

Синестезийность символического мышления способствует формированию семантического пространства, в котором значения взаимосвязаны и устремлены, в итоге, к единому абсолютному трансцендентному смыслу. В одном из гимнов Ефрем Сирин уподобляет свой разверстый для принятия Евхаристии рот — раскрытому для впускания божественных истин уму: «господи, написано в книге Твоей: “открой уста твои, я наполню их”. Вот, господи, уста раба Твоего и ум его — открыты Тебе» [цит. по: 4, с. 80].

Интероцептивные и вкусовые ощущения чётко обозначаются в историях, изложенных в раннехристианских и ранневизантийских текстах, посвящённых, казалось бы, сложнейшей теме постижения истины. Так, реальность поглощения свитка2, нашедшая себе место в биографии пророка Иезекииля, Ефрема Сирина, соединяется с трансцендентностью усвоенной таким способом истины: «и взял я книжицу из руки ангела, и съел её, — повествуется в апокалипсисе, — и она в устах моих была сладка, как мед; когда же я съел её, то горько стало во череве моем» (Отк. 5, 1-3). амбивалентность (сладость и горькость) си-нестезийных смыслов истины, основанных на объединении вкусовых и интероцептивных («чревность») ощущений обусловлена самой природой библейских смыслов. Познание истины сопряжено с усилием, напряжением, «пронзённость» ею наделяет человека мудростью и способностью обнаруживать прелесть самообмана там, где раньше виделись только достоинства, а затем, разглядев себя в свете божественной истины, восклицать словами псалмопевца: «если воззришь Ты на беззакония, господи, господи, кто устоит?» [4, с. 83].

Поедание священных свитков, выпивание написанных букв — довольно распространенная история в христианской литературе. Существует легенда о Романе Сладкопевце, легендарном певце, который, будучи изначально дурноголосым, приобрёл дар славить чудесным голосом и «сладкими» песнопениями Богородицу после того, как съел свиток, данный ею музыканту во сне. В Византии существовал магический ритуал буквального «выпивания» написанных букв3, ритуальное действо основывалось на представлении о том, что вещественность письмен, входящих в человеческого тело, приобщает его к своей субстанции.

логика символического мышления объединяет Божественное Слово и человеческую «утробу», «сердце». Вместе с тем и телесность становится священным письмом: «Вы показываете, что вы — письмо Христово, — обращается апостол Павел к ученикам, — через служение наше написанное не чернилами, но духом Бога живого, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца» (2 кор. 3:2-3). Показательно, что в христианстве акцентируется момент личностного бытия, конкретики его существования. Настоящий текст — сам Христос, вероятно, он сам ничего не писал, его общение с людьми строилось на устном слове и конкретных действиях, описанных позднее его учениками. Текст священных книг расширяется и обогащается «живым» текстом личностного бытия, о котором говорил апостол Павел, в котором истина обретает черты интимности, доверительности, эмоционально-чувственной полноты.

Это свойство библейского мировоззрения (устранение границ между материальным и духовным, мирским и теологическим) позволяет снять границы между телесным и бесте- лесным в таинствах. Именно в таинстве знак из аллегории (в которой также сопрягаются видимая и невидимая вещественности) трансформируется в символ, в котором нет дистанции между предметом и смыслом, а есть их непостижимое тождество.

В светском искусстве позднего Средневековья на основе этого испытанного способа концептуализации семантического значения элементов художественных языков выстраивается новая лирическая образность, а главное — мифологизируется сам облик поэта, музыканта. Жизнеописания трубадуров, труверов и миннезингеров становятся не менее значимыми художественными объектами, чем их произведения. Вокруг создателей куртуазного стиля создаётся почти мистическая атмосфера. Так, трагическая биография трубадура гильома де кабестаня легла в основу одной из популярнейшей историй Средневековья и Возрождения — легенды о «съеденном сердце», вдохновлявшей спустя века Боккаччо, гейне, Стендаля. долгий культурный резонанс этой легенды во многом обусловлен как трагедийностью сюжета, так и тем, что её восприятие основывается на синестезии. физиологический реализм этой истории делает её понятной читателю и слушателю. Смысл прост и вместе с тем символичен: укравший сердце жены любовник расплачивается своим сердцем. Художественный образ, содержащийся в легенде, вызывает сильный эмоциональный отклик, вызванный столь знакомыми каждому человеку ощущениями боли. Трагический образ строится на сложных взаимодействиях многочисленных сенсорных механизмов в процессе его восприятия.

История о вырезании и поедании сердца возлюбленного имеет мифологические, архаические корни (вырезание сердца не являлось чем-то исключительным, напротив, такие примеры существуют в даже в средневековой истории). В жизнеописании трубадура гильома де кабестаня перцептивная (вкусовая) составляющая восприятия лишена понимания онтологического и теологического смыслов события. Ощущения связа- ны только с субъективными экспрессивными, трагическими переживаниями, направленными в область архетипически бессознательного.

Вторая, не менее популярная история, изложенная в старофранцузском романе Тома (ок. 1160 г.) и использованная позднее готфридом Страсбургским — сюжет о «Тристане и Изольде», в котором герои претерпевают трагические события, отведав любовный напиток. Разработка в рамках старопровансальской литературы мифологических тем позволяла сформировать любовно-куртуазный миф. Показательно, что кульминационные моменты новых историй-мифов о поэте, о куртуазной любви выстраиваются на основе вкусовой символики. Именно она позволяет расширить семантическое пространство психологических драм куртуазной литературы за счёт введения образности, характерной для архаических мифов и легенд.

Разрешение дуальной оппозиции «духовно — телесное» в новоевропейском искусстве можно проследить на примере художественного жанра, связанного с вкусовыми ощущениями, — натюрморта, имеющего среди художников симптоматичное название «вкусного». Если в эпоху барокко в литературе формируется особый стиль, перенасыщенный метафорами, который филологи определяют выражением «словесная сытость», то в натюрмортах этого времени ощущение жизни передаётся также на основе этого, казалось, самого прозаичного, но и самого понятного из ощущений — чувства сытости. Пиру поэзии соответствует пир застолий (одна из характерных тем поэзии гавриила Романовича державина, вспомним одну из наиболее известных его од «Приглашение к обеду»), переживаемых как прекрасное благодаря особой духовной культуре. В поэзии г. Р. державина могут быть сопряжены по рифме и по смыслу «раки красны» и «прекрасны», эстетические ощущения приобретаются во время застолья. человек при этом «с изумлением, с нерастраченным детским восторгом, ни к чему не привыкая и не остывая, ни от чего не утомляясь, благодарно смотрит на щедроты бытия» [3, с. 125].

Натюрморты кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина передают иное мироощущение. Основанные на синтезе традиций иконописи и новаций авангардного искусства, они соединяют в себе аскетику и лаконизм, художественный образ здесь формируется на основе символической интерпретации визуальных образов (хлеба, стакана воды, рыбы). В этот же период развития отечественного искусства михаил матюшин разработал принципы футуристической кулинарии, основанной на искусстве дизайна, сочетании цветов, линий, добавляющих к вкусовым ощущениям образно-эмоциональные впечатления.

Таким образом, вкусовые ощущения имеют большое значение в процессе эстетического восприятия, способствуют формированию эстетических ощущений, эмоций. Эстетическое сознание тотально и целостно: перцептивные, эмоциональные, волевые процессы, актуализирующие память, становятся обоснованием основного результата его деятельности: создания смыслового пространства личности. Перцептивная сфера сознания всегда синестезийна и всегда неотторжима от когнитивных процессов, придающих смысл воспринимаемому. Эта потребность в смыслах всегда, по сути, есть переживание: мировоззрение и мировосприятие всегда есть мироощущение.