Апофатика сна в рассказе А. Грина «Борьба со смертью»: онтологический и культурологический аспекты

Введение. В последние десять лет отечественной гуманитаристики исследователи все чаще рассматривают сон с культурологических и философских позиций, справедливо указывая на связь сна с поступками человека: «Связь сновидческого опыта с этическим, точнее, нравственным, возможно, не столь наглядна, поскольку доминанта нравственного опыта — сфера поступков. Вместе с тем каждому человеку знакомо переживание нравственных коллизий во сне» [9, с. 15]. Однако поступки осмысляются не только во сне, но и post factum, после сна. В этой связи показателен опыт мировой художественной культуры, русской литературы, для которой особенно актуален снотворческий, сновидческий дискурс, о чем, собственно, говорить не приходится, стоит лишь обратиться к поэтике А. С. Пушкина, где сон выступает одной из структурных сюжетообразующих единиц (подробно об этом писал еще в начале XX века М. О. Гершензон [4], потом С. Г. Бочаров [1]). Кроме того, современные исследователи справедливо указывают на амбивалентный статус явления: «...сон как феномен ни физиологичен, ни нефизиологичен полностью, по своей сути и речь должна идти о каком-то “резонансе”, мозаичном сочетании объективного состояния мозга и остального организма с субъективным состоянием спящего человеческого духа, а того и другого — с культурными институтами соответствующего социума» [22, с. 98]. Но сложность этого феномена культуры заключается в его апофатической для человека исключительно дневного сознания природе. Здесь обращаемся к апофатике как к феномену культуры, который иррадиировал во все исследовательские научные парадигмы: философские [3; 7], филологические [8], культурологические [5] — и связан со многими феноменами культуры, имеющими трансцендентную природу (смерть, болезнь, страх). Этот ряд следует продолжить и размышлениями о феномене сна. В этом аспекте интересны наблюдения о. П. Флоренского о сновидениях, которые «соответствуют… мгновенному переходу из одной сферы душевной жизни в другую и лишь… в воспоминании… развертываются в наш, видимого мира, временной ряд; сами же по себе имеют особую меру времени — “трансцендентальную”» [16, с. 4–5]. Сон априори непостижим, но это не значит, что мы не должны попытаться приблизиться к его апофатическому горизонту и понять его онтологическое назначение. Опыт русской словесной культуры может быть продуктивен в этом отношении, и в данной статье мы обращаемся к апофатической природе сна, составляющей объект исследования в самом широком его понимании. Предметом является способ изображения сновидческого элемента в художественном произведении, рассказе А. Грина «Борьба со смертью», выступающем иллюстративным материалом в работе. Онтогерменевтиче-ский анализ позволит высветить культурфилософское значение сна.

Состояние «между смертью и новым рождением» в рассказе Грина . В центре сюжета раннего маленького гриновского рассказа находится герой, «который благодаря силе своего духа преодолевает тяжелейшую болезнь, выходит из безнадежного состояния...» [18, с. 132]. Но интересно, как выходит больной Лорх из морбуального и почти танатологического состояния, посредством чего происходит его выздоровление.

Во-первых, обратим внимание на самое начало рассказа, которое дано в апофатическом ключе: «Меня мучает недоделанное дело , — сказал Лорх доктору. — Да: почему вы не уезжаете? — Любезный вопрос, — медленно ответил Димен, сосредоточенно оглядываясь. — Кровать надо поставить к окну. Отсюда, через пропасть, виден весь розовый снеговой ландшафт. Смотрите на горы, Лорх; нет ничего чище для размышления» [6, с. 206]. На вопрос доктора о существе этого недоделанного дела Лорх отшучивается и в итоге признается, что он придумал это дело, чтобы выведать о дне своей смерти: «Больной едва слышно рассмеялся. — Вильтон, положим, не приедет, — насмешливо сказал он, — и нет у него никакой концессии. Но я узнал, что нужно . Кровать действительно можно переставить к окну» [6, с. 207]. Придуманное недоделанное дело, которого и вовсе нет, становится делом жизни и меняет свой онтологический статус со знака минус на плюс — объявление о смерти знаменует начало новый жизни для больного. По тонкому наблюдению философа и танатолога В.В. Варавы, весть о смерти всегда пугает, поскольку связана с чувством невыносимой неожиданности, но именно она аксиологически значима [2, с. 9]. У Грина чувство неожиданности, которое томило больного, наконец разрешается ясностью, и с героем начинают происходить душевные метаморфозы.

Во-вторых, символично в рассказе наличие горного пейзажа с крутым обрывом и цветущим белым кустом за окном Лорха: «Смотря за окно в направлении ног, Лорх видел на обрыве среди камней куст белых цветов» [6, с. 209]. По законам мировой мифологии, гора олицетворяет мировую ось, Axis Mundi, добравшись до которой герой завершает свой инициационный путь. Это положение можно хорошо проиллюстрировать примерами из заговорной поэтики: «…заговоры, воплощая отдельные компоненты универсального семантического комплекса смерть — путь, отражают идею посещения потустороннего мира с целью ликвидации исходной ущербности или достижения максимальной гарантированности существования» [19, с. 109]. Окно, из которого видны горы, крутой обрыв и один цветущий куст, здесь является окном в инобытие , а не просто частью комнаты: «Лорх видел в россыпи белых звезд полную, над горным хребтом, луну; ее свет падал в пропасть над непроницаемым углом тени» [6, с. 209].

В-третьих, все эти размышления перед окном и горами, единство которых организует сакральное открытое пространство в тексте, перемежаются постоянным сном Лорха. Сначала герой спит после тяжелого разговора с племянником, который ждал кончины дяди, чтобы заполучить желаемое наследство: «Лорх заснул и проснулся вечером, когда стемнело» [6, с. 207]. После мы видим лежащего после сна Лорха: «Тогда, решив продолжать жить, он тщательно привел мысли в порядок и понял, что самое главное, — побороть слабость. Лорх резко поднялся. Голова закружилась. Он стал, сидя, раскачиваться; затем, взяв с ночного столика нож, ударил себя им в бедро» [6, с. 209]. Конечно, у Грина, в отличие от Пушкина, Тургенева, Достоевского, герои произведений которых видят красочные сны, находясь на пороге, в предсмертных состояниях, нет подробного описания сна, и мы даже не можем предположить, что снилось больному. Однако важен сам факт выхода из тела, выражаясь языком антропософии, с основными положениями которой были знакомы многие представители творческой интеллигенции Серебряного века, а особенно Максимилиан Волошин [13], ближний сосед и друг по киммерийской даче Грина.

У Р. Штайнера, немецкого философа, основоположника антропософского учения, есть отдельные лекции, посвященные назначению и природе сна, который во многом при определенных условиях приравнивается к состоянию, условно называемому «между смертью и новым рождением». Во сне человек, оставляя свои физическое тело и дневное сознание, взаимодействует со сферой трансцендентального, тогда работает его «астральное» тело или подлинное «я»: «Физическое и эфирное тела во время сна остаются в постели. От этих членов мы отличаем затем то, что называем телом сознания, или — пусть нас не смущает это выражение — астральным телом…» [20, с. 148]. Эти как бы эзотерические рассуждения кажутся нелишними, тем более схожее представление о сне как о временной смерти, об этосе сна как о местопребывании человека в ином пространстве мы встречаем и в мировой фольклорной традиции (подробнее см. работы этнографа и фольклориста Н. И. Толстого [15]). Этос понимаем вслед за М. Хайдеггером и в российской культурологической школе В. П. Океанским как на-селенную вселенную, местопребывание [12; 17]. Этос сна у Грина — состояние «между смертью и новым рождением».

Грин как символист-метафизик, по справедливому наблюдению Ким Кен Тэ, за повседневной жизнью прозревает нечто большее, сокрытое от обыденного восприятия [10], и делает это, прибегая к приему сна, измененного психического состояния, включая в структуру произведения элементы фантастического. Однако в рассказе «Борьба со смертью» сон выступает условием выздоровления, а не болезни или измененного психического состояния. После основных кульминационных событий, своих волевых действий, Лорх снова засыпает и просыпается другим человеком: «Лорх проснулся. Взгляд его был стремителен и здоров» [6, с. 211]. Штайнер также рассматривает сон как необходимое условие для излечения именно физического и эфирного тел: «Жизнь продолжается во время сна, и силы, работающие и творящие во время бодрствования, черпают себе освежение и крепость из того, что дает им сон. <…> Человек, который не черпал бы постоянно из сна подкрепления для своих ослабевших сил, привел бы свою жизнь к разрушению» [21, с. 71].

Наконец, в-четвертых, как ни парадоксально, на первый взгляд, с мотивом выздоровления связан древесный код, оборванные цветы дерева. По славянским фольклорным представлениям, между человеком и деревом существует тесная невидимая связь: «гибель дерева влечет за собой смерть человека» [11, с. 30]. У Грина больной решается на отчаянные меры, чтобы или выздороветь, или умереть: встает с кровати, ударяя себя ножом, принимает смертельную порцию спиртного, пролезает над крутым обрывом к кусту цветов: «Затем он перелез подоконник, прошел, несколько трезвея, вдоль стены, к кусту белых цветов, оборвал их, вернулся и лег, раздевшись, под одеяло, бросив предварительно на него все брюки и пиджаки, какие нашел в шкафу. Сделав это, он вытянулся, приятно вздрогнул и, — вдруг — потерял сознание» [6, с. 210– 211]. С одной стороны, следуя за фольклорной логикой, Лорх должен был бы умереть, ведь он оборвал цветы с куста, который символично выступает неким его двойником в рассказе (куст располагался прямо напротив кровати больного). С другой стороны, Лорх как бы обмирает, теряет сознание, теряя последние силы, совершая свои отчаянные поступки, и рискует в онтологическом плане. Но стоит учитывать и особенности колоратива «белый», семантически связанного со смертью, и тогда на символическом языке герой как бы побеждает, преодолевает смерть, обрывая белые цветы. Кроме того, размышляя о фольклорной традиции в литературе, мы всегда подразумеваем ее трансформацию и латентный характер. В рассказе Грина происходит своеобразный спор с фольклором, или то, что, по словам фольклориста В.А. Смирнова, может означать диалектическое «“отрицание”, разумеется, с элементами “снятия”, то есть продуктивного усвоения тех потенциальных возможностей, которые таятся в фольклоре» [14, с. 4].

Вывод. Рассказ Грина «Борьба со смертью» интересен прежде всего с культурфилософской точки зрения, с точки зрения выявления апофатической стороны феномена сна, который как прием получил широкое распространение в художественной практике начала XX века. Однако сон в произведении воспринимается не как пограничное болезненное состояние, а как необходимое условие для выздоровления больного и прорыва от тьмы к свету . Здесь продуктивно обращение к популярному в творческой среде Серебряного века антропософскому учению Р. Штайнера, к его лекциям о сне, болезни и исцелении. Сон не только излечивает физическое тело, но и дает новые силы для жизни души, что было необходимо Лорху, оставленному своими нечестными жадными до наживы родственниками. Параллели с фольклорной традицией, латентно выразившейся в рассказе, также продуктивны и необходимы: сон приравнивается к временной смерти, которая носит инициационный возрождающий характер. Однако вопрос о фольклоризме творчества Грина является сложным теоретическим вопросом и требует отдельных уже филологических разработок.

• 1.    Бочаров, С. Г. О смысле «Гробовщика» (К проблеме интерпретации произведения) // Контекст. Литературно-теоретические исследования. – М.: Наука, 1974. – С. 196–230.

• 2.    Варава, В. В. «Дедукция» разума и «индукция» сердца (о жизни и смерти в русской философской культуре) // Вестник Воронежского государственного университета. – 2010. – № 2 (4). – С. 5–16.

• 3.    Варава, В. В. Философская танатология или апофатическая философия? // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: Философия. Социология. Право. – 2013. – № 2 (145). – Вып. 23. – С. 112–117.

• 4.    Гершензон, М. О. Сны Пушкина // Мудрость Пушкина. – Томск: Водолей, 1997. – С. 260–275.

• 5.    Грачев, В. И. Культурфеномен апофатики «Диалектики мифа» А. Ф. Лосева в контексте топохронно-аксиогенной парадигмы культуры [Электронный ресурс] // Культура культуры. – 2019. – № 3. – URL: http://cult-cult.ru/cultures-the-phenomenon-of-apophatic-the-dialectics-of-myth-by-a-f-losev (дата обращения: 21.02.2021).

• 6.    Грин, А. С. Борьба со смертью // Собр. соч.: в 6 т. – М.: Правда, 1965. – Т. 4. – С. 206–211.

• 7.    Гуревич, П., Спирова, Э. Наука в горизонте апофатики // Философская антропология. – 2019. – Т. 5. – № 1. – С. 6–25.

• 8.    Елепова, М. Ю. Эстетика В. А. Жуковского в апофатическом контексте // Дискуссия. – 2012. – № 4 (22). – С. 176–178.

• 9.    Карпова, Л. М. Сновидение и духовный опыт // Гуманитарные исследования. – 2014. – № 1 (2). – С. 13–16.

• 10.    Ким, Кен Тэ. Фантастические новеллы Грина [Электронный ресурс] // Александр Грин. – URL: http://www.newfoundglory.ru/publikacii/fantasticheskie-novelli-grina.html#bookmark22 (дата обращения: 21.02.2021).

• 11.    Лазарева, А. А. Толкование сновидений в народной культуре. – М.: РГГУ, 2020. – 257 с.

• 12.    Океанский, В. П. Этосы жизни и смерти у Хомякова и Шопенгауэра (культурологические размышления к обоснованию сопоставления) // Соловьевские исследования. – 2011. – Вып. 3 (31). – С. 125–136.

• 13.    Пронина, О. «Руанский собор» Максимилиана Волошина и «Теософия розенкрейцера» Рудольфа Штайнера [Электронный ресурс]. 2005. – URL:

• 14.    Смирнов, В. А. Литература и фольклорная традиция: вопросы поэтики (архетипы «женского начала» в русской литературе XIX — начала XX века): Пушкин. Лермонтов. Достоевский. Бунин. – Иваново: Юнона, 2001. – 234 с.

• 15.    Толстой, Н. И. Народные толкования снов и их мифологическая основа // Очерки славянского язычества. – М.: Индрик, 2003. – С. 303–310.

• 16.    Флоренский, П. А. Иконостас: Избранные труды по искусству. – СПб.: Невский проспект, 1993. – 396 с.

• 17.    Хайдеггер, М. Время и бытие: Статьи и выступления. – М.: Республика, 1993. – 447 с.

• 18.    Шевцова, Г. И. Художественное воплощение идеи движения в творчестве А. С. Грина: дис. … канд. филол. наук. – Елец, 2003. – 165 с.

• 19.    Шиндин, С. Г. Пространственная организация русского заговорного универсума: образ центра мира // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговоры. – М.: Наука, 1993. – С. 108–127.

• 20.    Штайнер, Р. Аскеза и болезнь // Метаморфозы душевной жизни. Путь внутреннего опыта. Ч. 1. – М.: Эвидентис, 2000. – С. 145–174.

• 21.    Штайнер, Р. Сон и смерть // Очерк тайноведения. – Харьков: Фолио, 2004. – С. 70–120.

• 22.    Щавелев, С. П. Вечная тень реальности: очерк философской антропологии сновидений // Научные ведомости БелГУ. – 2014. – № 9 (180). – Вып. 28. – С. 92–99.

7 (дата обращения: 22.02.2021).

APOPHATIC OF SLEEP IN A. GRIN’S STORY “STRUGGLE WITH DEATH”:ONTOLOGICAL AND CULTURAL ASPECTS

Marianna A. Dudareva, PhD in Philology, senior lecturer of the Department of Russian language no. 2 of the FRYA and OD.

E-mail: marianna.galieva@yandex.ru Peoples ' friendship University of Russia.Moscow, Russia

• 1.Bocharov, S. G. O smysle «Grobovshhika» (K probleme interpretacii proizvedenija) (On the meaning of the "Undertaker" (On the problem of interpreting the work)) // Kontekst. Literaturno-teoreticheskie issledovanija. – M.: Nauka, 1974. – S. 196–230.

2.Varava, V. V. «Dedukcija» razuma i «indukcija» serdca (o zhizni i smerti v russkoj filosofskoj kul'ture) ("Deduction" of reason and "induction" of the heart (about life and death in Russian philosophical culture)) // Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo universi-teta. – 2010. – № 2 (4). – S. 5–16. 3.Varava, V. V. Filosofskaja tanatologija ili apofaticheskaja filosofija? (Philosophical thanatology or apophatic philosophy?) // Nauchnye vedomosti Belgorodskogo gosudarstvennogo universiteta. Serija: Filosofija. Sociologija. Pravo. 2013. № 2 (145). Vyp. 23. S. 112– 117. 4.Gershenzon, M. O. Sny Pushkina (Pushkin's Dreams) // Mudrost' Pushkina. – Tomsk: Vodolej, 1997. – S. 260–275. 5.Grachev, V. I. Kul'turfenomen apofatiki «Dialektiki mifa» A. F. Loseva v kontekste topohronno-aksiogennoj paradigmy kul'tury (The cultural phenomenon of apophaticism "Dialectics of myth" by A. F. Losev in the context of the topochronous-axiogenic paradigm of culture) [Jelektronnyj resurs]. Kul'tura kul'tury. 2019. № 3. URL:
(data obrashhenija: 21.02.2021). 6.Grin, A. S. Bor'ba so smert'ju (Struggle with death) // Sobr. soch.: v 6 t. – M.: Pravda, 1965. – T. 4. – S. 206–211. 7.Gurevich, P., Spirova, Je. (2019). Nauka v gorizonte apofatiki [Science in the Apophatic Horizon] // Filosofskaja antropologija . № 1. T. 5. S. 6–25. 8.Elepova, M. Ju. Jestetika V. A. Zhukovskogo v apofaticheskom kontekste (V. A. Zhukovsky's aesthetics in an apophatic context) // Diskussija. 2012. № 4 (22). S. 176–178. 9.Karpova, L. M. Snovidenie i duhovnyj opyt (Dreaming and spiritual experience) // Gumanitarnye issledovanija. – 2014. – № 1 (2). – S. 13–16.

• 10.    Kim, Ken Tje Fantasticheskie novelly Grina (Green's fantastic short stories). [Jelektronnyj resurs] // Aleksandr Grin. URL: http://www.newfoundglory.ru/publikacii/fantasticheskie-novelli-grina.html#bookmark22 (data obrashhenija: 21.02.2021).

• 11.    Lazareva, A.A. Tolkovanie snovidenij v narodnoj kul'ture (Interpretation of dreams in folk culture). – M.: RGGU, 2020. – 257 s.

• 12.    Okeanskij, V.P. Jetosy zhizni i smerti u Homjakova i Shopengaujera (kul'turologicheskie razmyshlenija k obosnovaniju sopostavlen-ija) (Ethos of life and death in Khomyakov and Schopenhauer's works (cultural reflections to proof of comparison)) // Solov'evskie issledovanija. – 2011. – Vyp. 3 (31). – S. 125–136.

• 13.    Pronina, O. «Ruanskij sobor» Maksimiliana Voloshina i «Teosofija rozenkrejcera» Rudol'fa Shtajnera (“Rouen Cathedral” by Maximilian Voloshin and “Theosophy of the Rosicrucian” by Rudolf Steiner) [Jelektronnyj resurs]. 2005. URL: (data obrashhenija: 22.02.2021).

• 14.    Smirnov, V. A. Literatura i fol'klornaja tradicija: voprosy pojetiki (arhetipy «zhenskogo nachala» v russkoj literature XIX – nachala XX veka): Pushkin. Lermontov. Dostoevskij. Bunin (Literature and folklore tradition: questions of poetics (archetypes of the “feminine

  principle” in Russian literature of the XIX - early XX centuries): Pushkin. Lermontov. Dostoevsky. Bunin). – Ivanovo: Junona, 2001. – 234 s.

• 15.    Tolstoj, N. I. Narodnye tolkovanija snov i ih mifologicheskaja osnova (Folk interpretations of dreams and their mythological basis) // Ocherki slavjanskogo jazychestva. – M.: Indrik, 2003. – S. 303–310.

• 16.    Florenskij, P. A. Ikonostas: Izbrannye trudy po iskusstvu (Iconostasis: Selected works on art). – SPb.: Nevskij prospekt, 1993. – 396 s.

• 17.    Hajdegger, M. Vremja i bytie: Stat'i i vystuplenija (Time and Being: Articles and Speeches). – M.: Respublika, 1993. – 447 s.

• 18.    Shevcova, G. I. Hudozhestvennoe voploshhenie idei dvizhenija v tvorchestve A. S. Grina (Artistic embodiment of the idea of movement in the work of A. S. Green): diss… kand. filol. nauk. – Elec, 2003. – 165 s.

• 19.    Shindin, S. G. Prostranstvennaja organizacija russkogo zagovornogo universuma: obraz centra mira (Spatial organization of the Russian conspiracy universe: the image of the center of the world) // Issledovanija v oblasti balto-slavjanskoj duhovnoj kul'tury. Zagovory. – M.: Nauka, 1993. – S. 108 – 127.

• 20.    Shtajner, R. Askeza i bolezn' (Asceticism and illness) // Metamorfozy dushevnoj zhizni. Put' vnutrennego opyta. Ch. 1. – M.: Jevi-dentis, 2000. – S. 145–174.

• 21.    Shtajner, R. Son i smert' Sleep and death) // Ocherk tajnovedenija. – Har'kov: «FOLIO», 2004. – S. 70–120.

• 22.    Shhavelev, S. P. Vechnaja ten' real'nosti: ocherk filosofskoj antropologii snovidenij (Eternal shadow of reality: an outline of the philosophical anthropology of dreams) // Nauchnye vedomosti BelGU. – 2014. № 9 (180). – Vyp. 28. – S. 92–99.