Архетип гения и способы его изображения в произведениях С. Цвейга и В. Набокова

Архетип гения возник в мировой культуре еще в эпоху античности. Первоначальным было представление о Гении как об идеальной сущности, помогающей диалогу и преобразованию мира [2]. Гений понимается и в качестве тайного духа, включенного в человека, и в качестве высшей силы, которая приобщает к тайнам Вселенной. Используя интенсивно осваиваемые современной наукой о литературе разного рода философско-психологические концепции, можно говорить и о том, что постепенно складывается в поэтике словесности своеобразный универсальный «архетип Гения» [7]. Инициатором дискуссий о феномене Гения в Европе Нового времени становится Э. Юнг – создатель трактата «Размышление относительно оригинального творчества», в России это право принадлежит М.В. Ломоносову [10].

Согласно словарю В.И. Даля, гений – это «самобытный, творческий дар в человеке, высший творческий ум, созидательная способность, высокий природный дар, самобытность изобретательного ума» [3, с. 348]. Общим в ответвлениях многозначности слова гений остается фиксация связи личности с «высшим», что определяет «выделенность», непохожесть конкретного человека на остальных. Чаще всего о гениальности говорят в связи с уникальными способностями, превосходящими возможности обывателя. Как правило, гениальность проявляется в какой-либо одной сфере деятельности. Однако бывают единичные при

меры универсальной гениальности (Леонардо да Винчи, М.В. Ломоносов). В размышлениях о природе и предназначении гениальности много места уделяется вопросам разграничения мастеровитости и творчества, отношения к нравственному началу («гений и злодейство»), классификации разновидностей и степеней одаренности. Стефан Цвейг размышляет о том, откуда берутся гении, ср.: «In früheren Zeiten psygnomischer Leidenschaft hätte ein Gall vielleicht die Gehirne solcher Schachmeister se-ziert, um festzustellen, ob bei solchen Schachge-nies eine besondere Windung in der grauen Masse des Gehirns, eine Art Schachmuskel oder Schach-höcker sich intensiver eingezeichnet fände als in anderen Gehirnen? Und wie hätte einen solchen Physiognomiker erst der Fall eines Czentovic an-gereizt, wo diese spezifische Genie eingesprengt erscheint in einen absolut intellektuelle Trägheit wie ein einzelner Faden Gold in einem Zentner tauben Gesteins» [15, с. 85].

Одной из сфер, в которых носителей таланта награждают титулом «гения», являются шахматы. Данный феномен находится на стыке искусства, философии и спорта. Древность происхождения, особая этика и эстетика игры сделали ее предметом интереса многих писателей и поэтов. Мы остановимся на двух произведениях, посвященных личностям шахматных гениев. Это роман В.В. Набокова «Защита Лужина» (1930) и «Шахматная новелла» (1942) С. Цвейга. Целью нашего исследования является выявление самобытных черт шахматной гениальности в художественном мире В.В. Набокова и С. Цвейга. С практической точки зрения статья представляет интерес в том, что полученные знания внесут определенный опыт в филологические исследования и могут быть использованы в дальнейшем при изучении творчества В. Набокова и С. Цвейга.

Набоков много размышлял о философии шахмат, об их творческом потенциале, т. к. сам занимался составлением шахматных задач. В книге «Другие берега» писатель исследует соотношение «алгебры» и «гармонии» в шахматах: «Меня лично пленяли в задачах миражи и обманы, доведенные до дьявольской тонкости, и, хотя в вопросах конструкции я старался по мере возможности держаться классических правил, как например единство, чеканность, экономия сил, я всегда был готов пожертвовать чистотой рассудочной формы требованиям фантастического содержания» [8, с. 139]. Шахматы – своего рода «чистое искусство», которое, на первый взгляд, вне морали, истории, политики. Тем не менее перипетии общественной жизни неизбежно определяют и судьбу личности, существующей в мире творчества, например шахматиста.

Прототипами заглавного героя романа Набокова «Лужина», возможно, являются Курт фон Барделебен и А.А. Алехин [11]. По наблюдению О.А. Дмитриенко, «набоковской прозе свойственна интермедиальность – особая форма диалога культур, осуществляемого посредством взаимопроникновения художественных референций» [4, с. 148]. Данная особенность предполагает интертекстуальность, уже заложенную в тексте и потенциально подразумеваемую. В тексте новеллы Цвейга упоминается имя Алехина как соперника Чентовича. Таким образом произведения разных авторов, написанные на разных языках, включаются в одно культурное поле шахматного мира. Следует попутно отметить, что взаимосвязи и взаимовлияния романа Набокова и новеллы Цвейга исследователями отмечены не были.

В «Шахматной новелле» Стефан Цвейг представляет два типа шахматного гения. Один из них – широко известный чемпион мира Мирко Чентович, другой – безымянный доктор Б. Мирко Чентович – сын бедного лодочника из славянской страны. После смерти отца в двенадцать лет местный священник берет его к себе на воспитание. Любые попытки обучить мальчика грамоте не увенчались успехом. Он не может написать без ошибок ни одного предложения. Автором он охарактеризован как «немногословный, тупой ребенок с широким лбом» (das maulfaule, dumpfe, breitstirnige Kind) [15, с. 74]. У священника он выполнял работу по дому: приносил воду, колол дрова, работал в поле, прибирал на кухне, при этом оставался эмоционально абсолютно безучастным.

Вечерами он наблюдал за тем, как священник играет в шахматы с местным полицмейстером. Его способности к игре проявились неожиданно, когда он, впервые сев за шахматную доску, обыграл полицмейстера, закончив партию вместо священника. Шахматы – это его единственный, внезапно проявившийся талант странного ребенка («валаамова ослица» – восклицает изумленный проигрышем полицмейстер). Восхищение его одаренностью у других людей прекращается в тот момент, когда они видят, как он апатичен, упрям и не склонен ни к каким контактам.

Подобный аутичный тип личности описан и в романе Набокова. Лужин в детстве тоже отличался эмоциональной неразвитостью, отсут- ствием интересов и склонностей. Даже с родителями он не чувствовал себя счастливо. Отец, детский писатель, с огорчением отмечал посредственность сына, не оправдывавшего его надежд на продолжение творческой династии. Однако ограниченность набоковского героя была не столь безнадежна, как у Мирко. Маленького Лужина интересовала «веселая математика»: «...он необычайно увлекся <...> причудливым поведением чисел, беззаконной игрой геометрических линий <_> Блаженство и ужас вызывало в нем скольжение наклонной линии вверх по другой, вертикальной…» [9, с. 13]. При внешнем равнодушии герой переживал бурю страстей в своем воображении, сначала представляя себя королем, укутавшись в леопардовый плед, а затем и окончательно вжившись в образ шахматного короля. Одни исследователи полагают, что Лужин в некоторых смыслах похож на шахматного короля: он сам почти не двигается, зато остальные фигуры перемещаются вокруг него. Другие придерживаются мнения, что он начинает игру в виде пешки, «зародыша» фигуры, а завершает в образе черного коня [12]. С детства героя отличало развитое (пусть и однообразное) воображение. По мнению В. Ерофеева, шахматы становятся для героя «творческой компенсацией потери детского рая» [5, с. 10].

«Психологический террор» Чентовича, его желание продемонстрировать агрессию во время игры не являются проявлением гениальности, скорее, могут рассматриваться как следствие его недостаточного воспитания, своего рода ответной реакцией или даже защитой от отсутствия в его жизни близких людей. Чуждая атмосфера, отсутствие любви, необходимой человеку для его духовного развития, привели к формированию агрессии в его характере. В условиях войны эта агрессия стала обратной стороной его поведения в шахматной игре, в которой он как одинокий воин на поле боя проявляет внутренние стороны своей личности. Такое поведение в предверии войны могло стать закономерностью, которая проявилась, в частности, в организации на территории Германии отрядов гитлерюгенда.

«Шахматная новелла» Цвейга является его последней новеллой, написанной в период разгула нацистов в Австрии и Германии. Автор своим произведением хотел показать, к чему может привести гениальность, какой бы сферы жизнедеятельности она ни касалась.

Чентович, в свою очередь, при уникальных аналитических способностях, воображения был лишен. Очень быстро, в течение полу- года Мирко овладел тайнами шахматной техники. Но в его игре была определенная особенность, которая подвергалась насмешкам (die viel beobachtet und bespöttelt wurde) [15, с. 79]. Он не мог играть вслепую: отсутствовала способность вообразить шахматную доску. Приведем цитату: «Dieser an sich unbeträchtliche Defekt verrät einen Mangel an imaginativer Kraft und wurde in dem engen Kreise ebenso lebhaft diskutiert, wie wenn unter Musikern ein hervor-ragender Virtuose oder Dirigent sich unfähig ge-zeigt hätte, ohne aufgeschlagene Partitur zu spie-len oder zu dirigieren» [Там же, с. 79–80]. Похожее сравнение есть и в романе Набокова, с той разницей, что Лужин играет «мысленно», фигуры ему только мешают «священнодействовать». Чентович же представляет собой шахматный автомат. Ему было достаточно беглого взгляда на доску, чтобы продумать следующий ход. Он обладает особой логикой, для него шахматы всего лишь поединок. Весь мир сосредоточен для него в шестидесяти четырех клетках шахматной доски.

По мнению В. Ерофеева, Набоков считает шахматы видом искусства, поэтому изображает героя своего романа как «недосягаемый образец непохожести, абсолютизации творческого “я”» [5, с. 10]. Лужин не просто играет, он «священнодействует». В романе сказано, что он предпочитал играть вслепую, а необходимость переставлять фигуры на доске воспринимал как досадную помеху полету фантазии. Схожей манерой игры обладает другой герой Цвейга, доктор Б. Длительные мыслительные паузы в ходе партии напоминали ему пустоту и изолированность одиночной камеры политического заключенного.

В отличие от Чентовича, он имеет благородное происхождение, образован, учился в гимназии, знает законы. Это означает, что в его жизни есть много чего, кроме шахмат. Во время заключения ему удалось заполучить книгу со 150 шахматными партиями и выучить их наизусть. Доктор Б. не был профессиональным шахматистом, приступил к изучению игры от тоски, для того чтобы занять время и не сойти с ума. Для демонстрации духовной опустошенности доктора Б. во время изоляции в одиночной камере Цвейг использует риторический прием повтора в различных вариантах.

• 1.    Анафора, ср.: «Ich überlegte, ich durch-dachte, ich durchforschte, ich überprüfte mei-ne Aussage auf jedes Wort… ich rekapitulierte jede Frage, die sei gestellt… ich versuchte zu er-wägen, was sie davon protokolliert haben könn-ten…» [15, c. 111].

• 2.    Риторический повтор (двух- или трехкратный повтор): «Man wartetet. Wartete, war-tete, man dachte, man dachte, man dachte, bis ei-nem die Schläfen schmerzten, Nichts geschah. Allein. Allein. Allein» [15, с. 109].

• 3.    Диафора, когда одно слово в другой взаимосвязи повторяется с другим значением и с большим акцентом: «Vielleicht gelingt es und du kannst dir׳s in der Zelle verstecken und le-sen, lesen, endlich wieder einmal lesen» [Там же, с. 116].

Для описания обстановки во время заключения используется достаточно скупой набор слов: «Tisch, Tür, Bett, Waschschüssel, Fenster und Wand, dazu eine Tapete mit gezucktem Mu-ster» [Там же, с. 110] .

Вынужденная ограниченность мира доктора Б., привыкшего к насыщенной жизни, полной впечатлений и чувств, отражается в скудности его языка. Жизнь доктора Б. в сжатом пространстве представлена минимумом используемых языковых средств. В тексте нет символов, метафор, язык очень простой, как в детских книгах. Предметы интерьера все время появляются в его описании как зафиксированные точки замкнутого мира.

Компенсируя катастрофическую сужен-ность мира, наполненного опасной неизвестностью, воображение узника раскрывает для него безграничные шахматные горизонты. Играя вслепую с самим собой (за белых и черных одновременно), доктор Б. ведет себя как музыкант, которому достаточно одного взгляда на партитуру, чтобы услышать все голоса в их созвучии (это делает его похожим на Лужина). Кстати, автор упоминает принадлежность доктора Б. к кругу друзей Шуберта. Цвейг сравнивает его с ангелом, подчеркивая безусловную связь с высшими силами.

Цвейг сопоставляет манеру игры двух гениев: с одной стороны, это шахматный автомат, который не может постигнуть красоты игры, с другой стороны, маэстро [13, с. 14].

Автор отмечает отсутствие у Мирко чувства юмора как еще один признак ущербности. Считая себя превосходящим всех своих соперников, он гордится тем, что может зарабатывать больше, ср.: «…und vor allem die handgreifliche Tatsache, mehr als sie zu verdie-nen, verwandelte die ursprüngliche Unsicherheit in einen kalten und meist plump zur Schau getra-genen Stolz» [15, с. 81].

Чентович хорошо понимает, что звание чемпиона мира – это возможность стать богатым человеком. В ходе повествования мы наблюдаем, что, кроме того, своим мастерством он хочет продемонстрировать превосходство над миром, это доказывает его волю к власти. Он агрессивен и высокомерен, во время игры делает все, чтобы вывести противника из равновесия. Его давление на доктора Б. представлено автором как своего рода психологический террор, который последний испытал во время пребывания в одиночной камере.

Мауэсли сравнивает его с военной машиной, которая сметает все на своем пути, ср.: «Der Schachmeister ist nur eine Kriegsmaschine, die seine Figuren vorrückt, wie eine Armee wäh-rend einer Schlacht» [14, с. 10].

Автор подчеркивает, что Чентович даже не подозревает, что в истории человечества были личности, превосходящие его по логике, фантазии и смелости, сравнивая его при этом с полководцами: Наполеоном, Кутузовым, Ганнибалом и др. Считая себя великим человеком своего времени, он не утруждает себя знанием того, что на земле жили Рембрандт, Данте, Бетховен, Наполеон. Приведем цитату: «Die-ser Bursche weiß in seinem vermauerten Gehirn nur das eine… und da er eben nicht ahnt, dass er außer Schach und Geld noch andere Werte auf un-serer Erde gibt, har er allen Grund, von sich begei-stert zu sein» [15, с. 82]. «В людях, населяющих новеллы Цвейга, его привлекает живое начало, все, что в них сопротивляется устоявшимся нормам, все, что ломает узаконенные правила, поднимается над обыденностью» [6, с. 10].

Описывая Чентовича, автор сравнивает шахматную игру с войной и борьбой, это подтверждается использованием в тексте новеллы таких слов, как Zweikampf, Champion, Gegen die verschiedenen Spieler spielen, Fabius Cunk-tator . Вызывает удивление тот факт, что Чен-тович, не имея способностей к математике и другим наукам, становится гением в шахматной игре, что представляется нам парадоксальным и отклоняющимся от нормы.

Сталкивая два типа личности, Цвейг изображает конфликт путем сравнения противоположностей. Использование шахматной игры является идеальным приемом. Черные и белые фигуры, как и черные и белые поля на шахматной доске, представляют крайние противоположности, так и весь текст построен на напряжении, противопоставлении двух характеров. Чентович бесчеловечен и запрограммирован только на победу, доктор Б. человечен, приятен и не помышляет о своей победе, его интересует только игра как проверка самого себя. Борьба идет до тех пор, пока один из противников не выходит из игры.

Лужин представляет собой нечто среднее между героями Цвейга. Как и Чентович, он с детства был отгорожен от мира, стремился к одиночеству, тяготился общением. Окружающие считали его отсталым. И даже отец, создавший в своих произведениях образ белокурого мальчика-вундеркинда и тайно надеющийся, что неразвитость сына обернется одаренностью, был неприятно удивлен внезапно проявившимися способностями. В определенном смысле Лужин честолюбив: при знакомстве он рассказывает будущей жене о своих шахматных победах. Однако, в отличие от Чентовича, деньги Лужина не интересуют, как и психологическое превосходство над соперником. Во время игры он вступает в диалог не с человеком на другой стороне доски, а с самими фигурами, становясь одной из них. По социальному статусу он ближе доктору Б., как и по уровню мастерства, выходящему за пределы правил. И Лужин, и доктор Б. играют на метауровне, и оба оказываются во власти воображаемой игры. Однако если герою Цвейга удается вернуться в реальность, то Лужин навсегда остается частью игры, совершив свой последний самоубийственный ход. Доктор Б. Цвейга неимоверными усилиями удерживает свое сознание на грани реальности. Сопоставительную характеристику героев произведений Набокова и Цвейга можно представить в виде таблицы (по Мауэсли [14, с. 10]).

Все вышеизложенное позволяет нам сделать некоторые выводы. С. Цвейг и В. Набоков обращаются к шахматной теме в эпоху всплеска популярности игры на фоне сложных историко-политических событий. Писатели предлагают неоднозначную трактовку шахмат с позиций разных типов личностей, которых так или иначе можно отнести к архетипу гения. Так, Цвейг допускает возможность существования чисто «математической» одаренности, т. е. безупречного владения техникой игры, что показано на примере Чентови-ча. Другой герой «Шахматной новеллы» доктор Б. демонстрирует феноменальное предвидение, поначалу спасительное, а затем опасное

Сопоставительная характеристика героев произведений Набокова и Цвейга

	Чентович	Доктор Б.	Лужин
1.	Провинциал	Родом из столицы	Родился и провел детство в Петербурге
2.	Происходит из бедной семьи	Из обеспеченной , богатой традициями семьи	Из творческой семьи: отец – детский писатель, дед – композитор
3.	Производит впечатление тупого, недалекого человека	Настоящий интеллектуал	Производил впечатление человека неразвитого, вялого
4.	Ведет себя некорректно: не пунктуален, не вежлив	Симпатичный: обходительность, вежливость, отзывчивость	Рассеян, неорганизован
5.	Замкнутость	Открыто излагает факты своей биографии	Замкнутость
6.	Высокомерен	Не хочет бросаться в глаза	Представляет себя шахматным королем
7.	Не образован	Имеет высшее университетское образование	Бросил школу, не получив аттестата
8.	Говорит корявым языком	Речь риторически украшена	Говорит короткими фразами
9.	Духовная жизнь: дефект с детства	Духовная жизнь разрушена: приобретенный во время заключения дефект	Испытывает эмоции только во время игры, равнодушен к жизни
10.	Шахматный профессионал: уверенный в себе тип	Любитель / всего лишь аутсайдер	Вундеркинд, ранний чемпион
11.	Шахматная игра без воображения: нужна шахматная доска	Переставляет фигуры мысленно, эйдетик	Доска и фигуры являются помехой, сам становится частью игры
12.	Психологическая игра	Нет психологической тактики	Осторожный, непроницаемый, сухой игрок
13.	Непоколебимость в игре. Спокоен и уверен в себе	Нервозность	Внешнее равнодушие при внутреннем волнении

погружение в виртуальный мир черно-белых клеток и фигур. Гениальность героя Набокова также заключается в «творении» игры, включении себя в ее фантастическое пространство.

Общими чертами трех шахматистов можно назвать отгороженность (бегство) от реального мира, виртуозное владение мастерством, намного превышающее возможности остальных игроков, положение вне морали и истории. При этом каждый раз гениальность приобретает патологические формы: эгоцентризм и алчность Чентовича, стремление к самоуничтожению у доктора Б. и Лужина. Таким образом, можно предположить, что во всех случаях речь идет об опасности любого фанатизма, моделирующего трагическую судьбу гения.