Забастовки начала 1990-х гг. как аномалия повседневности постсоветского школьного учителя (на примере Челябинской области)

Учительство всегда являлось наиболее консервативной частью населения, и поэтому участие учительства в забастовочном движении конца 90-е гг. XX в. стало своего рода апогеем протестного движения постсоветской России [8; 15].

Отдельных работ по исследованию протестного движения школьных учителей как Челябинской области, так и всей постсоветской России, мы не встретили. Фрагментарно проблема была затронута в фундаментальном исследовании «Новейшая политическая история российского образования: опыт и уроки» Э. Д. Днепрова, бывшего министром образования в 1990—1992 гг. и очевидца тех событий [3]. Он называет общероссийские забастовки педагогов «неизбежной реакцией самозащиты учительства», столкнувшегося с катастрофическим обесцениванием заработной платы и прекращением финансирования большинства потребностей системы образования: …в первом квартале 1992 г. ассигнования, выделенные на систему образования, составили 47,4 % от потребностей и в начале второго квартала — 45,4 %. По сути в образовательном бюджете были открыты только три статьи: заработная плата, школьное питание и стипендии; отопление и освещение. Все остальные не финансировались…» [3, с. 79].

Забастовочное движение российских учителей отмечено в монографии американского историка советского и российского образования J. Sutherland. [17, р. 86—114] Емкую и точную характеристику содержания и формы забастовок педагогов, как работников бюджетной сферы, дали А. Зайцев, А. Клементьева, С. Ермаковский, Ю. Карпенков [4] и продолжившая эти исследования И. М. Козина [8].

Весьма интересна с точки зрения реконструкции событий публикация о забастовке работников системы народного образования в Златоусте, вышедшая в газете «Златоустовский рабочий» [16].

В рамках политики новой российской власти были продекларированы достойный уровень жизни и обширные социальные льготы для учителей. В реальности же государство не имело ресурсов для реализации таких лозунгов. Более того, скачок цен и быстрое обнищание населения как следствие гиперинфляции в результате январской либерализации цен 1992 г., да еще на фоне регулярных задержек выплаты заработной платы, отсутствие ясного видения путей реформирования системы образования в России, массовые протесты различных категорий населения, — все это спровоцировало южноуральских учителей на забастовки.

Спорной была нормативная база забастовок. В СССР право трудящихся на забастовку долгое время не было закреплено законодательно, за исключением единичного документа — Постановления ЦИК и СНК от 23 января 1929 г. «Об имущественной ответственности профессиональных союзов», запрещающее обращать взыскание на забастовочные фонды профсоюзов [11]. 9 октября 1989 г. Верховный Совет СССР принял Закон «О порядке разрешения коллективных трудовых споров (конфликтов)» [10]. Статья 7 данного закона определяла содержание понятия забастовка: «крайняя мера разрешения коллективного трудового спора (конфликта)» [10], а сам закон устанавливал порядок ее объявления, проведения и прекращения. Других документов, регулировавших трудовые споры, на то время не существовало, но и имевшихся вполне хватало.

Политика государства в отношении школьного учителя с самого зарождения новой России отличалась дуализмом, возникшим как ответ на ситуацию наступившего ценностного дисбаланса и дезориентацию в культуре постсоветского общества в результате кризиса системы российского общества [1, с. 9—10]. Наступил «социокультурный кризис»: ценности, как основополагающий элемент всякой культуры, консолидируют общество, потому трансформация системы ценностей более опасна, чем изменения в экономике или военная угроза [1, с. 3]. Соответственно, образовательную политику страны бросило от советской политики сохранения, поддержки и воспроизведения учительства, как социального института и носителя базовых ценностей, к полюсу коммерциализации системы образования и перевода школьного учителя в статус рядового исполнителя образовательных услуг. Духовный крен государства в сторону нового типа ценностей напрямую отразился на школьном учителе. С 1991 г. явно прослеживается тенденция доминирования «ценностей потребительского рынка, рыночного общества», что стало одним из факторов рождения протеста.

Результат не заставил себя долго ждать. Забастовки в 1992 году охватили образовательные учреждения восьми городов Южного Урала: Магнитогорска (16 марта), Златоуста (19 марта), Коркино (21 марта), Южноуральска (2 апреля), Кыштыма (2—4 апреля), Миасса (20—24 апреля), Сатки (23—24 апреля), Катав-Ивановска (22 мая). Точное количество школ, принимавщих участие в протестах, известно только в Катав-Ивановске — шесть [12, л. 1—9]. С другой стороны, возможно определить количество участников забастовок:

Количество работников школ Челябинской области, принявших участие в забастовках в марте — мае 1992 года

Место проведения забастовки	Численность бастовавших, человек	Доля участников забастовки от общей численности работников организаций народного образования, охваченных забастовками, %
Магнитогорск	2892	100
Златоуст	1357	95,6
Коркино	197	100
Южноуральск	300	100
Кыштым	238	36,5
Миасс	1125	47,6
Сатка	1798	87,7
Катав-Ивановск	349	44,4
ИТОГО:	8256	77,4

В документе имеется исправление и неточность: число 2900 написано поверх другого нечитаемого числа путем его исправления. При этом общая численность работников бастовавших школ указана как 2892 человека. Мы полагаем, что автор документа не располагал точными сведениями о численности бастовавших, и берем в качестве численность 2892 человека, так как количество протестующих не могло превышать количества трудоустроенных [12, л. 1—6].

Таблица № 1 демонстрирует два разных типа протестного движения. К первому можно отнести массовые (участвуют от 85 % до 100 % работников организации) и кратковременные (длительность, как правило, 1 день, как исключение — 2 дня) забастовки. Так бастовали в Магнитогорске, Златоусте, Коркино, Южноуральске, Сатке.

Данная форма протеста была предварительно организована региональными отделениями профсоюза работников народного образования, что находит подтверждение у ряда исследователей: «…забастов-ками «бюджетников» руководили лояльные к власти отраслевые объединения ФНПР, старавшиеся свести любые негативные последствия к минимуму…» [8]. Об этом же говорят воспоминания очевидцев: «…странное было мероприятие. Детей домой отправили, сами не работали, но на работе были. Многие тетради проверяли…». Можно согласиться с И. М. Козиной, заявлявшей, что забастовки такого типа «носили в основном умеренно-демонстративный характер» [8]. В то же время ее утверждение, что забастовки «часто проводились без реального прекращения работы» и «учебный процесс обеспечивался «дежурными преподавателями», не подтверждается. Все опрошенные нами участники забастовок заявляли, что при таком типе забастовки школы не работали. Сообщения в средствах массовой информации также подтверждают нашу точку зрения: «…19 марта общеобразовательные школы города объявили однодневную предупредительную забастовку. Учащихся первой смены отпустили с уроков, вторая смена была предупреждена с вечера…» [16].

Во втором случае мы наблюдаем умеренное участие (бастуют от 30 % до 50 %) работников школы, но большей продолжительностью, в среднем от 1 до 5 дней. Это наблюдается в Кыштыме, Миассе, Катав-Ивановске. Это были стихийные формы протеста инициативных групп учителей. Так как их инициативу не все поддерживали, учебный процесс не прерывался.

На начало 1991/1992 учебного года численность школьных учителей в Челябинской области составляла 31043 человека [12, л. 1]. Мы можем констатировать участие в весенних забастовках 1992 г. 26,5 % педагогов или каждого четвертого из них. Все имевшие тогда место забастовки носили сугубо демонстративный характер.

Абсолютно все забастовки были массовым ответом работников народного образования на экономическую политику правительства. Волнения затронули практически все крупные городские поселения и ключевые моногорода области. В то же время они обошли стороной Челябинск, закрытые города — центры оборонной промышленности (Озерск, Снежинск, Трехгорный) и сельскую местность. Мы, полагаясь на мнения очевидцев событий, считаем, что причиной тому стало не столь плачевное экономическое положение школьного учителя. Экономическая составляющая повседневности педагога, проживавшего на тот момент в Челябинске, в «запретках» и в сельской местности, отнюдь не была блестящей, имели место те же проблемы, что и озвученные протестовавшими в других городах области, но уровень социального негодования еще не достиг на тот момент кризисной точки. Массового организованного выступления школьных учителей не было. Не было заметно и организующего начала челябинского и сельских отделений профессионального союза педагогов: они не желали или не могли создать забастовку.

«Молчащий Челябинск», «молчащие запретки» и «молчащее село» указывают на то, что забастовочное движение было локальным региональным явлением, присущим повседневности педагогов только промышленных центров металлургической и горнодобывающей промышленности, по которым кризис ударил сильнее всего.

Все выступления носили экономический характер и не содержали каких-либо политических требований. Особняком стоит протест в городе Миассе, где возмущенные школьные учителя назвали свой город «зоной экологического бедствия» [12, л. 7] и сделали свою акцию первым в истории Челябинской области выступлением в защиту экологии.

Что касается экономических требований бастовавших, мы выделим общие и частные причины протестов. Повсеместно участники протестного движения требовали улучшения материального положения педагогов: выплаты и повышения размера заработной платы, при этом рост ее должен был составлять от 6 (Миасс) до 10 раз (Кыштым) [12, л. 5,7]. Такие требования были весьма скромными, ведь после объявленной в январе 1992 года либерализации цен они в течение года поднялись в 25 раз [14].

Квартирный вопрос также был весьма актуален для школьных учителей — участников забастовки. Они не просто заявляли о проблеме, но и обозначали свое видение пути ее решения: предусмотреть выделение 10% от сдаваемого метража жилья для работников системы народного образования и определяли сроки решения — до 1995 г. [12, л. 1, 5].

Самыми содержательными и многоаспектными были требования школьных учителей по повышению их социальной защищенности, лучше всего продемонстрированные в Златоусте, Миассе и Кыштыме. Кыштымские педагоги требовали введения компенсации в размере 50 % от стоимости коммунальных услуг, хотя такая льгота существовала и существует для учителей, проживающих в сельской местности [12, л. 5], но не всегда соблюдалась в тот период [6]. Педагоги Миасса заявляли о повышении размера компенсации расходов на покупку методической литературы, исходя из ее реальной стоимости на рынке в условиях гиперинфляции [12, л. 7]. Бастующие в Златоусте выдвинули следующие условия: возобновить и увеличить дотации на детское питание учащимся на 50 %; отменить 28-процентный налог с детского питания; ввести дотацию на содержание детей работающим в системе народного образования и в детских садах педагогам; ввести дотацию на питание и транспортные услуги [12, л. 1].

Все вышеперечисленные требования школьных учителей говорят о том, что базисом конфликта стали многочисленные социальные и экономические проблемы, которые не решались на протяжении многих лет, а реформы Е. Т. Гайдара, вследствие которых началось лавинообразное обнищание педагогов, стали катализатором протестного движения в Челябинской области.

Особенность забастовки школьных учителей Катав-Ивановска состоит в том, что основной побудительной причиной здесь стало профессиональное недовольство педагогов не столько своим материальным положением, сколько плачевной ситуацией материального оснащения и финансирования самих образовательных организаций: народный гнев вызвала слабая техническая оснащенность школ и недостаточное их финансирование [12, л. 3].

Забастовки были явлением новым для областной системы образования: работники городских и районных отделов народного образования не имели представления о том, как предоставить информацию о них, в документах много сознательных и преднамеренных ошибок, исправлений и несуразицы. Информацией никто не владел, и как она должна оформляться, никто точно не знал. Так, например, Златоустовский ГорОНО дважды (7 и 12 мая 1992 г.) готовил статистический отчет о забастовке, при этом размер фонда оплаты труда педагогов в квартал, предшествующий началу забастовки, «подрос» с 3507 до 6001,3 тысяч рублей [12, л. 1]. Авторы статистических отчетов не знали, как рассчитать и в каких единицах измерить материальный ущерб от протестов.

Таким образом, мы полагаем, что наше исследование регионального протестного движения педагогов обозначило его характер, выявило два отличных друг от друга по форме и содержанию направления, показало отсутствие единого фронта бастовавших и обозначило как общие, так и частные требования его участников. Забастовки Челябинской области были в федеральном тренде 1992 г., но имели региональную и локальную специфику, что позволяет нам говорить о том, что только стремительное повсеместное обнищание, вызванное экономическими реформами правительства, подтолкнуло в 1992 г. школьных учителей, лояльных работодателю-государству бюджетников и «заложников своего рабочего процесса» [8] к крайней форме разрешения трудового спора, где в тесном клубке переплелись неразрешенные государственные, региональные и локальные противоречия. Наиболее проблемными зонами в Челябинской области, где вышеуказанные противоречия достигли максимального уровня, стали города и моногорода — промышленные центры. Учителя-очевидцы сообщили, что ни один протест не возымел каких-либо значимых последствий — все они закончились либо единовременными незначительными выплатами, быстро прекратившимися, либо обещаниями администрации муниципалитетов, исполнением которых никто далее не озадачился: «…глава городской администрации сообщил, что выделенные из городского бюджета и бюджета Гороно средства позволят только на три месяца повысить оплату классного руководства, а также несколько увеличить оклад директоров и завучей школ… Однако эта прибавка не решила главной проблемы: по-прежнему высшая учительская ставка в школе оставалась крайне низ- кой…» [16]. Власти приняли лишь частичные меры для решения указанных вопросов, однако протесты сошли на нет вследствие приспособления учителей к новым реалиям, выразившиеся в поиске регулярных подработок, порой в ущерб учебному процессу, или уходе из системы образования. Мы знаем, что проблемы финансирования образования в дальнейшем решать начали, чего нельзя сказать о социальном статусе школьного учителя, который по-прежнему в рамках закона «Об образовании в РФ» оказывает образовательные услуги.

Изучая историю повседневности постсоветского школьного учителя Челябинской области [9], мы можем сказать, что некоторые противоречия, ставшие причиной волнений в школе в последнее десятилетие XX в., насущны и по сей день в XXI в.