Владимир Вейдле: пермская нота в судьбе ученого

Владимир Васильевич Вейдле (1895–1979) – одна из интереснейших фигур в русской интеллектуальной среде ХХ века: историк по образованию, ученый, обладающий широчайшей эрудицией в области истории европейской и русской культуры, расширивший поле своих научных изысканий работами в русле культурологической проблематики, в том числе и посвященными ключевому вопросу русской культурной истории – соотношение между западными и восточными исто-ками2. В его биографии своеобразно отразились важнейшие перипетии российской истории: Первая Мировая война, две русские революции 1917 г., Гражданская война и вынужденная эмиграция русской интеллигенции.

Начиная давно им уже задумываемую автобиографию «Зимнее солнце», Вейдле пишет: «Жизнь моя, если о времени подумать и о судьбе моей страны, была до неприличия благополучна. Не воевал. В лагерях и тюрьмах не сидел. Бывало, что и подголадывал, вполне тягостным или мертвым делом, сплошь для одного пропитания, не занимался » [Вейдле 1976]. Благополучие, о котором здесь говорит автор,

безусловно, относительно и не исключает серьезных поворотов в судьбе и необходимости сделать непростой жизненный выбор. Так, отъезд в Пермь петербуржца из семьи «потомственного почетного гражданина» Василия Леонтьевича Вейдле3, по свидетельству самого В. В. Вейдле4 было попыткой переждать сложное время революционных событий в Петербурге. Но вся уральская и сибирская эпопея ученого на самом деле становятся очень важным и непростым этапом в его самоосознании и познании родной страны.

Данный период в судьбе Владимира Вейдле, не отмеченный научными работами и публикациями, редко сколько-нибудь подробно освещается в биографических изысканиях. Среди наиболее значимых публикаций, в которых пребывание ученого в Перми рассматривается более менее детально, следует отметить работы И. А. Табункиной («В. В. Вейдле и Пермский университет», краткий очерк), Т. Н. Фоминых («Пермский период В. В. Вейдле»5, основное внимание уделено научным интересам ученого, отчету о подготовке к магистерским экзаменам и стихотворениям, написанным в Перми), примечания Дорончен-кова к воспоминаниям Вейдле о жизни в Перми. В настоящей работе предполагается более полно представить события этого насыщенного открытиями периода в жизни ученого, основываясь на архивных документах (не отдельных, а учитывая весь их доступный контекст в личном деле), а также автобиографических книгах Вейдле «Зимнее солнце» и «Воспоминания».

Согласно «Воспоминаниям» В. В. Вейдле, в Пермь он вместе с же-ной6 отправляется в сентябре 1917г.7 О причинах этого переезда он размышляет уже сквозь призму прожитых лет и приходит к заключению, что помимо вполне понятных практических соображений здесь сыграло свою роль и необъяснимое веление судьбы, позволившее ему сохранить культурные связи с родиной8: «Подумать только, ведь если бы я был поумней, в Оксфорд мог бы поехать вместо Перми. Или в Париж уже тогда. Но суждено мне было еще на семь лет остаться в России. Не жалею об этом. Пожалуй, если бы тогда уехал, обанглича-нился бы я или офранцузился вконец. Это было бы, разумеется, практично. Только я ведь не "практический деятель"… Непрактичным родился, непрактичным и умру» [Вейдле 2003: 28‒29].

Краткая хронология «пермского периода» в биографии В. В. Вейд-ле выглядит следующим образом:

‒ сентябрь 1917г. – сентябрь 1918 г. : подготовка к магистерским экзаменам в статусе «оставленного при Петроградском университете по кафедре всеобщей истории»;

‒ осень 1918г.: продолжение научных изысканий уже в статусе стипендиата оставленного при Пермском университете;

‒ конец декабря 1918г. ‒ июль 1919 : время нахождения в Перми Сибирской армии Колчака; лично для Вейдле этот период ознаменовался кратковременным пребыванием в составе учебного батальона I Сибирской стрелковой дивизии;

‒ июль 1919 – март 1920гг.: переезд в Томск вместе с большей частью эвакуировавшегося вслед за отступающими колчаковскими войсками профессорско-преподавательского состава Пермского университета;

‒ апрель 1920 – август 1921 : возвращение в Пермь, а затем в Петроград.

Рассмотрим каждый из указанных периодов более подробно. Первый год пребывания в Перми, согласно составленному Вейдле «Отчету» о подготовке к магистерским экзаменам, отмечен интенсивным освоением научной литературы, посвященной исследованию исторических истоков, экономики, права средневекового европейского города, средневековой философии, а также религиозных особенностей эпохи Нового времени, истории литературы Франции, Италии. Список исследованной литературы состоит из немецких, французских, итальянских работ9, включая также исследования русских ученых. Содержание этого списка говорит не только об уровне осмысления избранной проблематики с учетом всего сформировавшегося на тот момент контекста исследований европейских и русских коллег, но и об особенностях исследовательского подхода, заключавшемся в «стремлении Вейдле, занимавшегося специальными вопросами10, рассматривать то или иное историческое явление на широком историко-культурном фоне» [Фоминых 2012: 271].

В личном деле В. В. Вейдле этот отчет сопровождается представлением Н. П. Оттокара11, датированным 23 сентября 1918 г. В этом прошении отмечены официальные изменения статуса Вейдле (орфография сохранена): «Въ Историко-филологическій факультетъ Перм-скаго Университета. Прилагая при семъ отчет о научныхъ занятіяхъ оставленнаго при Петербургскомъ университетѣ по каѳедрѣ всеобщей исторіи В. В. Вейдле, уже въ прошломъ году работавшаго въ Перми при ближайшемъ моемъ участіи, а нынѣ формально откомандирован-наго въ Пермскій университетъ, имѣю честь просить Историко-филологическій факультетъ о назначеніи ему стипендіи въ установ-ленномъ размѣрѣ съ 1 іюля сего года по 1 іюля 1919 года» [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 2. Ед. хр. 65.Л. 53]. Результатом заседания совета историко-филологического факультета от 23 сентября становится представление ректору и постановление Совета Университета от 5-го октября и заседания Правления Университета от 26 ноября 1918г., утверждающие новый статус Вейдле как стипендиата, прикрепленного к Пермскому университету.

Пермь, впервые увиденную в 1917 г., Вейдле характеризует как «провинциальную, старомодную, захолустную» [Вейдле 2003: 30], противопоставляя ей недавно возникший университет как культуртрегерский центр, основу которого составила столичная интеллигенция. Одной из форм этого «культуртрегерства» становится основание в 1917 г. «Общества исторических, философских и социальных наук», деятельность которого включала в себя заслушивание и обсуждение научных докладов на заседаниях общества, публикацию научных трудов, публичные лекции, экскурсии. Решение членов общества о принятии в свои ряды В. В. Вейдле как «действительного члена» принимается на одном из первых заседаний, 21 декабря 1917г., по рекомендации членов-учредителей – Б. Л. Богаевского¹² и Н. П. Оттокара [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 1. Ед. хр. 207а.Л. 422 . ]. Датой же вступления Вейдле в общество в «Списке» его членов указано заседание 3 января 1918г. Забегая вперед, отметим, что в 1921 г. В. В. Вейдле входит в состав президиума общества, становится товарищем секретаря. Его рукой записаны протоколы заседаний 20 марта и 17 апреля 1921 г. Сохранилась информация о докладах, с которыми выступал Вейдле: в 1919г. – «Символизм и аллегоризм мышления в Средние века» [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 1. Ед. хр. 207а.Л. 447], 6 марта 1921г. – «Узкий иммунитет Каролингского времени и его исторический смысл» [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 1. Ед. хр. 207а.Л. 449].

Иллюзию сохранившегося в Перми 1917 г. дореволюционного мира, помимо продуктового благополучия и слабо ощущаемого влияния войны, дополняют замечания об «умеренно-либеральных» взглядах профессорско-преподавательского состава (на фоне активной поддержки Февральской революции в Петрограде «учащейся молодёжью» и «всей поголовно интеллигенцией» [Вейдле 2003: 20]. Одним из любопытных культурных открытий столичного жителя стало празднование Пасхи: его поразило бурное наступление весны (отражающее особенности природы и климата региона), органично совпавшее со Страстной и Светлой седмицами. Именно в данном фрагменте «Воспоминаний» Вейдле делает заключение об особом «пасхальном» характере русской культуры: «И как чудесно оно [весеннее таянье снегов] сочеталось с предпраздничной радостной суматохой, с церковными службами Страстной недели в переполненных церквах, с уборкой, чисткой, мытьем полов в каждом доме, крашением яиц, печеньем куличей, с устремлением душ к Светлому Празднику – поистине светлому, более светлому у нас, чем где-либо в христианском мире» [Вейдле 2003: 37]. В «Зимнем солнце» Вейдле детально поясняет религиозные убеждения родителей и свои собственные: «Девичья фамилия моей матери была Георг…Семья была православная, обрусела давно; тогда как отец мой был лютеранин. По российскому закону мне полагалось быть православным, и я в православии был крещен» [Вейдле 1976]. Впоследствии религиозная составляющая окажется очень важной в судьбе и в мировоззрении Вейдле: он долгие годы работал профессором христианского искусства в парижском Православном богословском институте и сформулировал оригинальную концепцию, объясняющую отказом от духовного измерения кризис искусства, назревший со всей очевидностью в ХХ веке. Р. Гальцева формулирует содержание данной культурологической идеи Вейдле следующим образом: «Автор развивает и иллюстрирует мысль о необходимой сообразности художественной воли с устройством мироздания, о благосклонности к нему; о соблюдении вечных законов творчества ‒ законов, преподанных Демиургом, сотворившим мир с любовью. Короче говоря, тайна искусства ‒ в сообразности человеческой воли с Божественной» [Гальцева 1996].

Осень 1918г., помимо официального «прикрепления» Вейдле к Пермскому университету, ознаменовалась еще одним важным событием в личной жизни ученого: его жена остается в Петрограде у матери, в то время как сам Вейдле к началу учебного года приезжает в Пермь. Это время в воспоминаниях Вейдле отмечено главой «Черный хлеб и белый хлеб», в которой уделяется внимание ухудшению продовольственного положения Перми (не миновавшему работников университета), оказавшейся на линии фронта наступающих колчаковских войск. С их вступлением в город проблема с продовольствием была решена, недостатка в продуктах уже не было. Надо отметить, что профессура пермского вуза с энтузиазмом встречала Верховного правителя адмирала Колчака: «Совет университета делегировал для встречи Верховного правителя и.о. ректора проф. А. А. Заварзина, проф. К. Д. Покровского и проректора проф. А. И. Сырцова... Ректор университета и профессора присутствовали и на общем приеме, устроенном в зале Благородного собрания» [Обухов 2011: 146]. В жизни В. В. Вейдле происходят важные перемены. Он, оказавшийся в ходе одной из первых мобилизаций призванным в ряды учебного батальона I-й Сибирской стрелковой дивизии, становится этаким «приходящим» рядовым. Относился ученый к новому положению довольно равнодушно: «Не ощущаю себя воюющей стороной…Революция внушает мне отвращение… Да и конртреволюция… Слишком она сама революционна, что- бы я смог ее полюбить. Вот если одолеет и кончатся обе, я ее похвалю задним числом» [Вейдле 2003: 41]. Отсутствие строгого порядка в колчаковских частях во всем, начиная с обучения новобранцев, также не вызывало доверия у ученого и вызывало его критику. Любопытно, что от фактического участия в сражениях Сибирской армии Колчака с войсками Красной армии на Восточном фронте Вейдле избавила та же болезнь («стрептококковое заражение крови с очень сильными скачками температуры и приливами крови к голове» [Вейдле 2003: 19]), которая уложила его в постель в дни Февральской революции. Отправившись со своим подразделением на фронт, ученый из-за повышения температуры и угрозы заразиться сыпным тифом был отправлен восвояси фронтовым медиком и через день после отбытия на фронт вернулся на свою университетскую квартиру. «Мысль у меня промелькнула, - пишет Вейдле, - что становлюсь дезертиром...» [Вейдле 2003: 45] Однако вскоре все было оформлено документально: в личном деле ученого содержится ходатайство от 29 января, адресованное командиру 1-го Средне-Сибирского корпуса и содержащее просьбу о том, чтобы «эвакуированный …с фронта в Пермь в виду тяжелаго заболѣванія» рядовой Вейдле, обладающий «прекрасным знаніем французскаго, английскаго, итальяскаго и нѣмецкаго языков», был задействован в армии «по спеціальности», т.е. как переводчик; оно дополняется информированием командующего о предоставляемой Вейдле как стипендиату при университете отсрочки от выполнения воинской повинности13 до достижения 30-ти лет (документ датирован 31 января 1919г.) [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 2. Ед. хр. 65.Л. 49]; ректору Пермского университета адресовано разрешение командира корпуса на освобождение Вейдле от призыва в войска по мобилизации, что и подтверждается Удостоверением от 9-го февраля 1919г. за подписью Пермского уездного воинского начальника [ГКБУ ГАПК Ф. Р180. Оп. 2. Ед. хр. 65.Л. 45]. Впоследствии, предоставляя сведения для анкеты во время пребывания в Томске (т.е. на территории, находящейся под властью Колчака), Вейдле, очевидно, посчитал возможным не афишировать фронтовой эпизод своей биографии и на вопрос «Былъ ли въ походахъ противъ непріятеля и въ самыхъ сраженияхъ и когда именно?» начертал отрицательное «не был»14 [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 2. Ед. хр. 65.Л. 21]. И, как следует из уже упоминаемой цитаты из «Зимнего солнца», искренне считал себя не причастным к сражениям какой бы то ни было войны: «Не воевал». В свете вышеизложенных фактов, это утверждение может быть уточнено: «Не принимал участия в активных боевых действиях, но был зачислен в действующую армию и недолгое время находился на линии фронта».

В феврале 1919 г. Вейдле поручается исполнение обязанностей «лектора немецкого языка в весеннем семестре текущаго учебнаго года», что зафиксировано в представлении декана историкофилологического факультета от 18 февраля 1919, а также в «Выписке» из журнала заседания Правления Пермского государственного университета от 17 марта 1919 [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 2. Ед. хр. 65.Л. 39].

Эвакуация в Томск вместе с большей частью профессорско-преподавательского состава Пермского государственного университет с июля 1919 по март 1920гг. значительным образом не изменила статуса В. В. Вейдле: он продолжает числиться профессорским стипендиатом при кафедре всеобщей истории. Екатеринбург, Омск, Томск становятся важными пунктами в открытии ученым для себя российской Азии. В «Воспоминаниях» так описывается символический момент пересечения границы между Европой и Азией¹⁵: «Столб мы видели пограничный с дощечками – назад указующей: "Европа", и вперед: "Азия" (так я с тех пор в Азии больше и не бывал)» [Вейдле 2003: 49]. Чуть выше Вейдле приводит свои размышления о «мерзком» «подвальном» характере недавно совершенного в Екатеринбурге преступления – убийства царской семьи, сравнивая русскую революцию с английской и французской, не менее кровавыми в расправе со своими королями, но более легитимными, не опустившимися до воровской расправы, а осудившими и публично казнившими монархов. В этих строках можно увидеть образное воплощение историософской концепции Вейдле, сформулированной в таких работах, как «Три России», «Задача России», «Границы Европы», «Петербургские пророчества», предполагающей «эталонность» европейского культурного пути, признание близости России к Европе, восприятие отличий России от Европы как кризиса европейского Петербургского русского проекта, нахождение собственного российского пути как возврат в Европу, обретение в ней своего места¹⁶.

Среди документов в личном деле В. В. Вейдле, относящихся ко времени его нахождения в Томске, есть один, позволяющий оценить, чем, помимо штудий французской литературы и заведования библиотекой «Военно-инструкторских курсов17» приходилось заниматься ученому. Это «Удостоверение» (от 31 июня 1919г.) агента жилищной комиссии для обследования квартир на предмет уплотнения, в обязанности которого входило также составление плана обследуемых квартир [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 2. Ед. хр. 65. Л. 23].

Именно после возвращения в апреле 1920 г. из Томска начинается время наиболее активной работы Вейдле в Пермском университете. Он становится преподавателем по кафедре Всеобщей истории Факультета общественных наук, созданного на основе историко-филологического и юридического факультетов в рамках «большевизации»18 университета [Обухов 2011: 147]. В юбилейном издании «Пермский государственный университет: история в лицах» сообщается о том, что Вейдле «преподавал историю искусства на историко-филологическом факультете Пермского университета» [Пустовалов 2016: 75], примечания И. А. Доронченкова, основанные на исследовании архивов Вейдле, позволяют уточнить название и содержание курсов, читаемых ученым в Пермском университете. Так, в весеннем семестре 1920г. это – «Французская лирика второй половины XIX в.», в 1921г. – «Теория новой французской лирики», «Дюрер и немецкая живопись» [Дорон-ченков 2003: 129].

Большевизация университета сопровождалась и «пролетаризацией» студенчества: «На ФОН принимали в первую очередь коммунистов и комсомольцев» [Обухов 2011: 148]. Семья Вейдле, можно сказать, обозначила противоположное направление в этом процессе: супруга ученого, София Иосифовна19, приехав в Пермь к возвращению мужа, становится студенткой Факультета общественных наук, о чем свидетельствует выданное ей в июле 1920 г. Удостоверение [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 4. Ед. хр. 526. Л. 2]. Однако, в связи с тем, что отношения супругов расстраиваются и София Иосифовна уезжает к матери в Петроград, обучение не было завершено.

Сам Вейдле называет это время своей жизни «смутой», разные измерения имевшей: разрыв с женой, сложность самоопределения между ученой и поэтической своей ипостасями, сомнения в выборе между собственно историей и историей искусств в научной специализации, и в конечном итоге судьбоносный выбор между «другой Россией, зарубежной, вне России и без России, но более русской» [Вейдле 2003: 65] и СССР. Смутность этого времени для Вейдле проявилась не только во внутренних переживаниях и размышлениях, но и в его постоянных командировках в Петроград, отразивших настойчивое стремление покинуть Пермь. Так, в 1920 г. возникает необходимость продления командировки с сентября по 15 ноября. В апреле 1921 г. Вейдле также командирован Петроград, с 25 июля по 25 сентября – в Петроград и Москву (цель командировки: «научные занятия и приобретение научных пособий» [ГКБУ ГАПК Ф. Р-180. Оп. 2. Ед. хр. 65. Л. 6]). Эта командировка продляется сначала до 15 октября, а затем до 15 января 1922 г. («без сохранения содержания»). Фактически Вейдле окончательно уезжает в Петроград в августе 1921 г. (по его свидетельству в «Воспоминаниях», это случилось накануне похорон А. Блока), но документы о продлении командировки датированы вплоть до января

1922 г. 24-м февраля 1922 г. датировано «Удостоверение» преподавателя Литературно-художественного Отделения Факультета Общественных наук Петроградского Государственного университета [Дорон-ченков 2003: 141].

В 1924 г. исход на Запад20 завершится эмиграцией во Францию. В «Воспоминаниях» Вейдле характеризует его как закономерный результат семи первых лет «после Октября»: «К концу этого семилетия время стало безнадежно ясным. Быть может, поверх всех случайностей, все же не случайно, что уехал я … в Париж … именно тогда» [Вейдле 2003: 65]. Новую власть Вейдле упрекает в тоталитаризме («СССР, содержащий в себе Россию….в могилах, тюрьмах и лагерях») и навязывании «мертвенной идеологии» [Вейдле 2003: 65]. Можно сказать, что в этом выборе между Советской Россией и зарубежной Россией пермский уральский и томский сибирский период жизни ученого, совпавшие с судьбоносными событиями Революции и Гражданской войны, стали важнейшим по событийной наполненности этапом, сформировавшим вполне осознанную позицию. В это время также определяется круг научных интересов ученого: от вопросов средневековой истории до историософских идей, интерпретирующих культурное самоопределение России, а также, судя по читаемым в Пермском университете курсам, проблемы европейской культуры во всем ее многообразии. Таким образом, время пребывания В. В. Вейдле при Пермском университете, сначала как профессорского стипендиата, а затем как преподавателя – это плодотворная пора его профессионального и личностного становления.