Время и пространство в стихотворении Я. Полонского "Песня": субъективные заметки аспектолога

Не без колебаний решаюсь я напечатать этот маленький этюд, в котором выступаю в значительной мере в качестве дилетанта…

Л. В. Щерба. «Опыты лингвистического толкования стихотворений»

В декабре 2019 г. исполнится 200 лет со дня рождения русского поэта Якова Петровича Полонского. По одним меркам – еще нескоро, по другим – рукой подать. Другая мера – это время, необходимое для пробуждения общественного интереса к творчеству поэта.

Юношеские стихи Якова Полонского, совсем не предназначавшиеся для печати, профессор кафедры российской словесности и истории русской литературы Московского университета И.И. Давыдов прочел большой студенческой аудитории. Первый же поэтический сборник Полонского «Гаммы» был тепло встречен литературной критикой [9, с. 6–8]. Творчество Полонского питало ассоциациями прозу Тургенева и Достоевского, стихи А. Фета, а позже – поэзию Александра Блока. Вечера в кабинете Якова Полонского, отца одноклассницы и подруги Наташи, где «постоянно толпился народ»: А. Рубинштейн, Стасов, Репин, Мережковский – навсегда запомнились Анне Остроумовой, будущей знаменитой художнице Остроумовой-Лебедевой [7, с. 50].

Яков Петрович Полонский сегодня полузабыт. В памяти старших современников еще могут всплыть строки романса «неизвестного» поэта (не говоря уже о композиторе) «Мой костер в тумане светит…» – «Песни цыганки» Я. Полонского.

Этюд о стихотворении Я. Полонского «Песня» – попытка создать (воссоздать) фрагмент поэтической картины мира.

Песня

(Посв. Н.В. Гербелю)

Выйду – за оградой Подышать прохладой.

Горе ночи просит,

Горе сны уносит…

Только сердце бредит:

Будто милый едет, Едет с позвонками По степи широкой… Где ты, друг мой милый, Друг ты мой далекий?

Ночь свежее дышит –

Вербою колышет,

Дрожью пробирает, Соловей рыдает.

Высыхайте, слезы!

Улетайте, грезы!

Дальний звон пронесся

За рекой широкой…

Где ты, друг мой милый,

Друг ты мой далекий?

Зорька выплывает –

Заревом играет.

Я через куртину

Проберусь в долину.

Я лицо умою

Водой ключевою…

Вон и домик виден

На горе высокой…

Где ты, друг мой милый,

Друг ты мой далекий?

<1859> [10, с. 131–132].

Время и пространство в стихотворении – это время и пространство поэтического действа. Особенности восприятия времени и пространства лирическим героем произведения эксплицируются в грамматической и лексической семантике.

Обращение к языковой интерпретации времени предполагает включение в рассмотрение и форм глагольного вида, как «внутреннего» времени действия, и шире – предикатов. В этой связи одним из инструментов анализа являются таксономические классификации глагольной лексики, прежде всего те, что учитывают «языковую данность: наличие в русском языке парных по виду глаголов и разрядов imperfectiva и perfectiva tantum» [1, с. 4]. В подходе к интерпретации грамматической семантики учитываются, несомненно, и те классификации, что «проявляют» универсальные семантические компоненты в содержании видового противопоставления в русском языке. Таким образом, эксплицитно или имплицитно автор опирается на таксономию гла- гольной лексики Ю.С. Маслова [5], на классификации З. Вендлера-Х. Мелига [6] и Т.В. Булыгиной [8]. Анализ функционирования форм глагольного вида в рамках целостного художественного текста ранее осуществлялся автором статьи на материале художественной прозы [2, 3].

В самом названии стихотворения время представлено как процесс, как время самовыражения, излияния страдающей души: переход от скорби к надежде, скорее всего, иллюзорной.

Реальное или мысленное «действо» охватывает поздний вечер, ночь, раннее утро. Оно разворачивается по горизонтали – в близком пространстве ( за оградой ) и в пространстве, расширяемом от реального, воспринимаемого зрением ( вербою колышет ), осязанием ( дрожью пробирает – дуновение ветра, прилетевшего откуда-то, может быть, издалека), слухом ( соловей рыдает ), до воображаемого, моделируемого звуком колокольчика, широкой степью, широкой рекой.

Постепенно осуществляется переход к восприятию пространства по вертикали: к зорьке и зареву как парафразу разгорающихся чувств, – и к реальным или воображаемым действиям: преодолению препятствия – куртины, выходу в широкое пространство – долину , столкновению со следующим, может быть, непреодолимым препятствием – высокой горой , на которой стоит домик . Домик воспринимается как материализация желания замкнутого, согретого любовью пространства, домашнего очага. Но рефрен говорит об иллюзорности этих мечтаний: друг ты мой любимый, друг ты мой далекий, далекий физически и душевно.

Действия лирической героини (лирического героя), обозначаемые глаголами, которые относятся к ‘осуществлениям’ (по классификации Т.В. Булыгиной) или ‘исполнениям’ (по классификации Вендлера-Мелига), то есть в совершенном виде (СВ) – к успешному завершению длящегося процесса, моделируются только глагольными формами будущего СВ в конкретно-фактическом значении: выйду подышать, проберусь, умою (о единичной глагольной форме прошедшего СВ будет сказано ниже). Более того, в семантике глаголь- ной формы «выйду (за ограду)», на наш взгляд, присутствует компонент намерения, побуждения к действию, – своеобразного «автоимператива», свойственного и народной песне («Пойду ли, выйду ль я да <…>», «И я выйду на крылечко, на крылечко погулять <…>», «Выйду на улицу, гляну на село <…>» и аналогичные примеры). Это неразвернутая программа воображаемых действий, самовнушение, попытка избавиться от эмоционального напряжения. Делимитативный способ действия глагола подышать объективно мог бы ограничить время созерцания и размышления героини, но в пространстве стиха, где реальность почти неотличима от грезы, вечер переходит в ночь, а ночь – в утро.

Большинство предикатов, описывающих состояние героини и восприятие ею всего окружающего, принадлежит к ‘бесперспективным деятельностям’ (по Ю.С. Маслову): бредить, ехать, дышать (о ночи), колыхать, рыдать, кроме просить (о г о ре) , где в видовой паре ‘деятельность’ соотносится с ‘достижением’. Этот ряд можно и увеличить за счет глаголов, не представленных в тексте, но соотносимых с существительными : плакать (слезы), грезить (грезы). И только два предиката, выраженные предельными глаголами в конкретнопроцессном значении несовершенного вида (НСВ), предполагают однозначное завершение действия (в будущем).

Но какова же лексическая семантика этих глаголов? «Горе сны уносит» и унесет, уже унесло в поэтическом контексте: лирической героине не спится. Так долго не спится, что «зорька выплывает » и выплывет, и утро неизбежно перейдет в день, а ничего не изменится. А колокольчик надежды – позвонок – то ли был, то ли не был. Единственная форма прошедшего СВ во всем стихотворении: «(звон) пронесся ». Семантику глагольной формы можно определить как диффузную: карета (повозка) может проноситься мимо и пронестись, то есть соотносятся ‘процесс’ и

‘результат’, но исчезновение звука, скорее, мгновенно, поэтому глагольную семантику в этом случае можно отнести к ‘свершениям’ (Т.В. Булыгина), ‘достижениям’ (Х.Р. Мелиг).

Автообращение (почти заклинание) в НСВ: высыхайте (слезы), улетайте (грезы) – это только побуждение, а реальность прежняя, статичная: друга нет, даже если и домик «виден».

Перекличка омографов «г о ре» и «на гор е » в начале и в конце стихотворения «ограничивает» пространственно-временной континуум и вкупе с возможным представлением домика и как креста над могилой на горе, может быть, «отменяет» время. Вечное небытие – это уже панхронизм, или ахронизм.

Способы освоения пространства лирической героиней – реальный (чувственный) и воображаемый, мысленный: проберусь . Пространство от дома реального до дома желанного или оплакиваемого можно представить таблично-графически (табл. 1).

Заметим, что в поэзии Я. Полонского ключ, родник сравнивается с сердцем, выступает метафорой сердца, и «умыться водой ключевою» может быть попыткой вылечить сердечную боль живой водой (или мертвой, кто знает).

Семантическая окраска стихотворения усугубляет трагизм: ночь, грусть, путь, разлука, горе (смерть?). Трехстопный хорей в поэтической традиции обычно связан с песней, по Гаспарову [4]. В «Песне» Я. Полонского – рифмы только с женскими окончаниями, открывающимися в бесконечность. Увеличение количества стоп в строфах с обращением «милый друг» замедляет течение стиха.

Трагические события в жизни Полонского произойдут позже (в следующем, 1860 году умрут маленький сын и двадцатилетняя горячо любимая жена), поэтому невольно обращаешься к известной мысли о поэте как пророке и провидце собственной судьбы.

Таблица 1

Реальное видимое Реальное невидимое                  Воображаемое

[дом] —> ограда     степь —> река     —> куртина —> долина (ключ) —> гора —> домик