Военно-политическая ситуация на Кавказе во второй половине 1830-х гг.

Исследование военно-административной и политической деятельности Е.А. Головина на Кавказе (1838–1842) поставило перед нами вопрос о преемственности его политики в российско-кавказских интегративных процессах. В статье предпринята попытка анализа военнополитической ситуации в регионе и тех задач, которые стояли перед кавказским командованием во второй половине 1830-х гг.

Предшественником Е.А. Головина на должности главноуправляющего в Грузии и командующего Отдельным Кавказским корпусом был барон Г.В. Розен. На Северном Кавказе и в Закавказье ему пришлось решать ряд важных задач, связанных с интеграцией региона с имперской метрополией.

К середине 1830-х гг. на Кавказе сложилась следующая управленческая схема. Резиденция Главноуправляющего Грузией (он же командир Отдельного Кавказского корпуса) находилась в Тифлисе. Ему подчинялся командующий войсками Кавказской линии и в Черномории, штаб которого располагался в Ставрополе. Согласно повелению императора от 2 октября 1832 г. Кавказская линия была разделена на четыре части: «Правый фланг, Центр, Левый фланг и особенно четвёртый участок, образуемый Черномориею, сходно с разделением, бывшим во время командования Отдельным Кавказским Корпусом гр.Паскевича. Каждый из упоминаемых отделов, находясь в ведении особого генерала, на сих последних лежать уже будет прямая обязанность ближайшей защиты и охранения вверенных им частей.» [1]. Однако на практике эта внешне стройная схема работала не всегда. Необходимость оперативного реагирования на изменения в обстановке приводила нередко к тому, что командиры временных войсковых групп – отрядов ‒ оказывались вне власти своих «уставных» начальников [2].

На схемы движения приказов и рапортов также влияло географическое расположение. Тифлис, главный военно-административный центр, был отрезан от Кавказской линии главным Кавказским хребтом. Поэтому распоряжения из Петербурга достигали сначала резиденции командира Отдельного Кавказского корпуса, а затем в соответствующей форме возвращались на сотни верст назад [2, с. 157]. К примеру, приказ начальнику Геленджикского укрепления следовал из Тифлиса в Ставрополь, оттуда – в Анапу или Керчь и только затем на парусном корабле – в Геленджикский форт. По словам генерала Г.И. Филипсона, после взятия аула Гимры в 1832 г. «Розен утонул в пучине тифлисской бумажной администрации, представляя себе только общее направление военных действий на Кавказе. Я не думаю, чтобы он добровольно покорился этой роли, хотя допускаю возможность, что он хотел ее честно исполнить. Но – один в поле не воин. Его многочисленный штаб с завистью и недоброжелательством смотрел на тех, которые на северной стороне Кавказа постоянно участвуют в военных действиях и получают больше наград. Нужно сказать, что император Николай (особливо после командования Паскевичем на Кавказе) был столь же щедр на награды за военные отличия, сколько скуп за гражданскую и военную службу» [3].

До 1837 г. Командир Отдельного Кавказского корпуса действовал во многом самостоятельно. Управление регионом, по словам генерала от кавалерии А.М. Дондукова-Корсакова, «было вполне предоставлено на месте самостоятельности начальствующих лиц, которыми вообще, в виду более серьезных войн и забот правительства, мало интересовались. Кавказ был для Петербурга докучливым бременем, для военных – местом ссылки, естественно сложилась особая жизнь, особый быт этих оторванных от общей русской семьи тружеников на славу русского оружия и пользу отечества. Лишь некоторые отдельные события, как, например, взятие в 1831 году бароном Розеном аула Гимры и смерть первого дагестанского имама Кази-Муллы <…>, временно обратили внимание на Кавказ» [4].

Ситуация существенным образом меняется после посещения Кавказа императором Николаем I в 1837 г. «Тогда, – вспоминал А.М. Дондуков-Корсаков, – явилась целая система проектов военных действий для завоевания и покорения Кавказа; все это разрабатывалось в канцеляриях Военного министерства, представляя обширное поле соображениям офицеров Генерального штаба, налетом бывших на Кавказе. Наконец, составленный план военных действий на каждый год, соображаясь со сведениями от местного начальства, утверждался в кабинете Государя и предписывался к исполнению на месте. Покойный Государь, при всей своей прозорливости и высоких дарованиях, имел тоже слабость думать, что, раз окинув своим орлиным взором страну или какое-либо дело, он проникал во все подробности оного и лучшим был судьей при решении обсуждаемых вопросов» [4, с. 412-413].

Кроме того, «на Кавказ и Главную квартиру и в отряды, во время экспедиции, посылались облаченные доверием министерства лица, которые сколько же стесняли как корпусного командира, так и начальников отрядов, сколько содействовали ложным взглядам Военного министерства на положение дел на Кавказе. Масса молодых офицеров из гвардии, ежегодно участвующих в экспедициях, с самонадеянностью молодости судили, по возвращении в Петербург, о положении края и действиях начальников, и на основании подобных непрочных данных составлялись опять планы будущих действий» [4, с. 413].

В Закавказье, по словам генерала Г.И. Филипсона, «была задача более мирная, но не менее трудная: сплотить разные народности Закавказского края, слить их в одну массу под управлением, которое бы не противоречило ни общему строю империи, ни вековым обычаям и преданиям каждого племени. Сверх того, нужно было охранять границу от <…> коварных и изменчивых соседей, персиян и турок» [5]. В это время становится очевидным несоответствие разнообразия систем управления на Кавказе с новыми экономическими и политическими установками. Однако Г.В. Розен советовал не спешить с введением единообразной, строго централизованной системы управления, особенно в мусульманских провинциях, считая, что последние еще не готовы к радикальной ломке традиционных форм потестарной культуры, Главноуправляющий добивался сохранения системы военно-народного управления. Как человек дальновидный, он не отрицал необходимости преобразований, но считал, что этот процесс должен быть постепенным, а резкая замена военного управления гражданским в российских условиях бюрократических волокит возбудила бы недоверие российским властям [6].

Русской администрации в Закавказье в 1830-е гг. пришлось иметь дело с сепаратистскими движениями в Грузии и в Азербайджанских ханствах. Еще в 1832 г. был раскрыт заговор части грузинской интеллигенции (А. Орбелиани, Э. Эристави, С. Додашвили, Я. Паландишвили, с которыми в определенной мере солидаризировался А.Г. Чавчавадзе) [7]. В 1837 г. в Шекинскую провинцию пробрался из Ирана некий Мешади Мамед, посланный сыном Селим-хана – Гаджи-ханом и выдававший себя за наследника шекинских ханов. Он попытался с небольшим отрядом поднять восстание в провинции, но вскоре был арестован. Волнения имели место также в Та- лыше, Кубе, Джаро-Белокане, причем это было совместное выступление крестьян, горожан, духовенства с местными феодалами [8].

Время командования Г.В. Розеном Отдельным Кавказским корпусом совпало с успехами мюридистского движения на Северо-Восточном Кавказе и началом эпохи Шамиля. Мюридизм – строгий религиозный устав, основанный на подчинении имаму, ‒ был удобным инструментом организации постоянной политической власти, а шариат предоставлял более совершенные, нежели обычное право, нормы, способные охранять собственность. Во второй половине 1830-х гг. имам Шамиль стремится политически объединить «вольные» общества Дагестана, подавить внутреннюю анархию и направить традиционный набеговый промысел горцев за границы подчиненной имаму территории [9]. Установив контроль над значительной частью Дагестана и Чечни, Шамиль, по мнению израильского исследователя Моше Гаммера, «приступил к организации своего царства» [10]. Признававшие его власть районы были разделены на наибства (округа) во главе с наибами (наместниками), назначаемыми имамом. Наибы наделялись военной, административной, судебной и духовной властью. Центральную администрацию составлял «Совет ученых», который действовал под председательством имама Шамиля и олицетворял высшую инстанцию имамата. Постепенная замена ханско-бекского и внутриобщинного управления имамско-наибским знаменовала собой оформление контуров раннефеодального военнотеократического государства горцев [11].

Растущее влияние мюридизма вызвало тревогу у кавказского командования. Весной 1837 г. Шамиль под предлогом мести за смерть второго имама Гамзат-бека стал готовиться к завоеванию Аварского ханства. Аварский Ахмет-хан обратился с согласия народного собрания к русской администрации за защитой. На помощь аварцам были присланы войска под командованием генерала К.К. Фези [12].

Одновременно кавказское командование предпринимало и политические меры. Так, барон Г.В. Розен пригласил из Казанской губернии знаменитого мусульманского проповедника Таджеддин-эфенди [13]. Его привлекли для убеждения горцев в неправильном толковании мюридами шариата и привлечения их на сторону русского правительства. Пока проповедник находился в областях, ориентированных на Россию, ханствах Казикумухском, Аварском, Кюринском, Мехтулинском, в приставстве Кумыкском, его увещевания принимали с благоговением [14]. Но жители «вольных» обществ Дагестана и чеченцы проповедника к себе не пустили [15].

Предпринимались и другие способы установления взаимопонимания. Кавказским командованием были предприняты усилия по организации встречи императора Николая I с имамом Шамилем. 18 сентября 1837 г. состоялись переговоры с имамом, которые с русской стороны вел генерал Ф.К. Клюки фон Клугенау. Однако на переговорах и в последующей переписке с Клюки фон Клугенау Шамиль отказался от встречи с императором в Тифлисе, сославшись на неудовольствие своих «соратников» [16].

От имени Шамиля в Чечне в 1835–1836 гг. действовал Ташов-Хаджи, называвший себя «полномочным визирем» имама. После весьма вялого сопротивления к Ташову-Хаджи присоединились аулы Атаги, Чахкери, Устар-Гардой, Эрсеной [17]. Проповедь мюридизма Ташов-Хаджи вел одновременно с набегами на станицы терских казаков. Кроме того, объектами грабительских рейдов были кумыкские, ингушские и кабардинские селения. В ответ были предприняты экспедиции в Чечню под командованием начальника Сунженской линии полковника А.П. Пулло. Г.В. Розен сообщал военному министру 10 декабря 1836 г.: «Полк. Пулло довел до сведения моего, что непокорные нам Чеченцы, устрашенные неоднократным истреблением их жилищ, имуществом и пленом многих их единоплеменников, склонились уже на изъявление покорности нашему правительству; но возмутители Чеченские употребили все усилия для возже-ния в народе религиозного фанатизма и ненависти против нас» [18].

В Западной Чечне против горцев открыл военные действия генерал-майор К.К. Фези. 15 марта 1837 г. он доносил командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории генерал-лейтенанту А.А. Вельяминову о приведении в покорность ичкерийских аулов и отправил командованию «присяжные листы покорившихся жителей 9 деревень ичкерийских, с коих взято 12 аманатов» [19]. Однако, несмотря на эти действия, Чечня продолжала оставаться проблемной территорией для русской администрации на Кавказе.

Ожесточенное противостояние разворачивалось во второй половине 1830-х гг. на Северо-Западном Кавказе. Здесь русские власти поначалу придерживались хорошо зарекомендовавшей себя в Закавказье ставке на княжеско-уоркскую знать. Однако этой политикой русские власти восстановили против себя влиятельных тфокотлей (общинников). Поэтому последняя стала более восприимчивой к политике Турции и пропаганде британских эмиссаров на СевероЗападном Кавказе, а затем и к проповедникам мюридизма [20]. Усилились набеги горцев на Черноморию и Правый фланг. В этих условиях было решено начать наступление в Закубанье со стороны Черного моря и Кубани. В записке военного министра графа А.И. Чернышева о ме- рах по усмирению кавказских горцев, составленной в 1837 г., были предложены следующие меры.

Во-первых, разобщение горцев «посредством последовательности действий против них». В связи с этими соображениями генералом А.А. Вельяминовым была проложена «новая укрепленная линия от Ольгинского редута к Геленджикской бухте. Сею линиею земли племени Нату-хайского отрезаны от земель, занимаемых Шапсугами, и заключены между нею и р. Кубанью до впадения ея в Черное море» [21].

Во-вторых, требовалось пресечь «горцам возможности к внешним торговым и политическим сношениям» [21].

Решительное пресечение «сих сношений Черкесского берега с Анатолийским», отмечал военный министр, «сделалось еще необходимейшим по замеченным покушениям иностранных эмиссаров, тем-же путем к горцам прибывающим, возмущать сии племена, и восстановлять их против России» [21].

Для установления контроля над побережьем предполагалось «занять небольшими укреплениями все важнейшие по протяжению берега якорные стоянки и учредить между ними непрерывное крейсерство из небольших гребных судов, способных к береговому плаванию» [21]. Экипажи этих судов были составлены из казаков Азовского казачьего войска, имеющих навыки морского судоходства. В 1837 г. отрядом генерал-лейтенанта А.А. Вельяминова были возведены укрепления Ново-Троицкое на р. Пшаде и Михайловское на р. Вулан [22], чем было положено начало образованию Черноморской береговой линии.

Однако кавказская администрация не исключала и политического решения конфликта с черкесами: «Склонение горцев к добровольному изъявлению покорности, убеждая их к тому собственною пользою и невозможностью противустоять Российскому оружию. По предмету сему даны самые подробные наставления местным начальствам. Усилия их хотя имели некоторые успехи в частности, но остались совершенно тщетными в отношении к воинственным Черкесским племенам» [23].

В качестве политической меры воздействия на черкесов и убыхов русское правительство особые надежды одно время возлагало на миссию флигель-адъютанта императора полковника Султана Хан-Гирея, одного из первых черкесских историков и просветителей. Ему поручалось установить контакт с шапсугами, натухайцами и абадзехами и вести с ними переговоры от своего имени (но не от имени русского правительства). Ему также было поручено составление положения об управлении народами. В проекте, составленном Хан-Гиреем, большие надежды на действия местных властей, заключающиеся «в прекращении внутренних раздоров Черкес, в особенности Владельцев», «в постепенном развитии образованности народа», «в сближении его с Русским населением края», «в поощрении хлебопашества, промышленности и торговли» [24]. Исследовательница творчества Хан-Гирея Р.Х. Хашхожева высоко оценила его проект по «гражданскому устройству» горских племен. Она указала на неодобрительное отношение полковника к репрессивным методам завоевания Кавказа и кавказской политике царизма в целом. В том, что проект Хан-Гирея остался без внимания, исследовательница обвиняет кавказскую администрацию, и в частности командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории генерал-лейтенанта А.А. Вельяминова [25].

В действительности миссия Хан-Гирея, выступавшего посланцем Николая I и от имени императора призывающего черкесов покориться, была утопией чистой воды. Генерал А.А. Вельяминов только указал на абсурдность замысла Хан-Гирея: проповедовать покорность уже покорившимся равнинным племенам было бессмысленно, а непокорные никакой проповеди слушать бы не стали [26]. Генерал, хорошо знавший реалии Северо-Западного Кавказа, предложил неизвестному ему доселе полковнику выступить не от имени императора, а в качестве частного лица, путешественника-доброхота. Вельяминов хорошо понимал, что может ждать русского офицера, даже если он родом черкес, который бы вздумал явиться к непокорным горцам с предложением покориться русскому правительству [26]. Поэтому умудренный кавказским опытом Вельяминов назвал проект Хан-Гирея «пустоболтаньем» [27]. Провал миссии Хан-Гирея не означал отказа от поисков политического решения черкесского вопроса кавказским командованием.

В то же время во второй половине 1830-х гг. начинается проникновение в Черкесию со стороны Кубани. Командир Отдельного Кавказского корпуса, «по представлению командующего Линиею ген.-м. Засса, предположил перенести Кубанскую линию на Лабу» [28]. Генерал Г.Х. Засс предпринял ряд походов в междуречье Кубани и Лабы, где громил непокорные аулы. Однако окончательное решение по возведению Лабинской линии было принято в 1839 г. [29].

Таким образом, военно-политическая обстановка на Кавказе во второй половине 1830-х гг. требовала разрешения многих важных вопросов, связанных с утверждением в регионе российской администрации. Необходимо было провести административную реформу в Закавказье, направленную на вхождение местного христианского и мусульманского населения в правовое поле империи. На Северо-Восточном Кавказе основной проблемой выступало движение мюридизма, вылившееся в создание военно-теократического государства Шамиля. Для ее решения командованием Отдельного Кавказского корпуса предпринимался ряд мер силового и политического характера, однако Г.В. Розен так и не смог ни понять главного смысла движения горцев, ни предложить действенного решения в урегулировании конфликта. Подобная же ситуация была характерна для Северо-Западного Кавказа. Несмотря на отдельные малоэффективные попытки создания переговорного пространства, в целом возобладала линия на наступление против черкесов со стороны Черного моря и Кубанской кордонной линии. Для утверждения российской военно-административной системы в Закавказье и на Северном Кавказе требовались иные люди и иные методы, поэтому взгляд правительства остановился на фигуре генерал-лейтенанта Е.А. Головина.