Аствацатуров А. Феноменология текста: игра и репрессия. М.: Нов. лит. обозрение, 2007. 288 с

Трудно сказать, когда текст стал особым источником и способом восприятия действительности. Можно предположить, что одновременно c этим стало формироваться и особое к нему отношение. Изменяясь и трансформируясь, тексты то становились окном в сакральную реальность, то превращались в магическую мистерию, усложняя свою структуру или отчуждаясь от нее и от автора под постмодернистским натиском. Тем не менее, несмотря на все эти зигзаги, текст по-прежнему является объектом самого пристального интереса как читающей интеллигенции, так и представителей различных наук.

В монографии «Феноменология текста» автор анализирует художественное произведение как уклоняющийся от всякой концептуализации феномен и пытается создать информационное поле, в котором то, что принято обозначать как форму, выглядело бы не набором внешних предметов, а напряженным и противоречивым единством. Такая стратегия позволяет А. Аствацату-рову избежать общепринятых канонических концепций литературной истории XX в., отводящих какому-либо известному авто ру и текстам вполне определенное, фиксированное место. При этом исследователь подчеркивает, что под фиксированным местом подразумевается «растиражированный образ», характерный для вполне сложившейся академической традиции интерпретации текстов. Поэтому в перечень изучаемых авторов включены О. Уайльд, Т. С. Элиот, В. Вулф, Т. Фишер, Г. Миллер, К. Воннегут, Л. Айзли, Э. Хемингуэй, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер и Дж. Апдайк. Как видно из этого списка, здесь присутствуют как классики, так и современные авторы англоязычной литературы.

На первый взгляд кажется, что в одной монографии объединены представители не просто разных эпох, направлений, а различных типов миросозерцания. Но по ходу чтения «Феноменологии текста» становится вполне понятным такой выбор. Возникающие, казалось бы, странные сближения между этими авторами объясняются выявленными в их произведениях определенными скрытыми «силовыми линиями», которые, по мнению А. Аствацатурова, представляют собой основания, генерирующие структуру текста.

При этом обращается внимание на то, что предложенный взгляд носит эвристический и провокационный характер. В свою очередь, последний позиционируется как попытка преодолеть идеологическую, политическую, этическую или коммерческую ангажированность литературной критики.

Для наблюдателя разворачивающейся в границах текста реальности вполне возможно и, может быть, необходимо возвращение к прочитанному. Часто таким образом припоминаются облик персонажей и действующих лиц, прошлое переживание или вызвавшая удивление мысль. Но вместе c тем текст, подобно зеркалам, поставленным друг напротив друга, порождает бесконечное количество плоскостей, в которых отражаются мировосприятие читателя, его реакции на воссозданную реальность прочитанного. Именно в этот момент, по нашему мнению, возникает некое магическое искушение, то странное и порой трудновыразимое пленяющее воздействие, которое точно описано Х.Л. Борхесом: завораживающая тайна букв, текста и книги (и в частности библиотеки

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ как синтетического воплощения этого триединства).

В некотором смысле автор «Феноменологии текста» пытается дистанцироваться от подобной интенциональности, концентрируясь на выявлении дискурсов художественных произведений привлеченных им писателей, выявляя их скрытые замыслы, программные декларации, иронию, элементы структуры и содержания.

В первом блоке, посвященном литературе Великобритании, А. Аствацатуров предлагает интерпретацию текстов, опровергающую их рациональное прочтение. Работы О. Уайльда трактуются как гедонистический жест, сочетающийся парадоксальным образом c мощным критическим импульсом, заряжающим его произведения духом игры. Далее, в произведениях Т.С. Элиота обнаруживается неспособность современного языка к освоению внеполо-женной им реальности, а романы В. Вулф коррелируются c Миллером и Сэлинджером в общих попытках передать движение «бестелесной энергии».

Раскрывая авторское осмысление деструктивных тенденций в культуре XX в., А. Аствацатуров выделяет в качестве существенного элемента их субъективного видения культуры формы репрессии человеческого Я. При этом значимы и интересны приемы, используемые писателями: пародийные космогонии, фрагментарность, смещение ракурсов и особая, непривычная динамика развития сюжета. Необходимо отметить, что рассматриваемые попытки ухватить достоверную реальность, раскрыть и приблизить читателя к подлинному целостному бытию, преодолению власти разума, рациональности, проявляющейся в репрессии цивилизаци-ей-государством-обществом-городом-ве-щью, обезличивании человека, осуществляются исключительно рациональными методами - анализа, сравнения и выделения из деструктурированных текстов как раз тех элементов, которые формируют устойчивую структуру.

Такое парадоксальное решение авторской стратегии все-таки позволяет предположить, что А. Аствацатурову не совсем удалось избежать «текстуального зазеркалья». Прекрасно владея всей методологией литературного анализа, выявляя концепции и авторские приемы, он создает не столько представляющий интерес опыт прочтения текстов, сколько процесс становления рефлексивности наблюдателя в ситуации c бесконечными отражениями «зеркальных плоскостей» текстов. В данном контексте текст выступает как свободное (пустое) пространство, которое служит лишь для со-возможности бытия рефлексирующего субъекта. Сопротивляясь опасности разрушения (репрессии) во внешнем, чуждом мире разума (рациональности), автор-персонаж-читатель стремится сохранить последнюю границу, за которой исчезают и автор, и персонаж, и читатель. Пытаясь играть c бесконечно варьируемыми статичными, предграничными дискурсами (стилистическими приемами), А. Аствацатуров в своем исследовании и, в данном случае, тексте, как и упоминаемые им авторы, старается балансировать между двумя крайними формами деструкции: c одной стороны, ничем не ограниченной игрой, спонтанностью, изменчивостью, текучестью или растворением в неохватываемой средствами разума «бестелесной энергии», c другой стороны, тотальной регламентацией, несвободой и упоминаемой репрессией.

Нельзя не отметить ту виртуозность, которую проявляет автор «Феноменологии текста» в своем исследовании. Постоянно пребывая в содержательном пространстве признанных классиков, он как бы играет c читателем; скрываясь за анализом текстов, предлагая новую интерпретацию литературных произведений, разрушая тиранию жестких моделей осмысления текста, размывая границы осмысленности, тем не менее, он оберегает целостность собственного авторского присутствия.

^^^