Архетип матери в современной бурятской литературе (о возможностях мифопоэтического подхода)

В современной науке о литературе широко применяется мифопоэтический подход, который позволяет по-особому высветить замысел писателя. С точки зрения приверженцев этого подхода различных художников слова объединяет проявление архетипического как коллективного бессознательного в сознании современных людей, в связи с чем во многих произведениях можно обнаружить использование символов-архетипов. «Архетипы проявляются в традиционном фольклоре, мифах и сказках, а также в фантазиях и видениях различного типа», могут выражаться «спонтанно, в любое время, в любом месте, без всякого вмешательства извне» [1, с. 78].

По мнению мифопоэтологов, описывающих «формы и образы, в которых извечные силы нашего существа нашли воплощение» (М. Бод-кин), концепция архетипа ориентирует исследование художественного произведения на отыскание в этническом и типологическом многообразии сюжетов и мотивов (носящих во многом мифологический характер) инвариантного архетипического ядра, метафорически выраженного этими сюжетами и мотивами (мифологемами). Это ядро никогда не может быть исчерпанным ни поэтическим описанием, ни научным объяснением. Так, архетипическое истолкование мифологемы матери в ее различных вариантах (богиня и ведьма, норна и мойра, Деметра, Кибела, богородица и т.п.) ведет к выявлению архетипа высшего женского существа, воплощающего психологическое ощущение смены поколений, преодоления власти времени, бессмертия [2, с. 110-111].

Духовная культура наших предков представляет собой очень стройную слаженную систему, в которой все компоненты взаимосвязаны и подчинены друг другу. Так, культ гор у бурят был тесно связан с культом священного дерева, с образом матери-земли (Этуген). «Родовая» гора была олицетворением понятий «Родина» и «Родная земля», «очаг предков», «родной очаг», «земля предков» и т.п.

Очень часто писатели подчеркивают женскую суть земли, даже если она еще не познала мук родов и ей это предстоит испытать, так как главное ее предназначение – быть матерью. К земле, вероятно, относятся наиболее архаичные представления о материнстве как созидающем начале. Из ее «чрева» – пещеры якобы вышли первые люди и животные, она дала жизнь деревьям и травам, поэтому так тесна связь между ними. С культом земли связаны существовавшие у кочевников с древнейших времен праздники возрождения природы (весенний) и плодородия (осенний).

Древние представления о земле-матери долго сохранялись у западных бурят. Интересно, что обряд почитания богини-земли проводился еще в начале ХХ в. Моление совершалось только женщинами, даже мальчики не имели права проходить на территорию, где отправлялся обряд. Моление богине Итуге (Этуген) сопровождалось ритуалом украшения женщин цветами черемухи, женщины обнажали груди и просили Небо – Хүхэ тэнгэри «омолодить их, дать полноту и молочность грудям». Считалось, что богиня Итуге заботилась не только о людях, но и о деревьях, животных и птицах. Верили, что она дает «белой кобылице белоснежного жеребенка, черной вороне – крикливого вороненка, зеленой черемухе – сладкую черемушину» [3, с. 143-150].

В стихотворении Н. Нимбуева «Весна» не случайно земля сравнивается с женщиной-матерью:

Вначале жаркий, снежный свой накид сорвет земля, суровая чалдонка, и груди нестыдливо обнажит, как женщина, кормящая ребенка. [4, с. 18]

Архетип матери, имея большое значение для традиционной культуры бурят, трансформируясь, проявляется в несколько иной степени в современной литературе и выполняет различные функции. Он проявляется как в прямом (мать, бабушка, жена, свекровь, другая родственница), так и в переносном смысле. Ко второй категории относятся богини [5]. Характеристика архетипа матери как богини встречается в поэме Г. Раднае-вой «Огонь в очаге» (1983) в образе Сагаан Дарха:

Не потому ли на заре времен

Из глины предки образ изваяли

Богиней Сагаан-Дарха назвали –

Навеки символ материнства он.

• [6, с. 68, пер. В. Евпатова]

Богиня Сагаан Дара эхэ (Белая Тара) в буддизме – матерь-спасительница, дарующая долгую жизнь и спасение всем живым существам. Этот образ у Раднаевой служит символом материнства и выступает в позитивном значении добра. Образ матери-земли в поэзии Раднаевой перерастает в образ бабушки-прародительницы, близкий образу матери-богини [7, с. 43].

Г. Раднаева акцентирует внимание на том, что мать-земля выступает в образе старухи, принимающей роды весенним утром, поскольку это время отождествляется с зарей, рождением, жизнью.

Как повивальная бабка, конец февраля

Что-то колдует над каждой овцой и коровой.

В старый подол свой, заштопанный ниткой суровой, Новорожденных своих принимает земля.

• [8, с. 76, пер. Т. Ребровой]

Земля в стихотворении предстает в образе старухи - повивальной бабки, которая заворачивает в старый подол родившихся овец и телят. Известно, что у бурят, как и у других народов, новорожденных принимали старухи. Образ бабушки, принимающей новорожденного в свой подол, наблюдаем и в стихотворении «Эхэ тухай домог»:

Нагаса эхын хормой дээрэ хүhөө hэндүүлхэдээ

Нялха үхибүүн эгээ түрүүшынхиеэ эхэдээ энхэрүүлдэг…

В бабушкин подол принятый новорожденный, прежде всего, матерью своей обласкан… [9, н. 11]

Встречается этот образ и в поэме Раднаевой «Огонь в очаге»:

Крапивой жизни чтоб обжечься, мол,

Я родилась. Круты у ветров лбы.

Подолом бабушки от собственной судьбы

Защищена – ей родилась в подол. [6, с. 27]

Как правило, символы жизни связываются с началом весны и началом дня, а смерть облека- ется в ночных образах. Так, героини романа А. Ангархаева «Вечный цвет» (1982) именно утром ощущают первородство мира и свою женскую сущность. Даже если утро ненастное, сопровождается унылым дождем, серой мглой, женские чувства могут быть в романе противоположными, например, соединяться со слуховыми ощущениями (шумят воды, гремит камнями река), по-весеннему радостными, что можно увидеть в восприятии природы Хандой. Другая героиня – Мэдэгма – одна воспитывает сына и очень часто подвержена чувствам тревоги, уныния, но всякий раз красота окружающего мира, как и забота о сыне, смягчают ее разочарованную душу. Недаром ее внутренний мир неотрывен от размышлений о родной земле, что позволяет прочитать в этом женском образе обобщенный образ матери-природы. Вот Мэдэгма покидает молочную ферму, беспокоясь о сыне, оставленном в деревне, и торопливо шагает по направлению к ней: «Смешанный лес с обеих сторон подступал к проселку: в мрачноватой массе елей и еще по-летнему зеленеющих лиственниц – нежное кружево берез, кое-где местами начинающих желтеть. Должно быть, сказывается ночная прохлада, спускающаяся с северных гольцов. Пестрые подпалины, яркие пятна в монолитной тяжелой зелени - как намек, предчувствие золотого увяданья. Скоро, скоро подуют упорные осенние ветры, срывая с ветвей невесомую дрожащую листву. Покружившись в стылом воздухе, листья упадут в пожухлую траву, сплошным ковром покроют ее, чтобы в конце концов сгнить, смешаться с землей, стать землей, на которую придет новая весна. Вот и сейчас трава пестрит первыми, в недавний ливень опавшими листьями. Изредка сорвется один и падает медленно, бесшумно. Грустно. Мэдэгма шла под березами, замедлив шаг, вдыхая пронзительную горьковатую свежесть» [10, с. 178]. В этом фрагменте романа вполне закономерно мысли о круговороте жизни, неумолимой смерти и последующем рождении природы отданы женщине, хотя главными героями в романе являются представители сильной половины человечества. Совсем не случайно для бывшего мужа Цезаря Мэдэгма выступает воплощением красоты, связанной с красотой родной местности.

Вместе с тем архетип матери часто можно выявить в связи с образами ночи, прежде всего образом луны. Дело в том, что архетипу матери принадлежат ночь и все лунные символы. Исследователи уже подчеркивали связь Луны с образом Великой (Хорошей) Матери и всеобщим циклом регенерации всего живого. «Лун- ный архетип конкретной, нежной и любящей матери своего ребенка формируется гораздо позднее, чем размытый и туманный образ всеобщего материнства, не различающего своих и чужих детей, питающего все живое и одушевляющего даже неживую природу»[11].

В пьесах «Полнолуние» (1980) и «Ночь без сна» (1981) А. Ангархаева, где снова герои, особенно женщины, наделены острой восприимчивостью к природе, лунный свет озаряет, наполняет их монологи и диалоги своей магической силой. Автор застает своих героев – мужчин и женщин – в событиях судьбоносного значения именно ночью, когда решаются важные вопросы их жизни, порой граничащие со смертью, как это происходит в пьесе «Полнолуние». Лейтмотив полной пятнадцатой луны (именно так буряты называют полнолуние) выражен и в девичьей песне, обращенной к луне: «Почему же грустен твой лик, пятнадцатая луна?.. Из тумана и облаков ты с улыбкой вырвись нежной…» [12, с.182].

В эссе «Луна и ее мистика» М. Элиаде, анализируя символическую сущность луны в мировой культуре, пишет: «Луна священна, так как она обладает властью вечной жизни, регенерации и возрождения» [13, с. 331]. С образом луны тесно связана в творчестве Ангархаева тема несгибаемости человеческого духа, правоты жизни как закономерной смены поколений, и в этом образе подчеркнута сущность женщины – главной животворящей силы.

Как подчеркивает исследователь, «архетип Великой Матери никак не соотносится с реальной матерью человека, а больше связан с его способностью ощущать единую пульсацию ритмов жизни. Этот архетип могуществен, поскольку связан с проблемой истока жизни…» [11].

Как видим, архетип матери заложен в образности указанных произведений и воплощает один из аспектов, который являет нам архетип Великой матери, повелительницы всего живого. Из ярких произведений современной бурятской драматургии можно привести в пример пьесу Б-М. Пурбуева «Эрьехэ наран» («И на нашей улице будет праздник») (2003), героиня которой воплощает аспект Хорошей Матери. Для Янжи-мы любовь матери священна, ведь она готова расстаться со своим домом (своей магической силой) ради любви к детям и внукам, поссорившимся из-за ее наследства. Янжима добровольно уходит в дом для престарелых, проявляя себя как мать и повелительница всего живого на земле.

Но архетип матери неполон без другого аспекта, составляющего оппозицию Хорошей матери. Это аспект Ужасной Матери, удерживаю- щей и порабощающей, Ведьмы, завладевающей и порабощающей душу. Она противостоит Музе, вдохновляющей и дарующей свободу духа, и вместе с тем составляет вместе с ней неразлучную пару [14]. Архетип такой мифологической оппозиции можно увидеть в пьесе Г. Башкуева «Новая жена» (2006). Ее героиня Гыма и есть тип ведьмы (роковой женщины). Ведьма выполняет функцию захвата и психического порабощения, которое ведет к потере и распаду индивидуальности: главный герой потерял свое мужское «я», выполняя «немужские» обязанности по дому, недаром его сосед дед Сокто говорит по этому поводу: «Вот буряты – дожили, называется! На конях скакать не умеют, юрту в глаза не видели, язык забыли, чингизы спились…» [15, с.28]. Подчеркивая дисгармоничность наступившей современности, автор показывает уродливые изменения в семейных отношениях. Мужчина, как считалось у бурят, резко разграничивал «мужские» и «женские» работы, и не было для него большего унижения, чем выполнение женских обязанностей [16, с.51].

Согласно традиционным представлениям бурят, как пишет Д.А. Николаева, мужчина, который вторгается в чужую для него сферу деятельности, теряет свою мужскую сущность [17, с.168]. Гыма «удерживает» мужа физически и психологически, загружает его женскими делами в доме, как бы запирая его в некоем подобии тюрьмы. Однако это ведет к внутреннему протесту, внешне выразившемуся в желании Галда-на построить во дворе дома юрту. И тогда Гыме наконец придется его освободить (осуществить функцию отторжения). Архетип Великой Матери в его амбивалентности проявляется в том, что Гыма любит Галдана и понимает, что должна предоставить ему свободу, иначе он бросит ее, ведь вокруг него развернулась борьба между одинокими женщинами, предлагающими себя на роль второй жены, ведь каждая из них может стать второй, новой женой единственному в деревне настоящему мужчине – хозяйственному, непьющему, доброму и надежному. Несмотря на сильный аспект удерживания Гымы – Ужасной Матери, функция развития сильнее, и можно сказать, что Ужасная Мать здесь проигрывает, оставляя главному герою шанс на развитие, обретение свободы и индивидуальности, что в целом звучит вполне оптимистично.

Несомненная победа индивидуализации, как ни парадоксально, происходит потому, считает драматург, что живет в современном человеке тоска по народным обычаям. Она вызвана его мечтой преодолеть негативность современных реалий.

О.В. Сахарова. «Молитвы» М.Ю. Лермонтова в православно-богословском дискурсе

«Раньше в юрту жена не смела войти без разрешения мужа… По три жены держали…» – эти «россказни» деда Сокто Галдан называет сказками, но построить юрту для него означает утвердить свое положение в семье как некую мечту об утерянной и позабытой норме жизни. В финале пьесы примирившиеся в семейном конфликте стороны слышат плач новорожденного в юрте, где поселились молодожены – сын с невесткой.

Известны слова К.Г. Юнга о том, что утрата веры в традиционные символы оставила без присмотра демонов человеческой души и человек в ХХ в. оказался отдан на милость своей психической преисподней. Дж. Кэмпбелл писал: «Проблемы, которые предшествовавшие поколения решали с помощью символов и ритуалов своего мифологического и религиозного наследия, сегодня мы ... должны решать самостоя- тельно или, в лучшем случае, лишь с пробным, импровизированным и зачастую не очень эффективным направляющим руководством» [18].

Именно этими обстоятельствами вызван сегодняшний интерес к мифу. Значимость мифопоэтического подхода видится нам в следующем выводе: современный художник остро ощущает необходимость того, чтобы обратиться к архетипам человеческого существования, к ментальным первообразам, ведь по-прежнему в критической ситуации человек ищет поиски выхода из нее в этих свидетельствах о сущностном измерении жизни. И они дают такую возможность, размыкая существование человека в вечность. В этом можно убедиться, если рассмотреть проявление архетипа матери в бурятской культуре и литературе.