Возможные миры в современной французской художественной прозе (на материале произведений Э.-Э. Шмитта)

Современная лингвистическая наука все чаще трактует художественный текст как упорядоченный, существующий по своим правилам и принципам возможный мир, который способен порождать другие возможные (под) миры [6, с. 162-163; 8, с. 28-33; 19]. Предложенный тезис является фундаментальным в общей теории возможных миров, но в то же время представляет собой комплексную междисциплинарную проблему определения границ возможного и реального миров художественного текста. Цель данной статьи заключается в определении характерных для французской лингвистики основных векторов исследования возможных миров в семантике художественного текста и их применения в анализе прозаических произведений одного из представителей современной литературы – Эрика-Эммануэля Шмитта.

Американские лингвисты применяют основные положения теории возможных миров к исследованию лингвоконцептуального пространства текста. М.-Л. Райан предлагает рассматривать текстовые возможные миры через призму отдаленности / приближенности реального мира [20]. Осознание первых происходит посредством знаний о последнем, т.е. в процессе чтения возможные миры (ВМ) «фильтруются» на основе реального. Т. Павел объясняет существование ВМ их подобием реальному, а точнее миру опыта читателя [18, с. 3–7], который дублирует и интегрирует ВМ.

Украинские ученые, в свою очередь, сосредоточивают свое внимание на заложенных в интенциях текста ВМ, определяя их как версии реального мира, отображение прообраза (объективного мира), однородные по своему историчному стержню миры, квазиреальность [2, с. 5; 3, с. 117; 4, с. 136; 5, с. 21–22].

Особый интерес представляет анализ теории ВМ во французской лингвистике, где они традиционно рассматриваются с точки зрения философии. Перенесение данных знаний в плоскость художественного текста открывает новые подходы к интерпретации современной постмодернистской литературы [12, с. 3–5], которая разрушает общепринятое представление о единичной мировой или пространственной текстовой организации.

Одной из фундаментальных французских работ является труд Ф. Лавока «Теория литературных возможных миров» («Théorie litté-raire des mondes possibles»). Исследовательница резюмирует не только известные на сегодня методы изучения ВМ, но и предлагает собственную концепцию декодирования ВМ в тексте. Ведущий постулат этой теории состоит в смене фокуса исследования ВМ, а именно в мысленном перенесении (термин Ф. Лавока – от фр. transfert imaginaire [16, с. 25]) в ВМ текста, которое предусматривает существование мира текста как генерирующего (monde de ré-férence, monde de départ) референции к другим мирам, образующим при этом мировую полиреферентность (polyréférence) всех при-сутствущих в тексте ВМ (Там же, с. 26). Классифицируя ВМ, Ф. Лавока предлагает следующие критерии: репрезентативность ВМ в тексте, уровень их взаимозависимости (dépendance), авто- номность (autonomie), доступность (multi-acces-sibilité) при чтении текста (Там же, с. 48–50). В теории Ю.С. Степанова это явление описывается как порождение центральным, генерирующим миром Я (реальности) разнообразных художественных миров [7, с. 229–230]. Из этого следует, что ВМ оказываются симметричными не только по отношению друг к другу, но и к отправному, «реальному», «насыщенному ВМ» текстовому миру [14].

М. Корти характеризует ВМ как один из видов «спектра миров», которые они порождают [11, с. 162]. Чем больше количество ВМ, тем шире по значимости порожденные ими другие ВМ. Масштабность ВМ объясняет сложность в определении границ «спрятанного», расстворен-ного реального мира текста. Кроме того, А. Со-дан считает подобную ситуацию нормальной в том смысле, что читатель имеет возможность перемещаться мирами текста и «проживать» в каждом из этих «жилых комплексов» ( ensembles ha-bitables ) [21, с. 152–153]. Другими словами, ВМ подменяют / замещают реальный мир, образуя «художественный коктейль» из нескольких «мировых» текстових цельностей. Н. Мурзили рассматривает ВМ художественного текста как возможность реального, а не ссылку на онтологически определенный мир [17]. Еще одна французская исследовательница А. Коклян оперирует термином трансфикциональность (от фр. – transfictionnalité [9, с. 100]), который определяет множество ВМ в тексте. Более того, автор настаивает на принадлежности текста («высказанной картинки») к нескольким мирам – материальному (выписанному на страницах романа, повести и т.д.) и возможному (порожденному текстом) (Там же, с. 57). В результате взаимодействие ВМ образует мир текста, а значит, – его пространство.

В данной статье мы применяем вышеупомянутые подходы в анализе особенностей ВМ в прозаических призведениях современного французского писателя Эрика-Эммануэля Шмитта.

Мир «переписанной истории». Мир романа Э.-Э. Шмитта «La part de l’Autre» концентрируется на моделировании жизни Адольфа Гитлера после его поступления в Венскую художественную академию в 1908 г. Допустим, что знание истории, которым владеет читатель, позволяет рассматривать текстовый мир произведения как реальный, но последующее развитие событий, где Адольф Гитлер – успешный художник, человек высоких моральных и духовных ценностей, переводит заявленный в начале романа мир в плоскость возможного (Adolf Hitler: admis [22, р.12]). Интерференция данных миров свидетельствует о нереальности самого художественного мира. В определенной мере мир «переписанной истории» соответствует параллельному миру из типологии А.П. Бабушкина, согласно которой ВМ – это отдельно существующие параллельно ментальные пространства [1, с. 36], отвечающие пространству исторического образа Гитлера и созданные автором. «Мировая» комплексность романа и взаимопроникновение ВМ образуют нечеткий и сложный для осмысления текстовый «реальный» мир, на который проектируются одновременно миры всего текста.

Мир сновидений . Использование психоаналитического похода в исследовании сновидений как одного из онирических состояний персонажа определяет целое направление в интерпретации художественного текста, в частности постмодернистского. А. Кюрьен доказывает, что сновидения, галлюцинации, фантомы не всегда привносят в текст элемент сверхъестественного или авторского подсознания. Они составляют целостность текстового мира – неотъемную и композиционно незаменимую часть [13, с. 186– 187]. Выписывание сновидений в тексте – это способ не заполнить, а наполнить как пространство текста, так и внутреннее пространство персонажей или самого автора. Таким образом, в художественном тексте сновидения приобретают значение мирообразующих (под)миров.

Придерживаясь взаимосвязи реальности и сновидений, а также принципа внедрения авторского подсознания в пространственную структуру текста, можно утверждать, что сновидения объединяют реальное и воображаемое Я с тем, что переживается во время сна. На примере рассказа «Milarepa» замечаем, что заданный мир сновидений оказывается отправным в развитии сюжета произведения ( Tout a commencé par un rêve [23, p. 7]). Сон, изложенный в начале произведения, остается актуальным для повествователя в реальном мире. Мир сновидений в данном случае можно рассматривать как ретроспективный, проектирующий элементы реального мира на созданный по аналогии с действительным мир в процессе сна.

Мир Другого. Интеграция мира Другого в целостность текстових миров объясняется попыткой понять собственный мир и в случае, когда он не оправдывает возлагаемые на него надежды, подстроить его под мир Другого – лучшего, необъятного, желанного. Венгерская исследовательница Э. Шалье-Визувалингам предлагает схему, согласно которой в художественном тексте можно исследовать присутствие ВМ Другого. Основными критериями исследования выступают оценочное суждение (позитивные / негативные качества Другого), позиция прибли- женности / отдаленности Другого (Я принимаю Другого, сопоставляю себя / придерживаюсь дистанции) и позиция нейтралитета / индифферентности (Я знаю / не знаю идентичность Другого) [10, с. 156]. Немецкий философ Г. Гадамер видит присутствие Другого в самом Я, которое, стремясь познать мир Другого, неосознанно углубляется в поиск собственного мира [15, с. 207]. В прозе Э.-Э. Шмитта мир Другого руководствуется принципом дистанции по отношению к Я (Souvent je rêve d’avoir été avant d’être, je rêve que j’assiste aux minutes pré-cédant ma conception [24, p. 9–10]). Приближенность или отдаленность этого мира определяется степенью импликации Я в мир Другого и наоборот – местом мира Другого в реальном мире Я. Мир Другого существует с миром Я, интегрируя порожденные ВМ в текстовый мир.

Подводя итоги проведенного исследования, следует отметить, что современная французская лингвистическая школа рассматривает ВМ как взаимопронизывающие, стимулирующие к появлению других (под)миров миры, конструкты целостного художественного текста, основополагающие текстового художественного мира, который отображает, противопоставляется, сопоставляется, интегрируется с реальной действительностью. На примере произведений Э.-Э. Шмитта убеждаемся, что художественный мир – это совокупность способных к постоянной генерации ВМ, которые играют роль текстового «реального» мира, где мир «переписанной» истории копирует, изменяет реальный мир в то время, как мир сновидений выступает ретроспекцией собственного Я, а мир Другого инкорпорируется в текстовый «реальный» мир.