Замысел «античных» баллад в планах В. А. Жуковского 1814 года

Объектом настоящего исследования является роспись названий «мифологических» и «греческих» баллад 1814 года, хранящаяся в Российской национальной библиотеке (С.-Петербург) и опубликованная в третьем томе Полного собрания сочинений и писем В. А. Жуковского в 20 томах (М.: Языки славянских культур, 2008. С. 233).

В биографии Жуковского 1814 год отмечен необычайным творческим вдохновением и обилием написанных произведений, особенно осенью, проведенной поэтом в Долбине, родовом имении Киреевских, когда за короткий срок им было написано около 60 произведений разных жанров, в числе которых 6 баллад: «Баллада о старушке...», «Варвик», «Алина и Альсим», «Эльвина и Эдвин», «Ахилл», «Эолова арфа». В письме к А. И. Тургеневу от 1 декабря 1814 года Жуковский делится радостной новостью: «Прошедшие октябрь и ноябрь были весьма плодородны. Я написал пропасть стихов; написал их столько, сколько силы стихотворные могут вынести. Всегда так писать невозможно: ухлопаешь себя по-пустому. А почти так всегда писать можно и должно»1.

Исследуемый план баллад 1814 года свидетельствует о типологическом осмыслении поэтом балладного жанра, о попытке классификации баллад и отнесении их к разным культурным традициям. Исследователи Томской филологической школы Н. Ж. Ветшева и Э. М. Жилякова в приложении к третьему тому Полного собрания сочинений и писем в 20 томах приводят следующий замысел баллад, составленный Жуковским в 1814 году, принадлежащий «к числу почти не осуществленных» [2: 233]: « Мифологич<еские>. Ацис и Алциона. Арион. Геро. Медея. Греческ<ие>. Дамон и Пифия. Поликратово кольцо. Рыцарск<ие>. Le baron anglais. Ариодан.

Монаш<еские>. Сикст и Клера. Русск<ие>. Три пояса. Разбойник Кудеяр. Волшебн<ые>. Велледа. Ужасн<ые>. Окров<авленная> монахиня. Лоренцо. Восточн<ые>. <нрзб.><...> Негрит<янские>. Америк<анские>. Оссианск<ие>. Библейск<ие> » (РНБ. Оп. 1. № 77. Л. 25об. <1814>). «Обращает на себя внимание множественность принципов классификации: культурно-историческая, жанрово-родовая, тематическая», – замечают исследователи [2: 233]. Показательно типологическое определение баллад на античные сюжеты, предложенное Жуковским: «Мифологич<еские>» и «Греческ<ие>», что свидетельствует о внимании поэта к античному наследию. Из перечня названий «мифологических» и «греческих» баллад, задуманных поэтом для перевода или подражания, впоследствии была написана лишь одна баллада «Поликратов перстень» (1831), представляющая собой перевод баллады Ф. Шиллера «Der Ring des Polykrates» (1797). Мы рассматриваем «мифологические» и «греческие» сюжеты, которые были задуманы для написания, но не были реализованы в творчестве Жуковского.

Первое название в списке «мифологических» баллад Жуковского «Ацис и Алциона» объединяет два мифологических сюжета из «Метаморфоз» («Превращений») Овидия: «Акид и Галатея» (Ovid. Met. XIII, 740–897) и «Кеик и Алкиона» (Ovid. Met. XI, 410–748). Из двух эпизодов наибольший интерес представляет эпизод о «Кеи-ке и Алкионе», так как он не был забыт поэтом и подлежал художественному обновлению позднее, в 1819 году. В этом эпизоде Овидий повествует о любви верных супругов, Кеика и Алкионы, о их привязанности друг к другу и тяжелой разлуке, о предчувствии Алкионой несчастья, о гибели Кеика в море во время бури, о узнавании Алкионой тела утонувшего Кеика в морских волнах и желании разделить его участь. Боги пожалели любящих супругов и превратили Кеика и Алкиону в птиц.

При составлении плана баллад 1814 года Жуковский, безусловно, был знаком с мифологическими сюжетами «Превращений» и осмыслял их в перспективе собственного творчества. Имя Овидия было указано Жуковским в бумагах 1804–1805 годов, воспроизведенных в книге В. И. Резанова «Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского». Так, в 1804 году в перечне авторов, намеченных для перевода, в разделе «Эпическая поэзiя» обозначено: «Отрывки изъ Овидiя»2. В «Росписи во всяком роде лучших книг и сочинений, из которых большей части должно сделать экстракты» 1805 года в разделе «Поэзiя» указано: «Métamorphoses d'Ovide»3. «По-видимому, в руках Жуковского оказался обстоятельный каталог какого-нибудь хорошего тогдашнего книжного магазина; отсюда и наметил наш поэт сочинения, которые его интересовали», – предполагает В. И. Резанов, указывая на обширный список сочинений, распределенных на 22 раздела в «Росписи» 1805 года4. С мифологическими сюжетами из «Превращений» Жуковский был знаком не только по переводам Овидия и различным мифологическим сводам того времени, но и по театральным постановкам. Артисты балета представляли Зефира, Адониса, Венеру, Марса или «перевоплощались и в иных, более современных персонажей» [8: 160]. В 1809 году в театральных рецензиях Жуковский пишет, «что век Овидиевых превращений еще не миновался»5.

В исследуемом плане баллад греческие имена героев Овидия переданы по латинскому произношению: Ἄ κις – Acis – Ацис, Ἀ λκυών – Ἀ λκυόνος – Alcyone – Алциона. Можно предполагать, что Жуковский знакомился с Овидием, имея перед глазами латинский текст или один из двух немецких переводов «Превращений», хранящихся в библиотеке Жуковского с пометами владельца: Des P. Ovidius Naso sämmtliche Werke. Übersetzt von H. Heynemann, N. G. Eichhoff und J. P. Krebs. Bde 1–4. Frankfurt a/M., J. C. Herrmann, 1797–1803; Verwandlungen. Nach Publius Ovidius Naso von Johann Heinrich Voss. Theile 1–2. Berlin, Fr. Vieweg. d. Ä, 1798.)⁶. Замысел баллады об Алкионе 1814 года реализовался позднее. Сюжет, намеченный для баллады, воплотился в форме гекзаметрического перевода отрывка из латинского эпоса. В 1819 году Жуковский переводит фрагмент о Ке-ике и Алкионе из «Превращений» Овидия – «Це-икс и Гальциона».

Однако не все включенные в список сюжеты подлежали обновлениям. Сюжеты, варьирующие вечную тему любви: «Ацис» (то есть «Акид и Галатея»), «Геро», «Медея», – остались неосуществленными.

В эпизоде об Акиде и Галатее Овидий рассказал трагическую историю любви морской нимфы Галатеи и пастуха Акида. Римский поэт контрастно описывает нежные чувства Галатеи и Акида и грубую страсть циклопа Полифема к Галатее, а затем гибель Акида от руки циклопа, охваченного ревностью. Однако по воле богов произошло чудо. Кровь Акида, погибшего под огромным камнем, брошенным Полифемом, превратилась в водный поток, который расколол каменную глыбу и стал рекой, сохраняющей имя Акида, возлюбленного Галатеи. Трактовка данного сюжета в античной словесности неоднозначна, что, возможно, послужило причиной отказа Жуковского художественно разрабатывать этот миф. Согласно некоторым античным источникам, Галатея ответила циклопу взаимностью (Нонн. Деяния Диониса. XL, 565) и у них родилось потомство (Аппиан. Римская история. Х, 2). Образ отвергнутого циклопа, проводящего жизнь в одиночестве, ослепленного Одиссеем, вызывал уже у античных авторов скорее чувство сострадания, чем отторжения (Вергилий «Энеида» ΙΙΙ, 656–681). Четырехтомное немецкое издание 1803 года сочинений Вергилия было в библиотеке Жуковского: P. Vergilius Maro Varietate lectionis et perpetua adnotatione illustratus a Chr. Gottl. Heine. Vol. 1–4. Lipliae, C. Fritsch, 1803. (№ 2316, c. 313).

Миф об Арионе – второй в исследуемом списке баллад, восходит к греческому историку 5 века до Р. Х. Геродоту, который в первой книге «Истории» (Her. I, 23–24) рассказывает об известном кифареде Арионе, лучшем певце своей эпохи. Во время путешествия в Коринф на состязание певцов корабельщики задумали «выбросить Ариона в море и завладеть его сокровищами»⁷ (Her. I, 24). Арион умолял корабельщиков сохранить ему жизнь, предлагая им все свое богатство. Однако корабельщики, настаивая на смерти Ариона, разрешили ему исполнить последнюю песнь перед тем, как погибнуть. Окончив песнь, певец бросился в море, где, по рассказам, его подхватил дельфин и вынес на берег Тенара. В память о чудесном спасении на Тенаре сохранилась «небольшая медная статуя – жертвенный дар Ариона, изображающая человека на дельфине» (Her. I, 24). Корабельщики же, по прибытии в Коринф, вначале хотели скрыть свое преступление, но были так поражены внезапно появившимся перед ними Арионом «в том самом одеянии, в каком он бросился в море», что «не могли уже отрицать своей вины» (Her. I, 24).

Исторический труд Геродота рассматривался Жуковским в перспективе собственного творчества еще в период самообразования, когда в 1805 году он создавал «Роспись во всяком роде лучших книг и сочинений, из которых большей части должно сделать экстракты», где в разделе «Исторiя» Жуковским указано – «Hérodote»8. В библиотеке Жуковского есть немецкий пере- вод Геродота 1811–1812 годов, по которому поэт знакомился с трудом греческого историка, с пометами владельца в первой части на нижнем форзаце: Die Geschichten des Herodots. Übersetzt von Fr. Lange. Theile 1–2. Berlin, in der Realschulbuch-handlung, 1811–1812 (№ 1285, c. 184). Показательно, что сюжет об Арионе по содержанию близок балладе «Ивиковы журавли» – «Die Kraniche des Ibykus» Ф. Шиллера, которую Жуковский перевел в декабре 1813 года. Перевод «Ивиковых журавлей» впервые был опубликован в январском номере «Вестника Европы» 1814 года (Ч. 73. № 3. Январь. С. 200–205), в год, когда у Жуковского появился замысел баллады «Арион». Возможно также, что баллада об Арионе была задумана автором под влиянием баллады А. В. Шлегеля «Arion», напечатанной в Musen-Almanach в 1798 году.

Послания Жуковского 1812 и 1815 годов («Послание к Плещееву» 1812 года и «К графине С. А. Самойловой» 1815 года) также свидетельствуют об интересе поэта к античному сюжету об Арионе в этот период творчества [10].

По наблюдению современных исследователей, образ поэта играет важную роль в балладном мире Жуковского: «В “Эоловой арфе”, навеянной Оссианом и В. Скоттом, в “Ивиковых журавлях” и “Графе Гапсбургском” из Шиллера, в “Алонзо” из Саути певец Жуковского – живой голос мгновенья и вечности, “утешитель”, “пле-нитель сердец” и провидец: “В струнах золотых вдохновенье живет, // Певец о любви благодатной поет, // О всем, что святого есть в мире...”» [2: 237]. Таким образом, сюжет об Арионе, заявленный поэтом в записях о балладе, органично вписывается в балладное творчество Жуковского и является выражением его духовных интересов.

«Геро» – данное название в списке баллад указывает на замысел Жуковского обратиться к античному мифологическому сюжету о Геро и Леандре, широко распространенному в мировой литературе. Известно упоминание об этом сюжете в «Георгиках» Вергилия (Verg. Georg. ΙΙΙ, 258–263). К этому мифу обращается также Овидий в «Героидах» (Ovid. Her. 18, 19) – стихотворных посланиях, поэтических письмах мифологических героинь или героев к их возлюбленным. «Героиды» включают в себя 21 письмо. Письма 18 и 19 раскрывают мифологический сюжет о трагической любви Леандра и Геро. Письмо 18 написано от лица Леандра, письмо 19 представляет ответ Геро Леандру. Геро – жрица богини Афродиты, живущая в Сесте на европейском берегу Геллеспонта. Леандр – юноша из города Абидос в Троаде на противоположном берегу пролива. Леандр полюбил Геро и переплывал к ней каждую ночь через Геллеспонт, свет маяка на башне в Сесте указывал ему путь. Вот уже несколько дней бурное море не дает Леандру переплыть пролив. Леандр описывает бушующую морскую стихию и просит Геро молить богов, чтобы они сменили погоду, смягчили море, хотя бы на время. Ответное послание Геро говорит о том, что она терзается ревностью из-за долгого отсутствия возлюбленного. Хотя она очень ждет его, но просит Леандра не доверять бурному морю: «nec nisi tranquillo bracchia crede mari» (Ovid. Her. 19). Кроме Овидия, мифологический сюжет о Геро и Леандре воспет в небольшой поэме (в 340 стихов) Мусея Грамматика «Τα καθ’ Ηρώ και Λέανδρον» (5 век от Р. Х.), «самом изящном эпическом стихотворении времен римской империи» [9: 710]. В поэме Мусея миф получает завершение: в одну бурную ночь, в которую Леандр решился переплыть Геллеспонт, свет на башне погас, и юноша погиб в волнах. Утром следующего дня Геро увидела тело утонувшего Леандра у берега и сама бросилась с башни к нему в море, чтобы разделить с ним смерть. Творческие интерпретации этого античного сюжета широко представлены в европейской и отечественной словесности. Р. В. Иезуитова указывает на романс немецкого поэта Гельти (L. Ch. Hölty) «Leander und Hero» (1769/70), отразивший «эту поэтическую легенду о юной чете, которую не смогла разлучить даже смерть» [4: 144]. Жуковский был знаком с произведением Гельти, в его библиотеке есть двухтомное собрание сочинений этого немецкого автора: Sammtliche Gedichte von Ludwig Heinrich Hölty. B-de 1–2. Wien, R. Sammer, 1803 (№ 2648, c. 364–365). Миф о Геро и Леандре лег в основу баллады Ф. Шиллера «Геро и Леандр» – «Hero und Leander» (1801). Возможно, что при написании плана баллад 1814 года Жуковский ориентировался именно на балладу Ф. Шиллера, которой свойственны «философская глубина и эмоциональная насыщенность» [4: 144]. В отечественной традиции Жуковскому были известны художественные интерпретации этого мифологического сюжета Н. Ф. Мерзлякова и Н. Ф. Остолопова [4: 144].

«Медея» – мифологический сюжет, задуманный Жуковским для баллады, варьирующий тему трагической любви. Первые упоминания мифа о Медее, волшебнице, дочери колхидского царя Ээта, героине мифа о Ясоне и Аргонавтах, встречаются еще у Гесиода в «Теогонии» (Hes. Theog. 992–1002). Более всего этот мифологический сюжет известен по трагедии Еврипида «Медея» (Eur. Med). Пятитомное издание трагедий Еврипида в немецком переводе находилось в библиотеке Жуковского: Euripides’ Werke. Verdeutscht von Fr. Heinr. Bothe. Bde 1–5. Berlin u. Stettin, Fr. Nicolai, 1800–1803. (№ 999, c. 149). В «Росписи» 1805 года в разделе «Поэзiя» значится имя Еврипида – «Euripide»9. Согласно Еврипиду, Медея, узнав, что Ясон решил жениться на Креусе, дочери коринфского царя, убила соперницу, ее отца и двух своих сыновей, рожденных от Ясона, а затем бежала в Афины. У античных авторов существуют разные варианты окончания данного сюжета: в 7-й книге «Превращений» (Ovid. Met. 1–424) и в «Героидах» Овидия (Ovid. Her. 12), в «Мифах» Гигина (Hyg. Fab. 21–26), в «Описании Эллады» Павсания (Paus. II, 3, 6–11), а также у Аполлодора в «Мифологической библиотеке» (Apld. I, 8, 23-28), по которой Жуковский знакомился с античной мифологией в 1805–1811 годах [6]: Apollodor. Bibliothèque d’Apollodore l’Athénien. Traduction nouvelle, avec le texte grec revu et corri-gé des notes et une table analytique, par E. Clavier. T. 1–2. Paris, chez Delance, an XIII (1805) (№ 558, c. 88). Античный сюжет о Медее был унаследован европейской литературой. Трагедия Пьера Корнеля «Медея» (Pierre Corneille «Médée», 1635), популярная в XVIII веке, встречается в «Росписи во всяком роде лучших книг и сочинений, из которых большей части должно сделать экстракты» Жуковского в разделе «Поэзiя» – «Oeuvre <…> de Corneille; Commentaires sur Corneille»10.

Сюжет о дружбе в разделе «Греческ<ие>» в плане баллад – «Дамон и Пифия». Указывая название данного сюжета, Жуковский ориентировался на балладу Ф. Шиллера «Die Bürgschaft» («Порука»), опубликованную в 1799 году в Musen-Almanach. Сюжет о Дамоне и Пифии (Пифиасе, или Финтии), о дружбе и верности данному обещанию заимствован немецким автором из книги римского мифографа Гигина «Мифы» (Hyg. Fab. 257), о чем свидетельствует переписка Шиллера и Гете 1797–1798 годов (15, 16 декабря 1797 года; 28, 29 августа и 4, 5 сентября 1798 года). Книга Гигина написана по-латински, однако является переводом и переработкой сочинения неизвестного греческого автора. Примечательно, что Гигин называет героев 257-й фабулы Мойр и Селинунтий. Тогда как Мойра обычно называют Пифием (или Финтием), а Селинун-тия – Дамоном. Имя Damon в балладе Шиллера указывает на знакомство поэта с более ранними античными интерпретациями сюжета. Распространенный в античной словесной культуре, данный сюжет восходит к древнегреческому философу Аристоксену Тарентскому (Iambl. Vit. Pyth. 234). Затем он был унаследован Цицероном в философском трактате «Об обязанностях» (Cic. De off. III, 45) и Диодором Сицилийским, древнегреческим историком и мифографом, в «Исторической библиотеке» (Diod. Sic. X, frg. 4). Шиллер обновляет античный сюжет – в балладе «Die Bürgschaft» («Порука») Damon выступает в роли Пифиаса (Финтия).

Баллада «Поликратов перстень» (1831), единственная из осуществленных в исследуемой росписи 1814 года, представляет перевод баллады Ф. Шиллера «Der Ring des Polykrates» («Кольцо Поликрата»). Сюжетом для баллады послужила легенда о кольце самосского тирана Поликрата, рассказанная Геродотом в «Истории» (Her. III, 39–43). Согласно Геродоту, «великий счастливец»

(Her. III, 125) тиран Поликрат, осыпанный дарами и многочисленными победами над неприятелем, по совету друга бросает в море кольцо в жертву богам. Через некоторое время кольцо неожиданно возвращается к Поликрату, что явилось предзнаменованием того, что боги не приняли жертву Поликрата и что близок трагический финал его жизни11.

В исследуемой росписи сюжетов 1814 года Жуковским были намечены три баллады для перевода из Шиллера: «Геро» («Hero und Leander»), «Дамон и Пифия» («Die Bürgschaft»), «Поликра-тово кольцо» («Der Ring des Polykrates»). К 1814 году Жуковский уже перевел из Шиллера две баллады на античный сюжет: «Kassandra» («Кассандра», 1809) и «Die Kraniche des Ibykus» («Иви-ковы журавли», 1813). Долбинской осенью 1814 года Жуковский создает оригинальную балладу «Ахилл», ориентируясь на шиллеровский опыт интерпретации античных сюжетов в форме балладного жанра. Таким образом, весь перечень «мифологических» и «греческих» сюжетов можно считать невеянным балладами немецкого поэта, о чем свидетельствует также желание поэта осенью 1814 года приобрести новое двенадцатитомное собрание сочинений, вышедшее после смерти немецкого автора (Friedrich von Schillers sammtliche Werke. Stuttgart und Tubingen, 18121815) [12: 174]. Согласно биографическим сведениям, «покидая московский университетский пансион, В. А. Жуковский… уже увозил с собою полное издание сочинений Шиллера»12. Однако в письме к А. И. Тургеневу от 8 ноября 1814 года, находясь в долбинском имении Киреевских, Жуковский просил друга прислать ему собрание сочинений Шиллера: «Нет ли в Петербурге соч. Шиллера, вышедших после его смерти? Я желал бы иметь их»13. «Так как в последующих письмах к Тургеневу новые упоминания об этих сочинениях отсутствуют, то есть основание думать, что просьба Жуковского была исполнена сразу же», – пишет исследователь А. С. Янушкевич [12: 174].

Уже в дневниках 1805–1806 годов молодой Жуковский замечает, что «Шиллер менее прост и живописен» [3: 36], что «Шиллер более философ, а Бюргер простой повествователь, который, занимаясь предметом своим, не заботится ни о чем постороннем» [3: 37]. Таким образом, в «античных» балладах Шиллера Жуковский усматривал философскую глубину и «неисчерпаемое богатство мыслей»14, сочетающееся со «стремлением Шиллера к нравственному идеалу», «к высшей правде»15. Вслед за Шиллером Жуковский составляет план баллад и обращается к античным сюжетам, провозглашающим вечные ценности любви, дружбы, веры в Провидение, в бессмертие души и трагическую губительность страстей. Не случайно в 1814 году, в год духовного и творческого подъема, в год, когда надежды на личное счастье были почти потеряны, на страницах сво- его дневника Жуковский размышляет о главной христианской молитве «Отче наш» [3: 84–86].

Таким образом, исследование библиотеки Жуковского, изучение дневниковых записей, писем позволяет выявить источники сюжетов «античных» баллад, намеченных поэтом для перевода или подражания в 1814 году.

Разделение «античных» сюжетов на «мифологические» и «греческие» свидетельствует о чтении и изучении русским поэтом памятников античной греко-римской словесности. Герои

«греческих» сюжетов, в отличие от «мифологических», – исторические персонажи (Дамон и Пи-фиас – греки-пифагорейцы 5–4 веков до Р. Х.; Поликрат – тиран острова Самос 6 века до Р. Х.).

Обращение Жуковского к античной культуре, к иноязычным образцам, изучение их и желание дать им «вторичную жизнь» [11: 82] в русской культуре говорит о том, что они «служили выражению народившихся духовных интересов» [1: 303] и устремлений автора и его современников.