Атрибутивные формы в русских духовных стихах

Предметом исследовательского интереса произведения устного народного творчества становятся с самого момента зарождения филологической науки. Так, уже с конца XVIII и вплоть до начала XX в. многие филологи-языковеды обратили свое внимание на произведения фольклора, материал которых привлекал- ся при доказательстве теории существования праязыка, использовался при реконструкции явлений исторической грамматики, решении вопросов общего языкознания и т. д. Назовем лишь некоторые известные имена: К.С. Аксаков, Ф.И. Буслаев, А.Х. Востоков, В.Ф. Миллер, А.А. Потебня и др.

Современное изучение специфики языка устного народного творчества начинается в 40–50-е гг. XX в. и связано с формированием самостоятельной научной дисциплины – линг-вофольклористики (термин введен А.Т. Хро-ленко), возникновение которой было обусловлено необходимостью комплексного изучения текстов народной словесности. Основу линг-вофольклористики составили труды таких исследователей, как А.П. Евгеньева, И.А. Оссо-вецкий, П.Г. Богатырев и др., в чьих работах была предпринята попытка определить значение понятия «язык фольклора».

В лингвофольклористике были четко обозначены три направления в изучении языка произведений устного народного творчества: «1) выяснение природы языка фольклора через его соотношение с диалектами; 2) изучение отдельных элементов структуры народнопоэтической речи; 3) функционально-стилистическое использование фактов языка в системе народной поэтики» [22, с. 9].

Несмотря на различие подходов в осмыслении и оценке фактов устно-поэтической речи, в истории изучения языка фольклора обнаруживается общая линия – это «постепенное, но неуклонное усиление исследовательского интереса к языку фольклора как к целостной и самобытной системе языка» [19, с. 12]. За прошедшие десятилетия был опубликованы работы и теоретического, и теоретикоисследовательского характера, посвященные общим и частным проблемам изучения языка произведений устного народного творчества. В ряде исследовательских центров были сформированы научные школы, рассматривающие непосредственно проблемы языка фольклора: в Москве (С.Е. Никитина), Воронеже (Е.Б. Артеменко), Курске (А.Т. Хроленко), Петрозаводске (З.К. Тарланов).

Изучение духовных стихов с научной точки зрения формируется вместе с развитием фольклористики как науки. Собирательство, стоявшее во главе разработки методики исследования произведений этого фольклорного жанра, в 30-е гг. XIX в. достигло небывалых масштабов, что впоследствии способствова-

ло выходу ряда сборников, в которых тексты, имеющие характерные черты (впервые наличие таковых замечено выдающимся фольклористом П.В. Киреевским), были объединены в жанр духовных стихов.

Одним из первых собраний текстов духовных стихов является сборник, составленный В. Варенцовым [18], материалы которого положены в основу нашего исследования (были рассмотрены произведения из разделов «Общие. Исторические», «Догматические» (всего 53 текста), являющиеся наиболее показательными с позиции художественных задач жанра).

В советское время по идеологическим соображениям духовные стихи оказались на периферии исследовательского и читательского внимания. В постреволюционный период выходили единичные статьи, посвященные духовным стихам. По нашему мнению, наибольшую ценность из работ этого периода представляет монография русского эмигранта Г.П. Федотова [21], вышедшая в Париже в 1935 г. и изданная в СССР только спустя несколько десятилетий ‒ в 1991 г.

Исследование духовного стиха возобновилось с конца 60-х – начала 70-х гг. XX в. В этот период, наряду с изучением генетических истоков, функционирования и текстологии духовных стихов, закладываются основы и лингвистического исследования фольклора. Однако, несмотря на возрастающий интерес к духовным стихам (см., например, работы В.В. Колесова [5], З.К. Тарланова [20], С.Е. Никитиной [15], А.М. Петрова [17], Е.А. Мухиной [13; 14], М.А. Остренковой [16]), этот жанр устной народной поэзии в отношении его языкового функционирования исследован все еще недостаточно.

Языковая двойственность духовных стихов, совмещающих признаки книжного и народно-песенного языка, давно была замечена исследователями и объяснялась посреднической функцией произведений жанра, которые, по образному и меткому замечанию Ф.И. Буслаева, представляют собой своеобразный мост между христианской и устной народной культурой; по его словам, в духовном стихе «наши предки нашли примирение просвещенной христианской мысли с народным поэтическим творчеством» [2, с. 601].

Стилистическая двойственность языка духовного стиха, в частности, находит свое яркое отражение в употреблении форм имен прилагательных, которые реализуют разносторонние изобразительно-выразительные возможности языка, выполняя такие важные функции, как эстетическая и информативная; заметим, что вторая крайне важна для малых по объему текстов фольклорного жанра. Адъ-ектив незаменим при конкретизации значения, выраженного именем существительным, и необходим при описании внешности героя, его привычек, уклада жизни, создании психологического портрета персонажа, характеристики окружающей действительности и т. д.

Для нашего исследования интерес представляют формы, иллюстрирующие разностилевую принадлежность языковых элементов. В первую очередь обращают на себя внимание нестяженные и стяженные формы имени прилагательного, степень употребления которых неравнозначна. Нестяженные формы единственного числа наиболее частотны в тв. и мест. п., формы множественного числа распределены равномерно и употребляются в род., дат., вин. и мест. п.:

Она ронила свои слёзы пречистыя на матушку на сыру-землю, – отъ еёныхъ слёзъ отъ пречистыихъ, зарождалась на земли плакунъ-трава <…> (с. 27)*;

Ой же ты, матушка родимая!

Не Божьимъ есть все изволеніемъ, Все вражіимъ наважденіемъ (с. 98);

Посадилъ Егорья-свѣта со матерью

Во томъ погребѣ во глубокіемъ <…> (с. 96).

Замечено, что в позиции мест. п. единственного числа с основой не на заднеязычный за редким исключением употреблен адъектив с флексией тв. п. (флексия - имъ тв. п. вместо - ѣмъ для мест. п.):

<…> быдто во моёмъ саду во зеленыимъ вырастало тут ъ древо сахарное <…> (с. 29);

<…> я гдѣ раба застигаю, я тутъ раба воскушаю: хоть во чистыимъ полѣ, хоть на синіимъ морѣ, хоть въ тёмныимъ лѣсѣ <…> (с. 126).

Нестяженные прилагательные находятся как в препозиции, так и в постпозиции по отношению к определяемому слову, которое, как правило, является существительным мужского рода, и включение в ткань текста нестя-женных форм адъектива не связано с занимаемой ими позицией в строке, т. е. не обусловлено ритмическим рисунком текста.

Стяженные формы прилагательных характеризуются меньшей равномерностью в употреблении: здесь наблюдается явное преобладание форм род. п. ед. ч. (чаще с существительными м. р.):

Зачинался у насъ бѣлый свѣтъ

Oтъ самого Христа Царя Небеснаго <…> (с. 12);

А стоитъ Iерусалимъ посреди земли, Посреди земли, середь свѣту белаго (с. 33);

Середи было теплаго лѣта, Наканунѣ вознесеиія Христова, Расплакалась нищая братья <…> (с. 59);

<…>Подстольемъ они ходятъ, Обронныя крошечки собираютъ, Къ убогому Лазарю принашиваютъ, Убогаго Лазаря пропитываютъ <…> (с. 67).

Как и в предыдущем случае, включение в ткань текста стяженных форм адъектива нельзя связать с позицией в строке, которую они занимают.

В анализируемых текстах наблюдается своеобразное употребление церковнославянских форм [8]: предпочтение отдается только формам с флексией -ыя , которые активно употребляются в род. п. ед. ч., им. и вин. п. мн. ч.:

Кто насъ поить-кормить станетъ, Одѣвати станетъ, обувати, Отъ темныя ночи охраняти? (с. 59);

Посланники за нимъ походили, Нашли его во городѣ Іерусалимѣ, У церквы у соборныя

У Петра у Павла <…> (с. 78);

Георгій проѣзжаючи,

Святую вѣру утверждаючи, Георгій наѣхавш и на трехъ пастуховъ, Пастухи – красныя дѣвицы (с. 107);

Не давай имъ горы золотыя ,

Не давай имъ рѣки мёдовыя ,

Не давай имъ садовъ съ виноградомъ,

Не давай имъ и манны небесной <…> (с. 63).

Церковнославянскую форму на -ыя находим и в контекстах, требующих другой формы адъектива, например при существительном в дат. п. ( къ этой книгѣ голубиныя вм. голубинѣи ), мест. п. ( как да въ той во церкви во соборныя вм. соборнѣи ) , что, возможно, объясняется устойчивым характером выражений.

С точки зрения грамматики и стилистики представляют интерес краткие и усеченные формы имен прилагательных, обнаруженные нами в текстах духовных стихов. Вопрос о грамматическом, семантическом и стилисти- ческом соотношении полных, кратких и усеченных имен прилагательных можно отнести к одной из вечных тем русской лингвистической традиции [6]. Долгое время усеченные прилагательные в научной, учебной и справочной литературе рассматривались как специфическая черта русской поэзии эпохи XVIII в., свойственная творчеству М.В. Ломоносова, В.К. Тредиаковского, А.Д. Кантемира, Я.Б. Княжнина и др., как некий искусственно созданный авторскою волей версификационный элемент, потребность в котором возникла в эпоху зарождения и развития силлабо-тонической поэзии [1; 3; 4]. В оригинальных исследованиях последнего десятилетия А.С. Кулевой [9–12] представлен принципиально иной взгляд на усеченные прилагательные, который отличается от предшествующей получившей широкое распространение точки зрения. На основе анализа значительного массива поэтических текстов (около 30 тысяч произведений 450 авторов XVII – начала XXI в.) А.С. Кулева приходит к следующим выводам:

«Во-первых, усеченные прилагательные не появились с зарождением силлабо-тонической поэзии, поскольку употреблялись еще в виршевой, силлабической поэзии.

Во-вторых, использование усеченных прилагательных в языке силлабической поэзии, а также употребление неравносложных форм ставит под сомнение представление об усечениях как искусственном версификационном элементе.

В-третьих, в XVII – начале XVIII в., когда появилась и стала развиваться русская поэзия, современная система имени прилагательного еще формировалась, что также нашло отражение в поэтическом языке.

В-четвертых, усеченные прилагательные не исчезли “с развитием русской поэзии”, но продолжают встречаться до сих пор, причем со значительной и многообразной стилистической нагрузкой» [12, с. 231].

При этом под усеченными прилагательными автор понимает «особого рода краткие прилагательные (не только качественные, но и относительные), а также примыкающие к ним формы причастий, местоимений, порядковых числительных, которые используются в языке поэзии в атрибутивной функции как в И.-В., так и в некоторых косвенных падежах» [9, с. 6]. Данное определение, хотя и является широким c точки зрения охвата лингвистических объектов (адъективы в сочетаниях с устойчивыми эпитетами средь бела дня, на босу ногу, чарка зелена вина и проч. будут квалифицироваться уже не как краткие, но как усеченные), пред- ставляется нам удачным по двум причинам. Во-первых, краткие и усеченные прилагательные не противопоставляются, но объединяются как видо-видовые явления в рамках одной грамматической категории, что верно, если учитывать развитие категории имени прилагательного, с одной стороны, и историю появления самого термина «усеченные прилагательные» – с другой. Во-вторых, используется важнейший собственно грамматический критерий разграничения собственно кратких и усеченных прилагательных – выполняемая синтаксическая функция. Напомним, что именно в силу своей предикативности краткие прилагательные постепенно обособились в отдельную грамматическую группу, в отечественном (и зарубежном) языкознании начиная с первой половины XIX в. сложился ставший широко распространенным подход, согласно которому краткое прилагательное – это особая грамматическая категория, близкая глаголу – предикатив [7].

С приведенным определением усеченных прилагательных можно не согласиться в том случае, если квалифицировать факты поэтического языка как маргинальные по отношению к общеязыковому узусу и, как следствие, языковой системе в целом. При таком подходе использование усеченных форм в современном языке следует квалифицировать как постепенно угасающую и «маргинально сохраняющуюся» (В.А. Плунгян) языковую поэтическую традицию, что частично подтверждается данными А.С. Кулевой [9]: в поэтическом языке XVII в. доля текстов с усеченным прилагательными составляет 89%, в XVIII – 63%, на рубеже XVIII–XIX вв. (1790 – 1810-е гг.) – 61%, в XIX в. – 12%, в XX – начале XXI в. – всего лишь 3%. И хотя общая доля текстов с усеченными прилагательными составляет не менее 10%, подавляющая часть приходится именно на XVII–XVIII вв., что подтверждает «поэтическую моду» и их «востребованность» авторами этой эпохи (заметим, что усеченные прилагательные определяются А.С. Кулевой также как «особое явление русской морфологии, отличное от кратких и полных форм прилагательных» [Там же, с. 28]; в этом случае мы получаем более сложную по сравнению с общепринятой грамматическую триаду краткие – усеченные – полные и не вполне понятные критерии особого грамматического статуса).

В нашем материале зафиксированы многочисленные формы усеченных имен прилагательных в формах им., род., дат и вин. падежей (как единственного, так и множественного числа). При этом основным различитель- ным критерием, как мы уже говорили выше, является синтаксическая позиция и атрибутивная синтаксическая функция адъектива. Далее приводим некоторые примеры использования усеченных форм косвенных падежей: род., дат. и вин. п. ед. ч.

Примеры с формами род. п.

Изъ того изъ коренiя изъ плакунова , Вырезают у насъ въ Руси креста чудные <…> (с. 27);

Государи и вы, братцы, сорокъ царей, у насъ начался бѣлый свѣтъ отъ Свята Духа, отъ Свята Духа, отъ самого Христа, отъ самого Христа, Царя Небёснаго (с. 32);

• <…> Мнѣ не надо отъ тебя злата-сёребра, Не надо свѣтла свѣтлица<…>» (с. 101);

Георгій, похождаючи

Изъ тоя церкви изъ соборныя, Богатырска коня искаючи, На богатырска коня сажаючись, Георгій по ѣзжаючи <…> (с. 105).

Примеры с формами дат. п.

• <…> Во окромѣсьнёй адъ, да во кипяцюю смолу, Во кипяцю смолу, да во огненну рѣку (с. 76);

Положилъ свое злобно намѣренье Святая святыхъ да роззорити, И по цисту полю бревна розвозити (с. 118);

Пошелъ молодецъ въ сыру землю, А горюшко по бѣлу свѣту

По вдовушкамъ и по сиротушкамъ, И по бѣдныимъ по головушкамъ (с. 130);

Былъ жилъ славной богатъ целовѣкъ, Сладкую пишшу богатой воскушалъ, Дорогу одёжу богатой возносилъ <…> (с. 74).

Примеры с формами вин. п.

Былъ у нихъ возлюбленный сынъ Василій Посылаютъ они его въ соборну Божью церковь, Возлюбленнаго сына Василья (с. 87);

Тогда онъ беретъ его за бѣлыя руцѣ,

И цѣлуетъ во уста сахарны,

И ведетъ его въ бѣлокаменны палаты, И мать его родительница обробѣла, За бѣлыя руки брала <…> (с. 89);

Съ-тонка заѣвали вѣтры буйные Изъ того издалеча чиста поля, Мураву-траву всю размуравило, Сѣро каменье все поразвалило, Желты пески всѣ приразвѣяло <…> (с. 97).

Особо надо рассматривать формы им. п., поскольку неизбежно возникает вопрос о разграничении собственно кратких и усеченных форм прилагательных. Как мы уже говорили, ведущим грамматическим критерием является синтаксическая позиция и выполняемая синтаксическая функция: у усеченных форм – атрибутивная, у собственно кратких форм – предикативная. Сложность заключается в том, что в некоторых случаях на атрибутив-ность/предикативность формы прилагательного влияют сразу несколько грамматических факторов, назовем некоторые из них: 1) позиция формы прилагательного относительно существительного (контактная/дистантная, пре-позиция/постпозиция); 2) наличие/отсутствие связки (связочного глагола); 3) наличие/отсут-ствие зависимого распространителя (подчинительная связь – управление) и проч. (см. подробнее: [6]).

Приводим две группы примеров: в первой квалифицируем адъективные формы как собственно краткие, во второй – как усеченные.

Примеры с краткими формами

Раю, мой, раю!

Прекрасенъ рай бысте! (с. 40);

Она бысть безъ памяти и больше часа, Ударилась о землю, едва бысть жива.

Жены соблюдали и были при ней <…> (с. 54);

<…> Будите вы сыты и пьяны, Будите обуты, одѣны,

Будите тепломъ да обогрѣны <…> (с. 63);

<…> Велика наша вѣра крещеная, Великъ нашъ христіанскій Богъ!» (с. 79);

На стрѣту богатому люта хоробра (хвороба), Люта хоробра, да немилослива (с. 75);

Сказали мпѣ про смерть, –

Страшна, грозна и непомѣрна: я этою смерти не боюса, на главу палицу боевую воздыму, и тебя, смерть, я ушибу, и на мать на сырую землю поражу (с. 122).

Примеры с усеченными формами

А яще ты, сударь, намъ про то скажи: отчего начался у насъ бѣлый свѣтъ; отчего ли у насъ солнце красное;

отчего ли у насъ младъ свѣтёлъ мѣсяць;

отчего у насъ звѣзды частыя; отчего у насъ зори свѣтлыя, зори утреннія, зори вечернія (с. 31–32);

Есь у меня братья таки же, што и я: Кнезья да бояра-тѣ братья мои, Гости торговы -тѣ друзья мои (с. 73);

Былъ жилъ славной богатъ целовѣкъ, Сладкую пишшу богатой воскушалъ,

Дорогу одёжу богатой возносилъ <…> (с. 74);

Какъ во градѣ во славныимъ во Тинфири тута жилъ быль блаженъ благочестивый мужъ съ женою <…> (с. 90);

Подъ котломъ растетъ трава-мурава, Цвѣтутъ цвѣточки лазоревы (с. 96);

Третья есть застава великая:

Течетъ рѣка огненна отъ востока до запада: Ни стиглому, ни сбѣглому проходу нѣтъ, Ни удалу молодцу проѣзду нѣтъ (с. 98);

У Аники въ стременахъ рѣзвыя нозе подогнулись, у Аники бѣлыя руцы опустились, у Аники бѣло лицо помрачилось, у Аники очи ясныя помутились,

Аники буйна глава долой сь плечъ покатилась, и яко пьяныя Аника на конѣ зашатался (с. 123).

Активность усеченных адъективных форм в русских духовных стихах, с одной стороны, еще раз демонстрирует особенности их жанровой и языковой специфики, когда совмещаются признаки книжного и народно-песенного языка, с другой – подтверждают особый статус усеченных прилагательных: «этот элемент поэтического языка возник и активно употреблялся на стыке трех морфологических систем, где соотношение полных и кратких прилагательных было различно: древнерусского языка, реликты которого обнаруживаются в языке как фольклора, так и различных книжных жанров XVII в.; церковнославянского и современного русского» [12, с. 231].

Дальнейшее изучение форм адъективов в духовных стихах представляется нам крайне интересным и продуктивным с точки зрения и выявления языковой специфики жанра, и исторического развития имени прилагательного в русском языке.